Шуба (Рассказ)

Серафиму Васильевну срочно вызвали в школу. Около двенадцати  шмыгающий носом мальчишка принёс записку, в которой было: «Уважаемая Серафима Васильевна! Убедительно просим Вас явиться к 13 часам на экстренный педсовет по поводу разбора безобразного поведения Вашего сына Круглова Анатолия». Далее следовала подпись завуча. Серафима Васильевна еле успела поймать за край пальто мальчишку, рванувшегося к двери:
     -  Ты скажи хоть толком, что он там натворил?
     - Да ничего особенного! Так, девке какой-то наподдал! – прокричал, сбегая по скрипящей деревянной лестнице, вывернувшийся   мальчишка.
    Ступеньки жалобно заныли под грузным телом, она вышла из подъезда двухэтажного  дома и заспешила по тротуару между другими такими же домами.
За колонкой начинался частный сектор, в самой середине которого стояла старая школа. Ветер срывал с высоких тополей последние жёлто-бурые листья и гнал их по асфальту перед Серафимой Васильевной. У «Зелёненького» магазина улица поползла в гору, вынудив двигаться потихоньку и тяжело дышать. «Раньше всё из-за  Сашки в школу вызывали, то стекло разобьёт, то подерётся с кем, - весь в отца.    Девочку побил?.. Вон, в пятом классе всю прошлую зиму с девочкой дружил, с этой, как её там… Вот ведь, забыла! Из его же класса девочка и есть. Толик говорил, что за одной партой они в школе сидят. Вместе на горке катались. Он и домой её приводил, грелись, чай пили. Уроки вместе делали. Хорошая девочка, вежливая, уважительная. Смешная, – никогда цветного телевизора не видала, думала, что на экран цветные плёнки прилепляются. «У нас, - говорит, - телевизор КВН с водяной линзой», - перебирала мысли Серафима Васильевна.
Перед шумящей школой она немного отдышалась, поискала глазами во дворе сына, но не нашла и потянула на себя тугую дверь.
На втором этаже, у кабинета завуча, лицом к открытому окну стояла девочка с высокими хвостиками и коричневыми бантами. Услышав за спиной шаги и прерывистое дыхание, она обернулась, тихо поздоровалась и снова навалилась на широкий подоконник. Серафима Васильевна, успевшая заметить испачканный мелом фартук, разбитую, распухшую нижнюю губу, вдруг узнала девочку и внутренне ахнула.
Кабинет завуча распахнулся, выглянула классная руководительница Галина Михайловна и пригласила Серафиму Васильевну внутрь. Следом за ней проскользнула девочка, робко села на стул у стены и опустила голову. Напротив, в сером отглаженном костюме, стоял Толик и сосредоточенно изучал глазами восточное полушарие физической карты Мира. Длинная пшеничная чёлка то и дело падала на голубые глаза, и он отбрасывал её заученным движением головы.
      - Давайте начинать, товарищи, у всех дел по горло, - постучала карандашом по столу завуч.
     Разговоры прекратились, взгляды сосредоточились на Толике и Серафиме Васильевне.
     - Расскажи-ка, Круглов, своей маме, как ты посреди урока девочку избил!
     Толик потупился, уши и щёки у него заполыхали, и он хрипловато произнёс:
     -  А чё?.. Она первая меня стукнула…
     -  Ну, вот видите, - обрадовалась Круглова, - она первая его ударила! Сама и виновата!
     - Да что вы это, Серафима Васильевна, защищать его  пришли? – удивилась завуч.
     -  Так кто его и защитит, если не мать? – поспешно возразила та.
     - Ираида Сергеевна, - заступилась вдруг за Толика классная руководительница, - по-моему, это сильно преувеличено: «избил»…
     Учителя возмущенно запереговаривались. Одни явно поддерживали Галину Михайловну,  другие встали на сторону завуча.
     Серафима Васильевна недовольно взглянула на девочку, и та показалась ей вдруг неприятной и вызывающей с этой её разбитой губой и грязным фартуком.
     Почувствовав взгляд Серафимы Васильевны, девочка съёжилась,   ещё ниже опустила голову и прикрыла рукой припухшую губу и ссадину на подбородке.
     -  Как это вообще можно?! Девочку и со всего размаха кулаком в лицо!?
     -  Так она же сама первая… - начала было снова Серафима Васильевна.
     Но тут низким и спокойным голосом заговорила Валентина Николаевна, учительница биологии:
      - Подождите, Серафима Васильевна, но я лично наблюдала эту сцену. Он всё время мешал ей писать контрольную. Смех на него вдруг напал. То под руку её толкнёт, то в бок ткнёт,  потом ущипнул. Конечно, она не выдержала, закричала «Прекрати!» и дала ему по шее. Тогда он вскочил, размахнулся и ударил её в лицо.
     - Ну, вот, видите?! Видите!? Она же сама! Сама! – заволновалась Круглова.
     - Подумаешь преступление! Обыкновенное баловство на уроке, - попыталась снова вмешаться классная руководительница.
     - Да всё равно! Ведь завтра эта девочка станет девушкой, а потом и матерью. Как же можно бить будущую мать? Может быть, у Вас в семье принято доказывать всё кулаками? Ну, тогда я не знаю…
     Перед глазами Серафимы Васильевны появились острые кулаки мужа, а потом гневное лицо старшего сына, его замахивающаяся рука, и румянец  неожиданно облил её с головы до ног. Ей стало жарко и душно.
     - Достаточно мы от старшего Круглова терпели, теперь и этот туда же! - заволновались учителя, учившие когда-то Сашку.
     - Значит так, - веско произнесла завуч и хлопнула ладонью по столу, - решением педсовета  Анатолий на две недели исключается из школы. Ты понял меня, Круглов, чтобы я близко тебя возле школы не видела!

                                                      2

     Толика пересадили на четвёртую парту первого ряда, где у окошка сидел, вернее, лежал длинный и нескладный вечный второгодник Генка Комолов. Вихрастый, с большими грязными руками, торчащими из коротких рукавов пиджака, он сгорбленно возвышался над классом, когда его принуждали встать.
     -  Комолов, тебя что, корова языком причёсывала? – сердилась классная руководительница, когда начинался очередной рейд по борьбе за внешний вид. В остальное время учителя Генку не трогали.
     Комолов и Круглов теперь повсюду ходили вместе.
     В седьмом  одного только Генку не приняли в комсомол. История с Толиком забылась, и пионерский значок на лацкане его пиджака уступил место комсомольскому.
     К восьмому классу среди троек в дневнике Толика замелькали двойки. Как-то раз Серафима Васильевна, разгневанная очередной двойкой, схватила учебник алгебры и затрясла его у сына перед носом. Из учебника выпала любительская фотография, на которой за партой сидела та девочка.
     Восьмой класс был с горем пополам закончен, и Толик записался в девятый, но уже в другой школе. А Генка пошёл работать грузчиком в винный магазин, где работала его мать.
     Новый год встречали весёлой компанией в частном доме у Генки. Было много дешёвого портвейна и водки, салатов и пельменей. Всю ночь пили и танцевали, выходили на снег и возвращались обратно, и снова пили, пока выпитое не уложило подгулявшую компанию, кого где. А днём, когда проспались, Толика нашли у порога мёртвым. Он лежал на спине, глаза его были закрыты,  галстук и рубашка запачканы рвотой.
     На похороны Толика народу собралось столько, что у подъезда невозможно было протолкнуться: родственники, соседи, ребята из старой и из новой школ. Те, кто поднимались в квартиру, видели, что Серафима Васильевна  с потемневшим лицом, с искусанными до черноты губами  сидит перед гробом и без отрыва смотрит в застывшее лицо сына.
     На кладбище, когда гроб накрыли крышкой и стали заколачивать, Серафима Васильевна вырвалась из рук родственников, упала в снег, завыла, закричала, поползла по протоптанной тропинке, мешая жёлтую глину со снегом, и  потеряла сознание. Её подняли, резко запахло нашатырём и валерьянкой. Лицо её сделалось пунцовым и опухшим, из глаз, наконец-то, потекли слёзы, из горла вырвались стоны.
     Вдруг среди толпящихся у могилы детей она увидела ту девочку и как-то сразу её узнала. «Всё из-за неё, из-за неё – дряни этой! – закричала она, - Наглая какая, ещё и на похороны явилась!»

                                              3

     Прошло время. Горе постепенно притупилось и отодвинулось на задний план, хотя  попадающиеся под руку вещи Толика, то и дело выныривающие из глубин обставленной с достатком квартиры, заставляли её плакать. Горя ей и в жизни хватало. После смерти Толика  запил муж, не отставал от него и старший сын, работающий с ним вместе на ВИЗе в литейке.
     К следующей зиме, сняв с книжки почти все накопленные деньги, она, ни с того, ни с сего, купила вдруг норковую шубу. Ах, что это была за шуба! Просто мечта, а не шуба! Тёплая, лёгкая, с искрящимся мехом, шуба эта нежданно-негаданно принесла ей тайную радость и успокоение. Глубоко внутри  шевельнулась гордость: а вот мы какие, знай наших! Ни у кого  нет, а у меня будет!
     Однажды, возвращаясь с работы, она услышала переговаривающихся у дверей  подъезда  соседок.
     -  Смотри, смотри, Круглова-то в новой шубе  какая важная! – злословила одна, - Прям боярыня Морозова! Нам-то на такую никогда не заработать.
     - Ну, что ты, Шура? Такое горе у ней… - отводя глаза, защищала другая.
     -  Да никакое горе её не берёт! Того и гляди  с жиру лопнет!
     «Завидуют!», - вспыхнула она. «Осуждают, - шевельнулся внутри червяк сомнения, - А Нюрка-то, Нюрка как жалостно смотрит. Господи, у самой семеро по лавкам, Сашкины да Толькины обноски донашивают, сама-то в пальтишке драненьком.  Телевизора и вовсе никакого нет. Нищета-нищетой, а туда же – жалеет… Это мне тебя пожалеть бедную надо…»
     -  Мама, мама! - выскочили из-за угла Нюркины ребятишки, - А Женька забрал у меня ручку и не отдаёт!
     -  Мама, а Серёга дразнится! И дерётся…
     - Ладно, не реви! Я же понарошку! Я пошутил! На, на твою ручку!
     Увидев Нюркиных горластых пацанят, Серафима Васильевна неожиданно для самой себя прерывисто вздохнула, удержала закипающие внутри злые слова и, опустив голову, торопливо шагнула в раскрытую дверь подъезда.

                                                                                                      Нояб.–дек. 2007