Бабушка (Рассказ)

                                                    1

     Иногда мне снится бабушка. Я снова вижу её изработанные руки со вздутыми жилами, почти чёрные глаза, ссохшееся старческое тело с висящей на нём голубой длинной майкой, которую  почему-то называли «рубахой». Она беззвучно жуёт ввалившимся ртом и, сгорбившись, привычно сидит на кровати.
      -  Бабушка! Здравствуй, родная! Поговори хоть со мной!
      Но она отодвигается в дальний угол нашей с ней комнаты, расплывается, тает и исчезает  совсем.
     Утром круговерть спешных дел втягивает меня в свою воронку. Но мысли мои неотступно возвращаются к ней. Сердце ноет, а память услужливо вытаскивает из своих глубин  самые безрадостные воспоминания.
     Вот бабушка лежит на кровати лицом к стене, укрытая несколькими одеялами и шубами. Тело её сотрясает озноб так, что зубы стучат, и кровать ходит ходуном. Ртутный столбик в градуснике ярко блестит и моментально поднимается выше сорока одного градуса.
     -  Где ты могла так простыть? – сердится мама.
     -  Это я от малой заразилась, - слабо шепчет бабушка.
     - Не говори ерунды! Взрослый может заразить ребенка, а ребенок взрослого – никогда!
     Своим шестилетним разумом я понимаю правоту моей шестидесятишестилетней бабушки, тем более, что сама ещё до конца не выздоровела после ангины. Но я болела не сильно, а бабушка почти умирает. Страх и чувство вины охватывают меня, и я со слезами спрашиваю маму:
     -  Почему же ты не вызовешь врача? Вдруг бабушка умрёт?..
     -  Не умрёт! А умрёт, – так меньше врёт! – отшучивается та.
     Ещё один кусочек прожитой жизни подсовывает мне память. Бабушка в свои семьдесят с лишним лет наконец-то получила жильё  в доме, где большая общая кухня, туалет и ванна, но у каждого своя комната. Я привезла ей в пол-литровой банке, завёрнутой в несколько газет и полотенец, суп.
     Стоящая у газовой плиты на коммунальной кухне, заставленной вдоль стен старыми столами, она пытается зажечь конфорку,  долго смотрит на меня и не видит, не узнаёт, пока я не окликаю её. Деревянная палка с резиновым наконечником, на которую она опирается при ходьбе, медленно, словно во сне, падает на обитый жестью пол, и кухня наполняется гулом и становится похожей на колокол.
     В комнате у неё между оконными рамами начатая пачка масла и полбулки чёрного хлеба в полиэтиленовом пакете. Супу радуется, как я – конфетке. После супа она негнущейся рукой с отросшими жёлтыми и выпуклыми ногтями вдруг тянется к вороту синего фланелевого халата. Наклоняет голову и жалобно говорит:
     -  Посмотри-ка, милая, словно кусает меня там кто…
     Я с опаской заглядываю к ней за воротник, и всё моё одиннадцатилетнее существо обмирает от ужаса и жалости: шея и спина опухли от укусов, а в швах сидят жирные коричневые клопы. Я отрываю клочок газеты, давлю их, а потом показываю бабушке.
     -  Бабушка, как же ты!? Ведь тебя совсем съели!
     -  Дак я руки-те пока тяну, они уж убежали…
     Осматриваю её постель – везде клопы: в углах подушки и пододеяльника, в швах простыни и даже в углах панцирной кроватной сетки…
     А на этом лоскутке памяти немощная бабушка снова живёт с нами. Родители уехали по путёвке в Пятигорск и оставили нас одних. Утром я проспала, опаздывала на уроки и забыла её накормить.
     После школы вместе со мной пришла компания моих новых одноклассников. Мы накрыли стол, включили пластинки и стали танцевать.
     В самый разгар веселья дверь в дальней комнате скрипнула, и по коридору медленно, с натугой, зашаркали тапочки. На пороге комнаты появилась согнутая в три погибели бабушка. Ноги её бессильно приплясывали, тапочки то и дело шлёпали об пол, через проймы «рубахи» виднелась высохшая старушечья грудь. «Только бы не упала!» - мелькнуло в моей голове.
     - Ишь, полную квартиру навела! Я матери-то скажу! – попыталась заругаться она.
     Все остолбенели. Я же, опомнившись, схватила её за руку, потащила прочь и зашипела:
     -  Иди отсюда! Не позорь меня!
     - Внученька, дай мне хоть хлебушка, я ведь есть хочу! – горько и беспомощно заплакала она.
     Мне восемнадцать. Я уже работаю. А бабушка уже не может ходить. Целый день сидит на раскинутой кровати и смотрит в одну точку.
     -  Поговори хоть со мной, - просит она.
     - Некогда! – отмахиваюсь я со свойственной молодости бездумной поспешностью и убегаю к друзьям.
     На завтрак и ужин мама приносит ей горячего чая и толстый кусок хлеба «черезо всю булку», заметает в совок лежащую на полу белую перхоть, осыпавшуюся с кожи, и за что-то отчитывает. Когда я отламываю половину шоколадки и даю ей,  она, боязливо оглядываясь, торопливо прячет её под подушку:
     -  Мать заругается…

                                                 2

     Как-то мне приснилась небывало-огромных размеров сумрачная, почти совсем тёмная комната, вся заставленная рядами кроватей. У небольшого окна на стуле сидит, подтянув к подбородку колени, моя семилетняя дочка. Она смотрит на улицу, где яркий солнечный день, где бегают дети, звенят их голоса и слышится смех. И оттого, что на улице свет, комната кажется ещё угрюмее и холоднее. Между кроватями тут и там пробиваются из-под земляного пола невероятные побеги  деревьев без листьев, напоминающие, скорее, корневища, которые утолщаются, извиваются, переплетаются между собой, завязываются узлами и стремительно поднимаются к размытому потолку, где неспешно движутся лиловые тучи.
     В самом дальнем углу, в одной из таких «кроватей» спит укрытая белым покрывалом бабушка. Покрывало чётко вырисовывает согнутые в коленях худые ноги и лежащие поверх узловатые руки.
     Неведомо откуда в «комнате» появляется высокая фигура в белом балахоне, лицо её закрыто капюшоном, но я почему-то понимаю, что это врач, а моя девочка тяжело больна. Я настойчиво спрашиваю, чем же больна моя дочь, но вопрос остаётся без ответа. Тогда я прошу разрешить погулять ей во дворе с другими детьми, но странный «врач» опять качает головой и торопливо уходит сквозь стену.
     Тут бабушка шевелится в своём углу, я подхожу к ней и сажусь на стул рядом с кроватью. В руках моих появляется железная тарелка с кашей, и я начинаю кормить бабушку, как когда-то она кормила меня. Сначала она послушно глотает ложку за ложкой, но потом отводит мою руку и, кивнув в сторону правнучки, спрашивает:
     - Ну, что она, как?
     И, не дождавшись моего ответа, вздыхает:
     - Беда…

                                                  3

Какую странную власть обретают над нами наши сны и воспоминания, особенно те, которые, крепко зажмурив глаза и мотая головой, пытаешься прогнать, те, которые не приносят ничего кроме стыда и бесполезных сожалений, но, возвращаясь снова и снова, даже спустя многие годы не  дают душе покоя! Вся моя память, словно бабушкино лоскутное одеяло, состоит из этих  ярких, безжалостных ко мне воспоминаний и снов, предупреждающих об опасности и обязательно сбывающихся.   Но  бабушка теперь снится так редко,  что я сама уже прошу её:
     - Приснись! Ну, приснись, пожалуйста!
     Однажды это срабатывает.  Что-то медленное движется ко мне, и я точно  знаю, чувствую по той волне любви, которая заливает меня, что это – бабушка. Нечёткие очертания  неуловимо-текучи и постоянно меняют форму. Но я всё же тянусь к ней и пытаюсь обнять:
     - Бабушка! Как же я соскучилась!
     Руки мои ещё и ещё проходят сквозь  голубоватое облако, которое как всегда неудержимо растворяется в воздухе. И тогда я впервые замечаю, как время невольно делает их похожими  на бабушкины.

                                                                                    
                                          
                                                                 2007 г., Екатеринбург