www.uralstalker.su
Быль
На Урале это нашем было. Да не так, чтобы и давно, как у Бажова, а в прошлом году. Теперь и время не то, да и народ уж не тот. И случай этот со мной самим и приключился.
Начну с того, что человек я простой, в деревне родился. Два года мне было, мамку мою бык на рога поддел, мужики отбили, да недолго она после этого прожила. Отец с горя запил, невмоготу ему стало, подался в город на заработки, да и сгинул. Остались мы с баушкой одни-одинёшеньки. На две наших пенсии стали жить, рублей тридцать с копейками выходило. Подростком я коров колхозных помогал пасти. Пока рос, колхозы-то совсем развалились. Обнищала деревня наша, молодняк разъехался, старики поумирали. В армию меня не взяли, белый билет выдали – бегал всё, прихрамывая, а тут на комиссии выяснилось, что одна нога у меня короче другой на восемь сантиметров, перекос в позвоночнике такой, что позвонки сместились. Баушка Дуня всё вздыхала перед смертью, крестила меня да приговаривала:
- Вот помру я, Олёшенька, дак ты тоже в город поезжай. Без денег-то како житьё? Можа и щастье своё там встретишь.
Похоронил я баушку, заколотил крест-накрест ворота да ставни и поехал в город. Девятнадцать лет мне стукнуло, а по виду все двадцать пять дать можно. С недельку помыкался, а потом повезло – устроился на стройку разнорабочим. То подай, это поднеси. Комнату в общаге дали с напарником на двоих. Через полгода на стропальщика выучился, честь по чести, корочки получил и стал робить. А однажды с Натальей в трамвае познакомился, и завертелась карусель. Ладная баба, с дитём на руках, правда, да и постарше меня лет на пять. Дак ведь и я не на пятнадцать выгляжу. Да и когда любишь, то и дитё не помеха, и возраст значения не имеет. А Сергунька – пацан правильный – папкой-то меня почти сразу звать начал. Забрал я из общаги свой узел, да и переехал к ним. Всё честь по чести оформили: расписались, и Сергуньку я усыновил. Хорошо зажили, велосипед Сергуньке купили. Тут вскоре подфартило нам: дом-то Натальин под снос попал, Наталья вот-вот родить должна, и получили мы нежданно-негаданно аж трёхкомнатную квартиру – хоромы целые! Из роддома Наталью с Настюшей забирали уж в новое жильё с новой мебелью. А через год ещё и Ванюшку родили.
Сергунька пошёл в пятый класс, когда со мной беда случилась. То ли я зазевался, то ли крановщик. Придавило меня плитой бетонной, руку повредило да ногу. Да и голову стрясло. Хорошо хоть совсем не убило. Баушка-то (царство ей небесное) сказала бы: «Вот ротопеля, всем ротопелям – ротопеля!»
Почти год по больницам, инвалидность врачи выхлопотали. Стал я вольным человеком – сам себе хозяин. Рука действует плохо, нога волочится, какой теперь-от работник? Так, разве по дому мало-мальски что. Сторожем в детский сад пристроился. А моя, знай себе, посмеивается: «Ребенком больше, ребёнком меньше, какая разница?»
Вот и стал я в свободные дни, по деревенской памяти, в лес наведываться. Почти всё лето в лесу и прожил. Построил шалаш, да в нём и жил, пока тепло-то. Домой, конечно, тоже приходил, когда на дежурство надо было, приносил там грибы да ягоды, да поделки какие из дерева ребятишкам на забаву вырезал. Моя-то их после того, как наиграются, на рынке продавать стала. Сперва думала, кто возьмет? А потом, глянь-ко, берут! Всё доход.
А в августе я в лесу чуть было и не остался. На кулак-то соплей намотал. И места знакомые, хоженые-перехоженые, а не мог дорогу найти.
Сначала всё как обычно было. Весь день проходил я у Чусовского озера, набрал грибов целый рюкзак. Да грибы-то всё какие – почитай одни красноголовики! Хожу я теперь медленно. Подустал, конечно. Собрался до потемни домой, думал, выберусь к озеру снова, ан, видать, отклонился куда-то, да и попал в болото. Думал, так, маленькое болотце, скоро кончится. Иду, иду, а болотина всё не кончается и не кончается. Кругом берёзы да берёзы, гнилые по большей части. И какая-то дымка между ними стелется. Темновато уж стало. Ну, ничо, думаю, мне бы только ночь перележать, а завтра уж с утра всё хорошо будет.
Тут как раз островок посуше попался, на нём я и пристроился. Напластал где веток, где сухостоин, развёл костёр, сапоги снял, сушиться на рогульки повесил. Из рюкзака хлебушко достал, да вода в пластиковой бутылке была. Грибов на прутик наздевал, зажарил. Повеселело на душе-то. Ничо, думаю, где наша не пропадала, завтра выберусь.
Стал спать устраиваться. Спиной к огню повернулся, рюкзак под голову подложил. Вдруг смотрю, в темноте два огонька зеленовато-жёлтых горят, то пропадут, то снова вспыхнут. Стали меня разные мысли одолевать: собака, не собака? Волк чо ли? Медведи тут, поди, и не водятся. Город-то – рукой подать. Попробовал посвистеть. Огоньки мигнули и опять горят. Взял я тогда головню из костра, да и запустил изо всей силы. Огоньки пропали, и вдруг что-то как оглушило меня, захлопало, защёлкало и захохотало, а потом застонало да завыло, запричитало так страшно, что сердце оборвалось. Вспомнились тут баушкины молитвы: и «Отче наш…», и «Богородице дево радуйся…» Вскоре всё и стихло.
Хоть и забоялся я, да всё же уснул. А проснулся – солнышко уж высоко стоит. Птицы поют, ветер листья перебирает. Хорошо как! На душе легко да весело стало! Разделил я оставшийся хлеб, половину в рюкзак убрал, вдруг пригодится. Остальное съел и водой запил. Пошёл снова дорогу искать.
Долгонько шёл, пора бы уж и выйти к озеру. А озера всё нет да нет. Стало мне тут блазнить, что вот эту сухую берёзу я видел и, кажись, не один уж раз. Попробовал свернуть с тропы влево. А там деревья с корнями выворочены, бурелом такой, что с моими ногами и не проберёшься. Пошёл в другую сторону, а там и вовсе топь. Решил хоть рюкзак оставить под берёзой да поискать дорогу налегке. Всего и ничего отошёл-то, вернулся – нет рюкзака. Берёза, вроде, та же, а рюкзака нет. Сколь ни искал, так и не нашёл. Тьфу ты пропасть! Остался, как дурак, без хлеба, без воды. Да и зажигалка тоже в рюкзаке. Вымотался совсем, упал на кочку, никуда больше идти неохота. А идти-то всё одно ведь надо, хоть по кругу, хоть как. Солнце уж садиться собралось, а я всё никак дорогу не найду.
Вдруг вижу: метрах в тридцати от меня по болоту мужик лохматый идет. Штаны на нём – сквозь дыры солнце просверкивает. А на плече рюкзак мой тащит и не-то бубнит себе под нос, не-то напевает. Откуда он тут взялся? Обрадовался я, побежал вслед за ним, кричу:
- Эй! Мужик! Мужик! Погоди! Как мне на дорогу выйти?!
Мужик оглянулся, зыркнул зелёными глазищами, и махнул рукой в сторону.
Кинулся я в ту сторону, куда он указал, да и провалился по пояс в бочаг. Пытаюсь вырваться, а он не пускает, бурчит, булькает. Оторопь меня взяла сначала-то. Эх, думаю, прощай, белый свет, видно, сгину совсем! А потом уж как заорал от страха, рванулся изо всех сил, ухватился за сломанную берёзу, вытянулся кое-как. Сапоги в бучале оставил. Руки-ноги ходуном ходят. Отполз подальше, встал на ноги, хотел крикнуть: «Эй, мужик! Рюкзак мой отдай!» Поглядел туда, где мужик шёл, а там и нет никого, и трава даже не примята.
Так, на ночь глядя, без костра и остался. Мокрого-то и вовсе холод пробирает. Ох, и место! Заколдованное, не иначе! Ушёл подальше от топи, да среди вывороченных корней и свернулся. Лежу, чакаю зубами и поневоле вспоминаю: «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…» Жутко-то как одному. Никому не приведи, Господи.
На третий день я уж просто шёл, лишь бы на месте не стоять. В голове мутиться стало. Сердце ухает, проваливается. Ноги шибко исколол да сбил до крови. Опять солнце к закату. Оголодал, хвощи болотные готов грызть. Сам не заметил, как маленько посуше стало. Овраг попался, весь крапивой зарос. Вскоре местность из низины в горку поползла. Чахлый ельник пошёл то тут, то там. Поднялся я на пригорок, увидел Иван-чай, стал жевать его. С этого уж пригорка огляделся, сообразил, наконец, куда идти-то надо. Так потихоньку и выбрался к Чусовскому озеру, да только далече от того места, где давеча в лес заходил. Ну, да ничо, главное, что живой!
Думаете, люди добрые, я всё это вру? Да мне ведь всё равно, верите вы, или нет.
2005-2007
