Мы ехали на трамвае несколько остановок, а потом долго шли пешком мимо Центрального стадиона, перебегали через большую дорогу и, наконец, пришли к Ивановской церкви, у ворот которой сидело много нищих и калек.
Надька всю дорогу ревела и боялась сказать бабушке про то, что случилось с её папкой. Но Надькина бабушка увидела нас и сама поняла, что случилось что-то неладное. Когда мы рассказали ей всё, она заплакала и заторопилась домой.
Дядю Сашу так и не спасли. Через несколько дней он умер. Смутно помню его в красном гробу. Надькина бабушка сказала нам тогда:
- Потрогайте его за ботинки, тогда не будете бояться.
А я и не боялась. Я почему-то до сих пор хорошо помню его живым. И сейчас все еще вижу, как весело и широко он улыбался, когда мы с Надькой пугливо рассматривали живых мормышек, высыпанных в таз из газетного кулька, или красных червячков по имени малинка. Дядя Саша ходил на рыбалку зимой и летом и приносил в рыбацком ящике живую рыбу, которую отпускали поплавать потом в тазу нам на забаву. Надькина кошка расширенными глазами следила за плавающей рыбой и пыталась выловить ее лапой, а мы умирали от смеха.
Помню его в полушубке, ватных штанах, подшитых валенках, шапке-ушанке, с пешнёй и ящиком за спиной.
В пять с половиной лет меня отдали в садик. В садике мне понравилось, и я с удовольствием стала туда ходить. Сначала я немного походила в старшую группу, а потом пошла в подготовительную. Я уже откуда-то умела читать и хорошо рисовала.
Было лето. На кустах поспевали красные волчьи ягоды, и мы делали из них бусы и украшали ими песочные пироги. На газоне цвели разноцветные ромашки, и жужжали пчелы. От пчел вкусно пахло медом. Мы ловили их панамками, чтобы как следует рассмотреть и понюхать. Пчелы нас жалили, но и это не останавливало наше любопытство. А если оборвать лепестки у ромашки, послюнить их и приклеить к ногтям, то получаются та-а-кие ногти, прямо какие-то когти разноцветные, какие бывают у модных тётенек!
Садик располагался в деревянном одноэтажном здании недалеко от Верх-Исетского пруда, вернее, от Электродепо. Нас водили туда купаться. Вода уже была зеленая, от нее пахло ракушками и тиной. Воспитательница Любовь Матвеевна объясняла нам, что вода цветет.
К пруду мы ходили мимо болотца. В болоте было полно лягушек. Мальчишки ловили лягушек, засовывали им в попу соломинку и изо всей силы дули. Лягушка надувалась, как шарик, и
громко лопалась. Я попробовала проделать то же. У меня все получилось. И лягушка лопнула.
Из сосновой коры, которую мы принесли из лесочка, ребята стали делать кораблики. Кору обтачивали об камни, и постепенно получалась заостренная лодочка. Я тоже делала себе такую. Как вдруг подул ветер, и соринка от коры попала мне в глаз. Сразу стало очень больно, и потекли слезы. Воспитательница велела мне открыть глаз, но он никак не открывался. Тогда она вывернула мне верхнее веко и носовым платком убрала из глаза соринку.
Из садика я принесла домой книжку «Мишка-ушастик в детском саду» и попросила маму почитать. В книжке были крупные цветные картинки, и мне хотелось поскорее узнать о Мишкиных приключениях. Но мама читала очень плохо, почти по слогам и запиналась на каждом слове. Где-то глубоко внутри себя я злилась на нее. Больше я никогда не просила маму читать мне книжки.
Все дети в садике, даже мальчики, носят чулки, которые пристегиваются спереди и сзади резинками к лифчику. Лифчик – это такая кофточка без рукавов и с пуговицами впереди. Мне тоже такой сшили!
На занятии мы рисовали красками сосну. Красками я рисую в первый раз, и у меня получается неважно. У других детей тоже не получается. Любовь Матвеевна объясняет, что шапку у сосны нужно рисовать широкими мазками. Она ходит между столиками и каждому пытается помочь. Но мы всё равно бестолковые. Она сердится и кричит, что мы всё делаем не так.
Нас везут на специально заказанном автобусе в ТЮЗ – в театр юного зрителя. До этого я никогда не была в театре. На мне новое байковое платье красного цвета, по которому гуляют голубые голуби. Платье отделано голубой тесёмкой, на карманах бантики. Наощупь оно мягкое, пушистое и очень приятное.
ТЮЗ находится в центре города на углу улиц Карла Либкнехта и Первомайской. Это старое здание с высокими потолками, высокими окнами и светлым некрашеным полом, на котором можно рассмотреть все узоры. Кресла в театре были мягкие, обитые бордовым бархатом, как мне показалось, широкие. Занавес на сцене тоже был из бордового бархата.
Заиграла громкая музыка, в неё вплетались глухие удары барабана и звон медных тарелок. Занавес раздвинулся и начался спектакль «Кот в сапогах».
На музыкальном занятии в детском саду мы поём песенку про скворушку:
Осень, непогодушка, тополь пожелтел.
Вдруг на ветке скворушка песенку запел.
Песенка такая грустная, от неё что-то щемит в груди, и хочется плакать.
У нас в гостях моя сестра Иринка. Ей 10 лет, а мне ещё нет и шести. Мы играем. Вскоре в комнату приходит моя мама и начинает что-то искать. Вдруг она спрашивает меня, не брала ли я деньги с комода. Я говорю, что нет. Мама спрашивает о том же Иринку, но и она отказывается. Тогда мама кричит на меня, и с размаху бьет по лицу. Из носа фонтаном хлещет кровь. В стороне трясется бабушка и не смеет ко мне подойти. Я захлебываюсь кровью, рыданиями и ничего не могу сказать. Иринка от страха тоже начинает плакать, отдает голубую пятирублевую бумажку и кричит:
- Тетя Лора, только не бей Надюшку!
Мы с мамой живём в летнем лагере на Балтыме. Балтым – это озеро, большое и круглое. Мама ведёт меня посмотреть на него. Мы идём по лесной тропинке между огромными соснами. Зеленая хвоя их где-то высоко в небе, а под ногами извиваются толстые корявые корни, похожие на змей. Надо смотреть под ноги, чтобы не упасть. Повсюду звучит музыка, от которой делается легко и радостно:
А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер,
весёлый ветер, весёлый ветер!
Моря и горя ты обшарил все на свете
и все на свете песенки слыхал!
Впереди, сквозь просветы в соснах, я вижу какое-то серебристое свечение и не сразу понимаю, что это светится вода. Мы выходим к озеру. Повсюду слышны детские голоса, смех, визг. Повсюду купаются. Я боюсь воды и особенно туда не лезу. Хожу босиком по кромке и только, да ещё трогаю руками мокрый песок. Вода пахнет водорослями и рыбой.
Тут раздаётся какой-то шум, рокот и прямо к нам по воде едет белый катер с голубой линией по бокам. Мама загородила рукой глаза от солнца и смотрит на него. На катере какие-то мамины знакомые и они приглашают нас прокатиться. Мама хватает меня в охапку и передаёт на катер. От неожиданности я кричу и вырываюсь. Но когда мама садится рядом, я успокаиваюсь и замолкаю. Катер заводит мотор, включает задний ход, потом разворачивается и летит по воде вперёд и вперёд.
Сначала я сильно боюсь, но через некоторое время мне уже нравится этот полёт по воде. Нравится, что после катера сзади кипит водяная дорожка, и в стороны расходятся волны. Мы летим, летим, летим и вдруг совсем неожиданно приближаемся к тому же месту, где нас взяли.
- Ну, не будешь бояться в следующий раз? - спрашивает меня дяденька за рулём и весело подмигивает мне.
Меня отдали в отряд, чтобы я жила вместе с другими детьми, и я совсем не вижу свою маму. Скучаю и плачу. Да ещё девчонки, с которыми я живу в комнате, старше меня. Они дразнятся и частенько меня обижают.
Тут вдруг приходит мамина подруга Маргарита и видит мои слёзы. Она сразу всё понимает, делает строгое лицо и говорит девочкам, что если они ещё хоть раз меня обидят, то она им намылит шею. Я представляю себе всё это буквально, представляю, как она берёт мыло и мылит им шею, мне становится смешно, и слёзы мои высыхают. То ли угроза эта оказалась действенной, то ли девчонки сами поняли, что маленьких обижать нельзя, но с этого времени они меня не задирали, да и другим не позволяли.
Однажды мы проснулись после тихого часа и пошли, как всегда, на полдник. Но в столовой нам сказали, что полдник наш похитили разбойники, и нужно отправляться на его поиски. Наши вожатые прочитали оставленную разбойниками записку и повели нас в лес.
Мы долго ходили по лесу, успели уже проголодаться, а нас всё чего-то водили туда-сюда, заставляли заглядывать под ёлки. И вдруг под одной из ёлок кто-то нашёл наш полдник! Все обрадовались и закричали: «ура!» В мешке лежали пряники, рядом стоял большой чайник с чаем и поднос со стаканами. Полдник показался очень вкусным. Мы напились чаю с пряниками и отправились обратно в лагерь.
В лесу мне встретился жёлтый цветок. Мама сказала, что это – купавка. Лепестки у неё загибаются внутрь и образуют шарик.
Если приоткрыть этот шарик, то можно увидеть внутри жёлтенький язычок и торчащие вокруг него усики с пыльцой. Иногда лепестки опадают, и тогда они похожи на кукурузные хлопья.
В нашем лагере военная игра «Зарница». Мы бежим по высокой луговой траве, которая почти скрывает меня. На мне надет жилет из гофрированной голубой бумаги. Вдруг впереди меня что-то с треском лопается, и над этим местом поднимается дымок горчичного цвета. Раздаётся команда надеть противогазы. И вот уже мальчишки рядом похожи на страшилищ с хоботом.
Я всё бегу, бегу, но вдруг запинаюсь и падаю. Ко мне тут же подбегают санитары с носилками, укладывают меня, бинтуют мне голову и накладывают на руку шину, будто у меня перелом. Потом меня куда-то тащат. Дорогой я, наверное, уснула, ничего больше не помню.
На завтрак сварили гречневую кашу на молоке. Запах каши разносится по всему лагерю. Меня почему-то тошнит от этого запаха. И тут, как назло, возле столовой в траве я вижу выброшенную кем-то кашу. Но мне кажется, что это кого-то вырвало.
Я, нехотя, иду в столовую и через силу пытаюсь поесть.
После завтрака лагерная линейка. Что-то говорит начальник лагеря, что-то говорят вожатые, председатели отрядов сдают рапорт. Всё плывёт и качается у меня в глазах, и я, теряя сознание, падаю на землю.
Линейка замирает от неожиданности. Маргарита бежит ко мне, подхватывает на руки и несёт куда-то. Тошнота моя вдруг превращается в рвоту, после которой я окончательно проваливаюсь в темноту.
Очнулась я в незнакомой комнате, совершенно одна. Стала плакать и звать маму. Но мама не приходила, и никто другой тоже не приходил.
Я снова уснула, а когда проснулась, то увидела около себя Маргариту и маму. На тумбочке лежал градусник, стояли какие-то бутылочки с лекарством. У меня сильно болело горло. Взрослые сказали мне, что у меня ангина, и я буду теперь жить в лазарете, пока не поправлюсь. Они посидели около меня какое-то время, пообещали прийти снова и ушли.
На следующий день я уже смогла вставать и отправилась исследовать то место, в котором очутилась. Это был деревянный дом с высокой крышей, в котором совершенно отсутствовали взрослые. Зато нескольких детей здесь удалось обнаружить. Я познакомилась с ними, и больше мне не было так одиноко.
Лагерная смена заканчивается. Вечером нас одели потеплее и повели в лес. На лесной поляне вожатые разожгли большой костёр. Огонь взметнулся высоко к небу. Ребята стали веселиться, бегать вокруг костра, кричать. Потом все уселись перед огнём. Вожатый из старшего отряда взял гитару и запел:
Помню, в детстве я
слушал у огня
певучий бабушкин рассказ
о богатырях
и волшебных снах,
о добрых молодцах
и красных девицах,
о русской тройке,
что в даль летит, звеня…
Гитара играла, песня обволакивала, укачивала и звала за собой. А вожатый всё пел и пел, и все подпевали тоже:
Мчатся тройки в даль,
мчатся сквозь года
навстречу утренней заре.
Вечна моя Русь,
ею я горжусь,
я красным девицам
и добрым молодцам,
я русской тройке
в пояс поклонюсь…
Мы сидели далеко от огня, но я всё равно чувствовала его горячее дыхание. Нестрашная темнота окружала со всех сторон. Небо было чёрным и высоким, с яркими звёздами. На огонь всё время летели какие-то букашки и пропадали в его пламени. Красные искры вырывались из костра и улетали вверх. Наверное, я потом задремала, и меня унесли в корпус.
Соседские мальчишки позвали меня к себе в сарай и заперли дверь. Сквозь щелочки в досках в сарай проникали солнечные лучи, в которых толкались и ссорились друг с другом пылинки, и было не так темно.
Андрюшка – мой одногодок – горячо прошептал мне на ухо несколько слов. Это было интересно, и я согласилась. Мы встали напротив друг друга, расстояние примерно в метр разделяло нас. Не знаю, что успели разглядеть мальчишки, но я успела увидеть, что у них висят вниз маленькие сморщенные стручки.
Тут в дверь сарая сильно застучали, и чей-то сердитый голос велел немедленно открыть. На пороге стояла и ругала нас Надькина бабушка. Как я боялась, что она скажет обо всем маме или моей бабушке!
Я украла велосипед у Наташки Некрасовой из моего садика! Она жила в трех кварталах от меня в частном доме. Велосипед был новенький, блестящий с большими колесами, два располагались сзади и одно – впереди. Между колесами была натянута цепь.
Сначала я просто покаталась около Наташкиного дома. Потом заехала за угол, а потом зачем-то вдруг быстро-быстро поехала по улице прочь. Мне что-то кричали вслед, но я только крутила педали и не оглядывалась назад.
Сама не помню, как оказалась возле своего дома. Вот тут только и подумала, что мне попадет. Тогда я спрятала велосипед за дверью подъезда и решила, что схожу попить, а потом поеду обратно и отдам велосипед Наташке.
Но расплата настигла меня быстрее, чем я успела попить воды и вернуться обратно. Зареванная Наташка вместе с дедушкой ворвались в наш дом и подняли такой шум, что никто и не стал слушать моих объяснений, что я хотела только показать велосипед ребятам во дворе, а потом вернуть обратно. И, конечно же, я получила за свою проделку вполне заслуженную взбучку от мамы.
Моя мама работает в войсковой части кладовщиком. Она меня взяла с собой на работу. Там кругом рельсы, рельсы, какие-то большие вагоны и склады. Мама открывает и закрывает эти склады, ставит на них пломбу металлической печатью.
Моя мама красивая и многим нравится. Я вижу, как ей улыбаются дяденьки. Один дяденька-майор повёз её и меня на мотоцикле в столовую обедать. Меня посадили в коляску, а мама села на заднее сиденье и держалась руками за этого дяденьку.
Мама затеяла стирку, но у неё кончилось мыло. Она дала мне 20 копеек и велела сходить в магазин за хозяйственным мылом, а на сдачу разрешила купить конфет. Магазин был за два квартала от дома, и я с удовольствием в него отправилась.
В магазине я посмотрела по сторонам, но мыла нигде не увидела. И тогда мой нос прирос к выпуклой витрине с шоколадными конфетами. И я решила, что раз нет мыла, то куплю хоть конфет. Продавщица спросила меня, чего я хочу. Я попросила конфеты «Салют». Тетенька засмеялась, взвесила на весах и подала мне две конфетки в голубых бумажках, где была Москва и разноцветные искры салюта. Я удивилась, что конфет так мало, отдала деньги и вприпрыжку отправилась домой.
Одну конфетку я съела сразу. А вторую несла в руке, и она слегка растаяла.
Около сараев мне повстречалась Надька Трифонова, которая рисовала что-то мелом на железе. Я постояла рядом с ней, мы поболтали о том, о сём, поделили растаявшую конфету и съели ее.
Но тут вдруг прибежала встревоженная Нелька и сказала, что меня ищет мама… Сердце мое мгновенно обмерло и упало в пятки.
Мама появилась из-за угла совершенно разъярённая. Она спросила меня о мыле, и я сказала, что мыла не было. Тогда она стала кричать, что этого не может быть, что я плохо смотрела, и надо было спросить у продавца. Потом она сказала, что пойдет в магазин сама, и велела мне отдать 20 копеек. Я заплакала и сказала, что купила на них конфеты, раз не было мыла. Мама спросила, какие конфеты я купила. И я показала ей фантик. Тут она опять принялась меня ругать и велела идти домой.
Я дрожала, плакала и боялась идти домой, потому что мама была такая злая и страшная. Тогда она толкнула меня в спину, я запнулась и упала лицом на асфальт. Из носа потекла кровь и быстро-быстро закапала на испачканное конфетой платье и на пыльный асфальт.
Я дежурная по столовой в детском саду. После обеда я беру щёточку и совок, сметаю со столиков крошки и подхожу к няне. Няня в это время собирается мыть посуду и наливает в таз горячую воду из ведра. Все дети уже легли на раскладушки, и я тоже должна пойти к ним.
Но тут случается непредсказуемое. Нянина рука соскальзывает, ведро с кипятком вырывается и опрокидывается мне на ноги.
Дикий визг сотрясает стены детского садика. Испуганные дети вскакивают с раскладушек. Прибегает заведующая и быстро уводит меня к себе в кабинет. Она пытается меня успокоить, снимает с ног чулки, дует мне на ноги, но боль не становится меньше, и я по-прежнему ору во все горло. Заведующая сердится, что я никак не успокаиваюсь, и сама орёт на меня.
Скорая помощь все не едет и не едет. А когда она появляется, я уже не могу орать, только хриплю и постанываю. На ногах вздулись пузыри, под ними переливается жидкость.
Меня увозят в больницу на Московскую. В больнице пузыри разрезают, обрабатывают чем-то, накладывают бинты и везут меня домой.
Несколько месяцев я не хожу в садик. Мама постелила на стол одеяло, и я лежу на нем. Ожоги мои постепенно подживают. Мама лечит их растолченным стрептоцидом. Ходить мне не позволяют.
Все мое развлечение – радиола и цветные карандаши.
Няня, которая ошпарила меня кипятком, в садике больше не работает. Я не сержусь на нее. Я понимаю, что все произошло случайно.
Мне стал сниться еще один страшный сон. По чёрному зимнему небу летит на метле Баба Яга. В руке у неё бидон с кипятком. Она гонится за мной и кричит:
- Вот сейчас я ошпарю тебя!
Уже зима. Чаще всего за мной в садик приходит бабушка и везёт меня домой на санках. Почему-то мама опять стала злая, и я не люблю ее. Я еду в санках и как заклинание повторяю про себя:
- Хоть бы мамки дома не было! Хоть бы мамки дома не было!
Иногда это помогает, и её нет дома.
Но иногда она сама приходит за мной в садик. Она смеётся, старается быть доброй. Но я-то знаю, как обманчива эта доброта. Я уже научилась подстраиваться под её настроение. Если оно хорошее, то тогда я – киска и Надюшка. А если плохое, то у-у, лучше не баловаться и вести себя тихо, как мышка.
Однажды за мной в садик пришёл отец. На нем чёрное пальто с большими пуговицами и старая шапка-ушанка. Отец немного пьян. Но воспитатели ему меня отдали. Он вёз меня домой на санках и всю дорогу со мной шутил.
На улице было темно и холодно. Дул ветер. Иногда отец останавливался, начинал сильно кашлять. Глаза его странно и страшно блестели. Он доставал из кармана какие-то порошки в бумажках, высыпал их в рот и запивал водкой прямо из горлышка. Потом убирал бутылку в карман. И мы ехали дальше.
Он отдал меня изумленной бабушке, и больше я его много лет не видела.
Мы играли у Надьки Трифоновой наверху, и я рассказала ей свой сон про Бабу Ягу. Уже поздно, и мне надо спуститься по лестнице вниз, пробежать мимо открытой на чёрную улицу двери по маленькому коридору, открыть другую дверь и уже по длинному коридору бежать до нашей двери, которая в самом конце. Каждый раз мне страшно, что внизу кто-нибудь подкараулит и схватит меня. Когда я спускаюсь вниз и поворачиваюсь спиной к открытой уличной двери, коварная Надька кричит мне вслед:
- Баба Яга летит!
Я обмираю и во всю прыть мчусь к двери своей квартиры.
Моя бабушка смешно говорит: «колидор», «битон», «транвай», «кожилиться», «нагишом», «по че?», «клящий мороз», «шшупаться», «шепериться», «ково опеть?», «полуперденчик», «зертело», «гли-ко», «пелиться», «телечье пойло». Меня очень часто называет «простодырая». На кошку ворчит: «Ишь, мягкожопая», - и сталкивает её со стула. А когда дерутся Иринка с Юркой, она ругается :
- Подь ты к чомору! Опеть их мировая не берет!
Лето. Огромные толстые тополя шелестят шелковистой листвой. Я бегаю с ребятами во дворе. Компания наша очень большая и разномастная: от пятнадцатилетнего Весика до шестилетней меня. Вернее, мне уже шесть с половиной.
Всеми командует белобрысый Весик. Он придумывает игры и забавы, а мы ему во всем подчиняемся. Меня в игры берут неохотно. По-прежнему обзывают Лушей. Весик научил всех относиться ко мне брезгливо, словно я существо третьего сорта. А я и обожаю и ненавижу его. И я всё равно хочу быть вместе со всеми и, как могу, терплю насмешки.
Игры у нас разные: «войнушка», «цепи кованные», «вышибалы», «двенадцать палочек», «лапта», «картошка», «пуговки», «штандер», «чика» и другие. Иногда мы играем за столом в карты, в домино или в лото на пуговки. А иногда идём на сломанные дома и разоряем брошенные огороды.
Недалеко от нас началось строительство цеха холодного проката, и частные дома стали сносить. Мы ничего не находим в старых домах, но сами эти исследования полностью захватывают. Воображение рисует клады и приключения.
Там, где сносят дома по ул. Толедова, поставили какую-то странную машину. Спереди у машины на конце спиралевидный бур, которым она сверлит землю, а сзади подвешен тяжелый груз. Машина эта через равные промежутки времени бумкает по земле, потом вытаскиват бур, потом снова бумкает. Так продолжается не один день. От её непрерывного «топанья» образуются дырки, размером со средний мяч. Иногда из этих дырок вытекает серая жидкая грязь.
Нас, как всегда, тянет все исследовать, и мы бесстрашно лезем в эту вязкую массу. У кого-то из мальчишек сваливается с ноги сандаль и застревает в грязи. Сколько веселья, пока его доставали!
Одна из этих дырок была без грязи. Я решила проверить, насколько она глубокая, и бросила камень. Какое-то время была тишина, а потом раздался всплеск. Вот это да! Внизу-то под нами, оказывается, вода! Другие ребята тоже стали бросать камни и слушать, как где-то глубоко-глубоко под землей всплёскивает вода и разносится гулким эхом.
Там, где «топала» машина с буром, стали строить огромные штуки, похожие на перевёрнутые и обрезанные до половины вёдра. Сбоку на каждой из этих штук приделана лестница, чтобы можно было залезать наверх. Мальчишки лазили, говорят, что всё вокруг на сто километров видно. Ещё там стали строить какое-то многоэтажное здание. Пока что оно состоит только из железной арматуры, поверх которой уложен рядами пенопласт. Мальчишки залезли наверх, когда никого не было, и сбросили штук десять этих пенопластовых пластин. Но всё равно на всех не хватило. Пластины эти толстые и лёгкие, на них, наверное, здорово будет плавать!
А вообще-то, ЦХП строят заключённые (зеки) и ещё те, кто переведён на химию. Что это такое, я не знаю. Но мы стараемся в заводе не бывать, когда они там работают. Зеки свистят, машут руками, сверкают глазами и зубами и что-то кричат нам сверху, что и не разобрать. Вокруг этого места построили деревянный забор с колючей проволокой сверху. А внизу зеков охраняют солдаты с автоматами. Они нас прогоняют. Вечером после работы приходит много машин с решётками, зеков загоняют в машины и куда-то увозят. Машины идут друг за другом длинной колонной.
Однажды мы с бабушкой видели, как один зек убежал. Его поймали уже на трамвайной остановке около Визовского рынка. Он присел на корточки, закрыл голову руками и выставил вперёд локти, а солдаты стукали его прикладами и пинали ногами. И все люди почему-то жалели не этого зека, а двоих солдат, которые его били. А мне было жалко того, который хотел убежать…
Мы бегаем на речку к старому деревянному мосту.
Мальчишки загоняют девчонок в репьи и заставляют отвернуться, раздеваются догола и ныряют. Девчонки на это не отваживаются. Там быстрое течение и глубина.
Зато у реки много больших жёлтых стрекоз. Они летают над водой, как вертолеты, иногда зависают, взмывают высоко и стремительно падают вниз. Иногда мне удаётся поймать стрекозу, и тогда я рассматриваю её составное тело, цепкие лапки, слюдяные шуршащие крылья и огромные переливчатые глаза. У стрекозы подвижная голова и крупные челюсти, она ими всё время шевелит, и я боюсь, что укусит. Поэтому, подержав ее немного, с сожалением отпускаю.
Мама сняла меня со сломанного моста, где легко можно упасть в воду. Она выдрала меня ремнём и строго-настрого запретила туда ходить. Но если бы я на этот мост не полезла, то ребята не стали бы принимать меня в игры!
Мы всей нашей компанией идём через завод, чтобы искупаться в пруду. Переходим через насыпи, рельсы, перелазим через ямы и трубы. Очень жарко. Пруд в этом месте забросан старыми шинами от машин. Наскоро окунувшись, мальчишки стали шарить в шинах и под шинами руками. Кое-кто из них сумел выловить раков.
Рядом, в стене берега, небольшая металлическая труба, из которой валит горячий пар. На земле под трубой валяется алюминиевая вилка. Мальчишки подобрали вилку, одели на нее рака и сунули его в трубу. Через несколько минут рак стал красным, и его можно было есть. Это было так вкусно!
Большие парни: Борька, Весик, Сашка Алексеев ездили на лодке на остров Баран. Помню наше потрясение, когда они прошли мимо нас с двумя ведрами, полными шевелящихся раков! Помню второе потрясение, когда одно ведро варёных раков принесли во двор и вытряхнули на стол! Раков делили «поровну». Мне досталось четыре самых маленьких, но всё равно я была рада!
- Ребя, айда купаться на Водную!
И я прошу бабушку отпустить меня вместе со всеми, хотя и знаю, что нам обеим попадёт от мамы. Бабушка не отпускает, но я не слушаюсь и убегаю. Тогда она сердито кричит мне вслед:
- Утонешь, домой не приходи!
До Водной станции две остановки пешком. Пока доходим, я успеваю расплавиться от жары. На мне бирюзовый короткий халатик с короткими рукавами. Вся беда в том, что он – шерстяной.
Некоторые мальчишки бегут босиком. Глядя на них, и я снимаю сандалии. Асфальт обжигает ноги и приходится приплясывать и смешно подпрыгивать.
У воды становится прохладнее. За вход у нас платить нечем. И мы пробираемся через какую-нибудь дыру в заборе или обходим загородки по воде.
Я не умею плавать и боюсь глубины. Купаюсь там, где не очень глубоко. Зато люблю нырять. Под водой у меня получается плыть, а еще получается кувыркаться. Мы играем в «баба сеяла горох». И ещё, кто дольше продержится под водой. Постепенно я перестаю бояться воды и пытаюсь плавать, как мальчишки.
Накупавшись, мы валяемся на горячем серо-жёлтом песке. Мальчишки зарывают друг друга полностью, оставляют снаружи только голову. Народу на пляже очень много. Люди загорают почти вплотную друг к другу.
Уже много времени. Хочется есть! У забора валяются бутылки из-под пива и газировки. Каждая бутылка стоит целых 12 копеек. Иногда в песке попадаются мелкие деньги. Найдешь 15 копеек и чувствуешь себя богачом! Бутылка газированной воды стоит 20 копеек, пирожок с повидлом 5 копеек, а кружка кваса всего 3 копейки. Вода без сиропа и того дешевле - 1 копейка.
Но к вечеру у меня сгорела спина, и мне пришлось набросить свой шерстяной халатик, который вскоре натер шею и спину. Больные места горят огнем, но приходится терпеливо ждать, когда вся компания соберётся домой. Я иду вместе со всеми.
Весик откуда-то приволок огромную камеру от «Белаза», мальчишки её надули и стали в ней кататься с горы. Делалось это так; ты садишься в середину камеры, поджимаешь колени, сгибаешь голову и держишься руками за торчащий ниппель. Мальчишки пускают колесо с горы. И весь мир начинает стремительно мелькать и вращаться вместе с тобой и колесом. Ты визжишь то ли от восторга, то ли от ужаса. И когда колесо, наконец, останавливается и падает на бок, вываливаешься из него на траву или на дорогу и не можешь прийти в себя. Ноги дрожат и не держат тебя, земля и небо то и дело опрокидываются и меняются местами. Непонятная сила швыряет тебя из стороны в сторону. Тошнота подкатывает к горлу, и ты долго ещё лежишь и смотришь в синее кружащееся небо.
Бабушка посылает меня за керосином. С двухлитровым бидончиком я вприпрыжку бегу к рынку. Кирпичная керосиновая будка находится в центре рынка, рядом с деревянным туалетом.
После солнечного дня внутри будки сумрачно и страшновато. Сильно пахнет керосином и слышно, как он журчит в темноте и переливается из одной емкости в другую.
Тетенька кладет в мой бидон широкую железную воронку, черпает большой кружкой керосин и медленно вливает его в бидон. Я отдаю деньги, и осторожно несу керосин домой.
В соседнем с нами доме живёт дяденька, у которого есть собака лайка по имени Сильва. Она живёт в дровянике, где стоит зелёный блестящий мотоцикл с коляской. Дяденька этот – охотник.
Однажды я видела, как он и Сильва приехали с охоты. В коляске мотоцикла лежали какие-то большие мёртвые птицы. Ребята прибежали посмотреть на них. Дяденька сказал, что это утки, разрешил подержать птиц в руках и рассмотреть их поближе. Одну из птиц он назвал селезнем. У этого селезня была красивая сине-зелёная переливающаяся шея и голова с жёлтым клювом. Такой красивой птицы я никогда не видела.
Сильва – моя подружка! Она всё время бегает за мной и разрешает мне себя гладить. У неё серая шерсть, умная морда с острыми ушами и хвост, закрученный кольцом.
Однажды я принесла ей мозговую кость из супа. Сильва обрадовалась, завиляла хвостом и стала вертеться вокруг меня. Я положила кость на тротуар около палисадника и отошла в сторону.
Сильва улеглась рядом с костью, обхватила её лапами и принялась грызть и облизывать языком. Я, довольная, стояла рядом и смотрела на свою любимицу.
Вдруг мне показалось, что кость как-то неудобно лежит, и я протянула к ней руку, чтобы поправить. Как же я была потрясена, когда Сильва зарычала и бросилась на меня! Я отскочила в сторону и с возмущением стала ей выговаривать, что это ведь моя кость, и это я принесла её. Но глупая собака ничего не хотела слушать. Она снова улеглась рядом с костью и стала её грызть.
Больше я никогда не пыталась подходить к Сильве, когда она ест.
Новая зима. Мне около семи лет. Сараи занесены сугробами. Мы с ребятами бегаем по крышам и прыгаем в сугробы. Весик показал нам сальто-мортале. Это когда прыгаешь головой вниз, переворачиваешься в воздухе и приземляешься снова на ноги. А еще он умеет прыгать вперед спиной. Сугробы внизу мягкие, и мы с удовольствием повторяем за Весиком разные прыжки. Я хоть и боюсь, но не подаю вида и пересиливаю свой страх. Попробуй-ка показать, что ты трусишь, и ни в одну игру больше не примут. Дух внутри захватывает от страха, когда летишь, а когда приземляешься, то становится легко и радостно. Но иногда мальчишки обманывают, что сугроб мягкий. Ты доверчиво прыгаешь и отбиваешь ноги.
7 января. Мне сегодня исполнилось 7 лет. Впервые для меня принесли ёлку. Это даже не ёлка, а пихта с мягкими пушистыми лапами. Она пахнет лесом и зимой. Её пытаются как-то поставить на столе в большую консервную банку, но и ёлка и банка всё время падают.
Игрушек никаких нет. Но я всё равно очень рада, что у меня есть своя «ёлка». Я клею для неё цепочки из газетной бумаги и делаю клоуна из яичной скорлупы.
Мама разрешила пригласить вечером моих подружек. Я пригласила Надьку Трифонову и Нельку.
На столе, в синей вазочке, лежат шоколадные конфеты. Мы пьем чай, а потом играем и танцуем под пластинки.
За Сильвой бегает много-много разных псов. Бабушка говорит:
- Гли-ко чё! Со всего околотка набежали!
А мне кажется, что они собрались со всего ВИЗа. Их никак не меньше 15 – 20 штук. Тут есть огромные, а есть и совсем маленькие. Они не отстают от Сильвы ни на шаг, нюхают её хвост и пытаются запрыгнуть передними лапами к ней на спину. Псы рычат друг на друга, даже дерутся.
Я выхожу во двор, и Сильва радостно бросается ко мне. Она машет мне хвостом и приветливо смотрит на меня. Я глажу её по голове, но псы злобно рычат. Мне становится страшно, я убираю руку с собачьей головы и отхожу в сторону. Сильва бежит за мной следом и снова ласкается ко мне. Псы бегут за ней и снова злобно рычат на меня. Тогда я пытаюсь убежать от Сильвы и её дружков, но она, как назло, бежит и бежит за мной. И весь этот собачий поезд тянется между бараков, между дровяников, пока меня не осеняет идея залезть на сараи.
По твёрдому сугробу я взбираюсь на крышу. Сильва привычно запрыгивает за мной, а псы остаются внизу и принимаются лаять. Я смеюсь над злыми и глупыми псами и увожу за собой Сильву вглубь сараев, где мы спокойно спускаемся с крыши, и Сильва провожает меня до подъезда.
Конец апреля. На тополях распустились листочки. Ярко светит солнце. Синее-пресинее небо резко придвинулось ко мне и откачнулось обратно от звонкого мальчишеского крика:
- Комаров разбился!
И я, испуганная и ничего не понимающая, всё смотрю и смотрю в это небо…
У нас в комнате побелка. Пахнет извёсткой и синькой. Мама белит потолок мочальной кистью на длинной палке. После этого щёткой белит стены и синькой проводит наверху ровную яркую полоску, которая называется филёнка.
Наверное, из-за побелки мама отпустила меня в гости к Марии Яковлевне. Мария Яковлевна живёт в военном городке за гостиницей «Исеть». Сначала мы долго едем на трамвае, а потом идём по улице Ленина мимо серого каменного здания со шпилем. Газоны возле здания огорожены чёрными железными столбами. Между столбами висят тяжелые железные цепи. На каждом столбике – красная звезда. Мне очень хочется покачаться на цепи, но я не решаюсь. Потом всё же осмеливаюсь, но у меня не получается, и я падаю спиной на газон. Боюсь, что меня заругают, быстро вскакиваю и беру Марию Яковлевну за руку. Мы доходим до улицы Бажова и поворачиваем во двор этого большого дома.
Мария Яковлевна живёт в полуподвале, и надо опуститься по ступенькам вниз. В комнате у неё стоит кровать с горкой подушек, комод, покрытый вязаной скатертью, на комоде стоят разные статуэтки. Помню золотисто-зелёную Хозяйку Медной горы с ящерками и белых слонов разного размера.
Мы пьём чай, а после Мария Яковлевна читает мне про мальчика, которого нашла в джунглях волчья стая. Потом она устаёт читать и ведёт меня во двор.
Такого огромного двора я нигде не видела! В этом дворе столько разных развлечений для детей! Но больше всего меня привлекают качели.
Забыв обо всём, я кидаюсь к ним и вдруг получаю сильный удар по голове и оказываюсь на земле. Ничего не могу понять, плачу в голос и вижу, что ко мне бежит через двор Мария Яковлевна. Удар качели пришёлся, на моё счастье, пониже виска, и, хотя лицо моё разбито до крови, я жива.
Мария Яковлевна переживает за меня и из-за того, что ей предстоит как-то оправдываться перед моей мамой. Она боится, что мама больше никогда меня не отпустит к ней в гости. Мы идём в больницу, там рану промывают и накладывают повязку.
Вечером Мария Яковлевна ведёт меня в серое здание посмотреть спортивные соревнования.
Большие и сильные мужчины с выпуклыми мышцами одеты в купальники, руки и ноги у них перебинтованы. Вот один из них подошёл к чашке с белым порошком, опустил туда руки, захватил горсть порошка и стал натирать им ладони. Потом он примерился к лежащей на полу железяке с большими колёсами, ухватился за нее и поднял высоко над головой. Какое-то время он удерживал её, а потом резко опустил вниз. С грохотом и звоном штанга (Мария Яковлевна сказала мне, что эта железяка называется штангой) ударилась об пол, подскочила и откатилась. Следом за ним другие дяденьки по очереди проделывали то же самое. Потом к штанге добавили новые железные круги, чтобы она стала тяжелее. И снова дяденьки в купальниках стали подходить по очереди и поднимать штангу. Я видела, как напрягаются раздвинутые широко ноги, поднятые вверх руки, видела, как от натуги краснеют их лица, и понимала, что им очень тяжело поднимать эту штангу.
В помещении рядом, на возвышении, располагался ринг. Он был со всех сторон огорожен канатами. Два дяденьки в трусах и майках разного цвета дрались на ринге, а третий в полосатой рубашке чего-то метался между ними. Иногда он разнимал их и разгонял по разным углам. А потом свистел в свисток, и дяденьки снова бросались друг на друга. На руках у этих дяденек были надеты огромные кожаные перчатки. Дяденьки всё время непрерывно двигались, как-то странно подпрыгивали и норовили стукнуть друг друга по лицу, по голове, по животу. Мне было удивительно, почему никто не запрещает им драться? Мария Яковлевна и тут объяснила мне про ринг и сказала, что эта драка называется бокс.
Вдруг один из боксёров изловчился и ударил другого снизу в подбородок. Все люди вокруг закричали, засвистели и захлопали в ладоши. Второй дяденька упал на пол. Тогда третий дяденька стал медленно считать до десяти и на каждый счёт махать рукой. Боксёр так и не смог подняться с пола. Тогда этот – в полосатой рубашке – высоко поднял руку первого и объявил его победителем. Потом после них дрались ещё другие люди, но мы уже больше на это не смотрели.
В третьем зале тоже дрались. Вернее, не дрались, а боролись.
Прямо на большом пушистом ковре. Двое двигались по кругу друг против друга, выжидали удобный момент и потом бросались в бой.
Они не били друг друга, только делали подножки, бросали друг друга через плечо, выворачивали руки и ноги и применяли какие-то ещё приёмы. Эта спортивная борьба называлась самбо.
Вскоре я устала от крика и шума людей, стала зевать, и мы ушли.
Самолет летит прямо ко мне по туго натянутой нитке и вот-вот взорвется и оборвет нитку! Я вскакиваю с кровати, скидываю свои игрушки с подоконника и кричу что-то бессвязное про взрыв и про самолет. Бабушка испуганно говорит маме, что я вся горячехонькая и брежу.
Приезжает «скорая». Врач думает, что у меня отравление, и заставляет пить воду, чтобы промыть желудок. После промывания «скорая» увозит меня в детскую больницу.
Больница находится за высоким зелёным забором. Меня помещают в отдельную палату и никого ко мне не пускают.
Я лежу в постели. Очень сильно болит горло. Вдруг в окне, закрытом сеткой, появляется мама, она о чём-то плачет и просовывает мне под сетку большую шоколадку «Алёнка» с толстощёкой девочкой в платочке.
На другой день я и сама в голос плачу. Мне скучно и одиноко. Ко мне приходит большая девочка, и читает сказку про гномов, которые помогали сапожнику шить сапоги. Постепенно мне становится полегче, и я по кусочку съедаю мамину шоколадку.
В больнице я лежу долго, почти месяц. Все удивляются, откуда летом фолликулярная ангина? Меня уже перевели в общую плату и даже отпускают погулять в больничном дворе. Я нахожу в траве за верандой белые поганки и долго рассматриваю их. Кто-то выкосил всю траву, она сохнет на солнышке и вкусно пахнет. Я с удовольствием кувыркаюсь в этой сухой траве.
Почему-то родителей совсем не пускают. Бабушка пыталась перелезть через забор и упала. Я была около забора и плакала от жалости.
Наконец-то выписали из больницы! Мама забрала меня домой.
В пустой комнате на стуле висит коричневое платье, белый фартук и белые ленты. Около стула стоит зеленый портфель с замочком по середине. От него такой запах – запах клея, дерматина, новой жизни и чего-то еще. Мама сказала, что завтра 1 сентября, и я пойду в школу.
