Тех дворов, что были только нашими
с детских лет,
где богатство мерили стекляшками,
больше нет.
Мама привезла меня на новую квартиру по ул. Народной Воли. Квартира эта только называется «новая», а на самом деле она такая же старая, как и наш барак. Дом деревянный, двухэтажный. Наша комната на первом этаже. В ней уже стоит наш круглый стол, шифоньер с зеркалом, диван и кровать для меня.
В комнате мне скучно, и мама отпускает меня во двор. Там под окнами растут кусты сирени, и двор от этого тенистый и таинственный. Из открытых окон доносится задорное пение Пьехи:
Как теперь не веселиться,
Не грустить от разных бед,
В нашем доме поселился
Замечательный сосед!
Но никакой особой радости оно в меня не вселяет. Во дворе никого нет, и я возвращаюсь обратно в дом, открываю одну из незнакомых дверей и попадаю в туалет, где совершенно темно. Я хочу включить свет, рука моя натыкается на выключатель, которого почему-то нет. Ее притягивает к проводам, и я ощущаю, что нервы внутри меня совершенно оголились и быстро-быстро бегают взад-вперед. Я отдергиваю руку, она повисает вдоль тела и какое-то время ничего не чувствует.
Новая жизнь отняла у меня всё, что я имела. Я скучаю по бабушке и Нельке. Мама работает уборщицей в школе, где я учусь. Но я почти не вижу её. После уроков я остаюсь на продленку. Там всех зовут по фамилиям, а это так грустно. Кроме того, маме быстро надоело заплетать мои волосы, и в парикмахерской меня коротко подстригли. Моё круглое лицо с мальчишеской стрижкой и круглыми стеклышками очков кажется мне ещё некрасивей, чем обычно.
Я сижу на первой парте. И без очков я ничего не вижу.
Ребята из других классов на переменках дразнят меня очкариком. А некоторые насмешливо спрашивают:
- Мальчик, мальчик, как тебя зовут?
Я боюсь их, прижимаюсь к стенке, и глаза за стёклышками очков наливаются слезами. Лица мальчишек, школьный коридор, лестница, двор за окнами – всё превращается в пятна, начинает расплываться, вытягиваться и принимает самые удивительные формы. Тогда я смаргиваю слезинки, опускаю голову и ухожу в свой класс.
Никак не могу читать вслух ту страницу в букваре, где буква «Л». Там: «Луша мала. Мама мыла Лушу. У Луши шары».
Слезы наворачиваются на глаза и застревают шерстяным комком в горле. Мне кажется, что я такая некрасивая и плохая, что даже в букваре про меня написано.
На уроке чистописания мы пишем перьевыми ручками. Перо макается в чернильницу, а потом в прописи пишутся трудные буквы. Иногда у меня бывают кляксы. А иногда от сильного нажима перо царапает бумагу, и она застревает между его половинками. Тогда я чищу перо о перочистку. Однажды я так сильно давила на перо, что оно сломалось. Хорошо, что у меня в пенале было запасное перышко. Пальцы у меня в чернилах, особенно средний и указательный.
Мой брат Колька научил меня делать пером яблочного ёжика. Берёшь яблоко, втыкаешь в него перо задней частью, поворачиваешь и вытаскиваешь наружу вместе с яблочной пробкой. Пробка получается острой, и ее надо вставить обратно в яблоко, только уже другой стороной. Делаешь много-много таких иголок, и ёжик готов.
Я подружилась с Эдькой и Зинкой. Зинка рыжая, вся в веснушках, с хитрыми глазами и хрипловатым голосом. Эдька – белобрысый, с голубыми глазами, картавит и говорит в нос.
На всю осень, зиму и весну улицы между зоопарком, оперным театром и парком Энгельса становятся нашими, мы по ним путешествуем и исследуем их. То мы находим кусок медного колчедана и делим его на троих. То бегаем ежедневно в зоопарк, пока вдруг притаившаяся чёрная пантера не бросается на ячейки сетки, когда я подхожу слишком близко. То охотимся на львов возле оперного театра и пускаем кораблики в прозрачной воде фонтана. А то просто катаемся на портфелях с горки в старом парке Энгельса.
Иногда на перемене, когда у меня есть деньги, я пулей выскакиваю из школы, бегу целый квартал до улицы Малышева, перебегаю по светофору через дорогу и покупаю в аптеке плитку гематогена за 11 копеек, а потом лечу обратно. Гематоген такой твёрдый и вкусный, ничуть не хуже шоколадки. Я откусываю его по кусочку, кладу за щёку и долго рассасываю. Ну и что, что он сделан из бычьей крови! Всё равно ужасно вкусно!
По майски тепло и солнечно. Город окутан зеленоватой дымкой крошечных листиков. А мама лежит в больнице. Мы с бабушкой пришли ее навестить. Мама смотрит на нас в раскрытое окно первого этажа, и слезы текут по ее лицу. Она совсем не может говорить, а на шее у нее багрово-сине-чёрная полоса…
Вот и снова лето. Иринка повела меня в лес за ягодами. Лес недалеко, сразу за парком. У Иринки в руках стакан, у меня – кружка. Иринка показывает мне кустики земляники и красные ягодки на них. Я пытаюсь искать сама. Вдруг вижу крупную спелую ягодку и хочу протянуть к ней руку, но вовремя замечаю, что между ягодкой и мной растянута липкая паутина. В центре паутины сидит огромный паук с крестом на спине. От ужаса я громко визжу и убегаю подальше.
За гаражами возле Иринкиного дома есть болотце. Мне нравится ловить там лягушек, рассматривать фиолетово-черных головастиков. Всё никак не верится, что из них потом вырастут лягушата. Ещё в болотце живут в ракушках улитки, плавают полосатые жуки-плавунцы, пятнистые тритоны, скользят по воде водомерки. Над водой летают голубые стрекозы. И я вдруг понимаю, что это целый мир, и провожу у болотца долгие часы, стараясь заглянуть в эту чужую, интересную мне жизнь.
В секретере у Иринки я нахожу книжку Цехановича «О маленьких рыбаках и больших рыбах». Как же она перекликается с той жизнью, которую я наблюдаю в болотце!
Ура! Я снова живу в бараке вместе с мамой и бабушкой! И я так соскучилась по моей Нельке!
Мы играем всей оравой в «казаки-разбойники». Делимся на две команды, одни становятся разбойниками и убегают, а другие – казаками, и догоняют.
Я попадаю в «разбойники». Мы должны всё время бежать вперёд и рисовать время от времени позади себя стрелки. Мы бегаем по всему Китай-угору между бараками, пробегаем некоторые из них насквозь, рисуем на асфальте мелом стрелки, направленные в ту сторону, куда мы побежали. Иногда рисуем стрелки, направленные на все четыре стороны, чтобы сбить «казаков» со следа.
Помню это постоянное ощущение погони, прятаться нигде нельзя, и ты всё бежишь и бежишь вперёд. Сердце бьётся где-то высоко в горле, кровь пульсирует в висках. В изнеможении ты иногда останавливаешься, жадно глотаешь воду из колонки и снова летишь неведомо куда. Туда, куда несут ноги.
Когда вечером я ложусь спать, то долго не могу заснуть, прерывисто вздыхаю, ворочаюсь, смотрю в потолок и всё вспоминаю свои дневные ощущения. Как здорово прошёл этот день! А завтра будет другой день, такой же хороший и интересный, может быть, ещё лучше и интереснее, чем этот! Мальчишки что-нибудь обязательно придумают! Какое хорошее лето в этом году, и как долго оно не кончается! Вот бы случилось так, чтобы оно вообще никогда не кончалось и продолжалось, продолжалось вместе с шелестом тополей, криком и смехом детворы, стуком костяшек домино по столу и синими сумерками по вечерам…
В нашем бараке свадьба. Женится дядя Гена Поляков – наш сосед. Невесту его звать Галиной. Я раньше никогда не видела ни свадьбы, ни невесты. У Поляковых полно гостей, играет музыка, все веселятся, танцуют. Дверь квартиры открыта, и нам – ребятишкам – хорошо всё видно. Невеста красивая-красивая, в белом пышном платье до пола. Такого платья я тоже ещё никогда не видела. У Галины высокая причёска, к которой прикреплена прозрачная длинная фата с белыми цветочками и листиками. Лицо у неё весёлое и улыбчивое.
Свадьба продолжается весь день до самого позднего вечера. Только к ночи гости расходятся. И тут вдруг случается странное.
Невеста выбегает из комнаты в коридор. Мы с Нелькой играем в это время в коридоре и всё видим. Галина кидается к Нелькиной матери, вся дрожит и плачет. Она явно чего-то боится,
оглядывается на дверь и просит Нелькину маму защитить её.
Из поляковской квартиры выходят ещё какие-то тётеньки и уговаривают Галину успокоиться и вернуться обратно. Но невеста всё дрожит и плачет. Тогда тётя Рая уводит её к себе и закрывает дверь.
Тут появляется жених дядя Гена и начинает стучать в дверь. Сначала он стучит сильно и требовательно кричит, а потом стихает, плачет сам и уговаривает свою невесту выйти.
Дверь квартиры открывается, и тётя Рая, стоя в дверях, что-то выговаривает ему. Жених опускает голову, слушает и согласно кивает. Потом выходит Галина. Дядя Гена хватает её на руки и несёт к себе.
Тётя Рая тяжело вздыхает и загоняет Нельку домой.
Нелька дала мне почитать книги «Приключения Незнайки» и «Приключения Незнайки в Солнечном городе». Книги такие большие и тяжелые. Буквы напечатаны крупно, и я с головой погружаюсь в волшебную жизнь коротышек. Мне так нравится этот смешной и глупый Незнайка, что я представляю себя рядом с ним то Синеглазкой, то Кнопочкой. Жаль только, что картинки в книгах не цветные, и их мало.
Дома совсем нет книг. Вдруг вверху на шифоньере я нахожу томик стихов Сергея Есенина и рассказы и повести Алексея Толстого. Стихи Есенина я оставляю «на потом», а от рассказов Толстого не могу оторваться. Эти совсем не детские рассказы будоражат меня. Я живо представляю себе, как Мишука Налымов пытается поцеловать Верочку, как Сережа тайком от всех запрыгивает в комнату через окно и торопливо расстегивает крючочки на платье девушки, и кровь приливает к моему лицу, а сердце бешено пульсирует внизу живота.
У моей мамы есть кума. Я не знала, кто такая эта «кума», и считала, что это какая-то родня. Мамину куму зовут Анна Савельевна, для меня – тётя Нюра. Когда-то давно, в войну, она со своей семьей жила в нашей комнате вместе с остальными пятью семьями. Теперь они живут в других бараках на Бебеля. У тёти Нюры много детей; сын Толя и дочь Наташа возраста моей мамы, а потом ещё трое парней Серёга и Вовка – близнецы, им лет по 15, потом Женька, ему примерно 12 – 13. Самая младшая – Танюшка, которая старше меня на год. Тётя Нюра кажется мне такой старой, примерно как моя бабушка. А отец всех этих детей – Валентин Иванович – и того старше. Он маленького роста, с лицом землистого цвета, сгорбленный, усато-бородатый, что-то всё время мастерит в сарае и усмехается в усы.
Из них из всех я, конечно же, дружу с Танькой. Я считаю её своей кумой (да и она меня тоже). Для нас – что кума, что сестра – всё едино. Танюшка умная, бойкая и весёлая. Она растет среди мальчишек, и поэтому игры у неё по-мальчишески грубоваты.
Я хоть и маленькая, но вижу, что Танюшкина семья живёт даже хуже нашей. Хотя у них в бараке две комнаты, но кроме кроватей и стола ничего больше нет. Игрушки все сделаны Валентином Ивановичем. У Таньки есть какая-то самодельная кукла, а у парней самокаты на подшипниках. Самокаты эти сделаны из ящиков и страшно гремят подшипниками по асфальту, но мальчишки, да и Танька тоже, с удовольствием катаются на них. Но зато у тёти Нюры есть швейная машинка, на которой она всё шьёт для Танюшки и остальных.
Близнецы кажутся мне какими-то странными. Серёга ещё более-менее, он только говорит невнятно, а уж Вовка и говорит кое-как и ходит еле-еле.
Чем живёт и кормится эта семья, я не знаю. Но вижу, что все, даже Вовка (даже лучше, чем другие), вяжут какими-то приспособлениями сетки-авоськи. Ещё Женька с Серёгой ходят на рыбалку. Валентин Иванович работает кочегаром в котельной. В общем, как-то живут.
Иногда на обед у них суп с галушками. Они едят и нахваливают, что вкусно. Я спрашиваю Таньку про галушки. Она удивляется моей неосведомленности и дает мне попробовать суп. Фу! Какая же это дрянь! Галушки эти сделаны из теста и плавают в подсоленой воде, вот и весь суп.
Но зато вся семья умеет играть на гармошке и баяне.
Я пыталась тоже, но у меня ничего не получается.
Парфеновы держали в сарае свинью. Свинья была розовая, толстая, важная. Я однажды гладила эту свинью и почувствовала, что у нее жесткая щетина на спине. От моего поглаживания свинья прищурила маленькие красные глазки, захрюкала и легла на бок, чтобы я почесала живот.
А теперь эту свинью закололи. Она пыталась убежать и громко визжала. Но ее поймали, привели к сараю и воткнули нож прямо под переднюю левую ногу. Свинья несколько раз хрюкнула, подогнула коленки и ткнулась рылом в землю. Ей перерезали горло, отделили голову от туловища, разрезали живот и вытащили сине-красные кишки в эмалированный таз. Глаза на голове стали как стеклянные и смотрели прямо на меня. Вся земля около свиньи была в крови. Мне стало страшно, и я отошла подальше. Потом зажгли паяльную лампу. Синее пламя гудело и вырывалось из конфорки. Помню запах паленой щетины и кожи.
Бабушка ходила в магазин, и ее искусала собака. Собака была небольшая, но злобная. Она выскочила из подворотни частного дома, стала лаять и рычать. Бабушка испугалась и замахала на собаку сумкой. Тогда собака вцепилась ей в ноги. От боли и страха бабушка заскочила на скамейку. Она пыталась отогнать собаку, но та никак не отставала. Выбежал хозяин и прогнал собаку.
Кое-как пришла моя бедная бабушка домой. Ноги у неё опухли и были в крови, чулки разорваны.
Пока бабушка болела, она рассказала мне, что однажды чуть не утонула в выгребной яме нашего туалета.
Туалет этот деревянный, белённый, представлял собой несомненную опасность. Там были такие дыры, что я свободно могла упасть. Со страхом я заглядывала туда, где глубоко внизу, поблёскивая, копошились белые черви, резко пахло мочой, и сердце мое замирало.
Раз в неделю приезжала машина с цистерной и длинным шлангом. Крышку ямы открывали, опускали туда шланг, и машина начинала качать содержимое.
Когда-то давно машина уехала, а крышку закрыть позабыли. Бабушка пошла выносить из ведра помои. Со своим плохим зрением она не увидела открытой крышки и упала в яму. Хорошо, что мимо шел дядя Саша Алексеев и услышал её крики. Он позвал людей, и бабушку вытащили.
Ещё бабушка рассказывала, что раньше все женщины ходили без трусов, потому что их просто не было. Я представила себе, какой это ужас, зимой, в мороз идти в тонкой ситцевой юбке с голыми ногами и даже без трусов! Я бы никогда не смогла.
От бабушки я узнала, что когда-то давно она жила с отцом, мамой и младшим братом Перфилием в деревне Зотино Багарякского района. Большевики раскулачили их, хотя они были только «середняками». Я не понимала тогда, кто такие «кулаки», что значит «раскулачили». Я представляла себе большой кулак руки и то, как его разжимают – раскулачивают. Бабушка растолковала мне, что у них отобрали всё: корову, овечек, дом и велели убираться из деревни вон. Так они и пришли пешком в Свердловск.
Бабушкины папа с мамой жили долгое время в маленькой избушке на ВИЗе, неподалеку от нынешнего Дворца Металлургов. Избушка эта была даже не избушкой, а землянкой. Называлась она так потому, что в ней был земляной пол. Моя мама хорошо помнит эту землянку.
У бабушкиной мамы было сильно плохое зрение, называлась эта болезнь в народе «куриная слепота». Умерла бабушкина мама молодой, и похоронили ее на Ивановском кладбище, недалеко от стены, за которой теперь ходят трамваи.Бабушка говорит, что она была очень красивая и кроткая. Наша тетя Валя вся в нее.
В деревне у моей бабушки был муж Ефим, отец тети Вали. То ли он погиб в это смутное время, то ли пропал куда, но мама моя появилась на свет уже от другого человека по имени Сергей. Бабушкин отец любил Валю и совершенно не признавал за внучку мою маму Ларису. Он и бабушку-то мою не особенно любил. Вот и пришлось ей устраиваться в жизни самостоятельно.
Вскоре после бабушкиного рассказа я прочитала книжку про Павлика Морозова и поняла, кто такие кулаки и что значит раскулачивать.
Меня перевели в другую школу, и у меня появилась новая кличка «Уся», это по фамилии. Но это как-то не обидно. Здесь у всех клички по фамилиям. Вика Банникова – баня, Иринка Ломовцева – ломик, Маринка Филиппова – Филя, Сашка Селиванов – Сильва или сила, а Мишка Самарцев – конечно же Самара. У двух девочек такие фамилии, что они вполне сходят за клички – Оля Медок и Вероника Кильки. А за партой я сижу с Ренатом Хабибрахмановым, которого все зовут Хабибка.
Маринка Филиппова – моя самая, самая лучшая подруга! Она высокого роста, с двумя косичками, сзади на шее у неё лежат завитки волос. Глаза у неё карие, как и у меня, нос курносый. Рот маленький и насмешливый. Маринка очень умная, хотя младше всех в классе, потому что пошла в школу с шести лет. С ней мы говорим обо всём на свете. Она столько всего читала, чего ещё не читала я. Мы обмениваемся книжками и впечатлениями от прочитанного. Она рассказывает мне свои секреты, а я ей свои. Частенько после школы мы заходим к Маринке домой, играем, делаем уроки, а потом она меня провожает. На следующий день мы встречаемся, и всё начинается сначала.
Нас учат английскому языку! Это так интересно! Я уже кое-какие слова знала ещё в прошлом году, Иринка меня научила, она ведь была в пятом классе.
Учительницу английского языка мы просто обожаем, и на уроках у неё тихо. Минут за пятнадцать до звонка она всегда читает нам книги. Её страсть – собаки. Дома у неё живёт собака породы доберман-пинчер. Светлана Евгеньевна рассказывала нам, какой он умный и забавный. Читает она нам тоже о собаках, сначала рассказы Бориса Рябинина, а потом и повести «Мои друзья» и «Друзья, которые всегда со мной».
Зима кончается. Днём пригревает солнце, и по обочинам тротуара бежит говорливый ручей. Сверху над ним нависает ажурная ледяная крыша, которая легко обламывается под моими ногами в резиновых сапогах.
Мы с Нелькой пускаем кораблики наперегонки. Моя спичка то медленно ползёт, то пропадает под ледяной крышей, то стремительно несётся вперёд и обгоняет Нелькину спичку, то вдруг они обе крутятся в водовороте ручейка и неизвестно куда пропадают.
На вытаявшем тротуаре можно мелом начертить классики. Нелька чертит первый класс, второй, третий, вместо четвёртого ресторан с большой рюмкой, потом пятый, а над ним в дуге пишет слово «огонь». Она достаёт из кармана баночку из-под обувного крема, наполняет её землёй, и «плиточка» готова. Ее надо пинать и прыгать на одной ножке. А если плитка вдруг попадёт в огонь, то все очки сгорают.
Всю весну мы с ребятами ходим в резиновых сапогах и «меряем» глубину канавы вдоль тротуара. Лёд под сапогом ломается, нога проваливается в воду. Иногда мелко, а иногда и воды в сапоги начерпаешь. Вот уж бабушка ругается тогда!
У моих братьев Кольки и Юрки появился аквариум. Он стоит на столе в маленькой комнате. Аквариум небольшой, в него входит примерно два ведра воды (я видела, когда Юрка менял воду). На дне аквариума лежит крупный жёлтый песок, из него тянутся кверху чахлые кустики водорослей. В воде плавают оранжевые рыбки, которые называются меченосцы. У одних рыбок хвостовой плавник короткий, а у других – с длинным чёрным отростком – мечом. Поэтому и меченосцы. Те, которые с короткими хвостиками – самочки. У них толстые-претолстые животики.
Вдруг у одной из самочек стали выскакивать из живота малюсенькие рыбки, сначала несколько штук, а потом так много, что и не сосчитать. Все другие рыбки оживились и стали глотать этих малышей, даже их мамочка тоже. Пока Колька бегал на кухню за банкой, пока зачерпывал воду, почти всех слопали. Но всё же он успел трёх мальков поймать в сачок и пересадить в банку. Мы их потом рассмотрели хорошенько. У них бледно-оранжевый цвет и прозрачный животик, и сквозь тельце просвечивают косточки.
А ещё, на дне аквариума лежат голубые стеклянные шарики, они отражают свет, рыбок, водоросли и стенки аквариума. Они мне нравятся больше всего, потому что кажутся большими зеркальными пузырьками воздуха.
В нашем молочном магазине продается эскимо на палочке. Оно похоже на маленькое перевёрнутое ведёрко продолговатой формы. Эскимо очень твёрдое, покрыто шоколадом и завёрнуто в тонкую серебристую фольгу. Когда его достают из ящика со льдом, то от него идет пар. Стоит эскимо 11 копеек. И еще, оно такое вкусное, такое вкусное, только очень маленькое и быстро кончается…
Я иду в магазин и мечтаю об этом маленьком чуде, а в сетке у меня переговариваются пустые молочные бутылки.
Осень. За окном темно и идёт дождь. Уже очень поздно, мы спим, но вдруг просыпаемся.
Мимо наших окон кто-то быстро пробежал. Было слышно, как этот кто-то тяжело и прерывисто дышит. Следом за этим человеком прогромыхали тяжелые сапоги, и раздался отчаянный крик:
- Караул! Убивают!
Потом все стихло.
Мама приподнялась на своей постели. Я испуганно спряталась под одеяло. Долго не могла уснуть, в ушах звенел крик того человека.
Утром у нас на Китай-угоре нашли зарезанного ножом дяденьку.
У моей мамы появился муж! Он высокий, красивый и кудрявый. Правда, хромает. Мама моя в свои 28 лет выглядит девчонкой, а он в свои 19 лет кажется взрослым дяденькой. Мне велели называть его дядей Витей. Я уже потихоньку начинаю любить его. Он такой умный и много читает. Вместе с ним в нашем доме появились книги, он покупает их сам, да и мне даёт деньги на детские книжки. А ещё он подарил мне лыжный костюм и банку шоколада. Я бы могла звать его папой, да он почему-то не хочет...
Дядя Витя купил гоночный велосипед с изогнутым рулем, ножными и ручными тормозами. Вот он и предложил прокатить меня на раме с горки по Колмогорова. Я не хотела, упиралась изо всех сил, какое-то недоброе предчувствие сжимало сердце страхом, но он так уговаривал, что пришлось согласиться.
И вот только мы поехали с горы, как я вдруг увидела, что навстречу нам ползёт и загораживает всю дорогу огромный «Белаз».
Всё во мне задрожало от страха, нога непроизвольно дернулась и оказалась в колесе. Дядя Витя жал на все тормоза, ручные и ножные, велосипед перевернулся через голову, и мы оказались лежащими на дороге прямо под колесами «Белаза».
Откуда-то прибежали мальчишки, подняли разбитые дяди Витины очки. Он высвободил мою ногу из колеса, но идти я не могла. Мальчишки катили злосчастный велик, дядя Витя нёс меня на руках, а из разбитой брови у него капала кровь.
У маминого дяди Вити папиросы в картонной коробке. Папиросы приятно пахнут и называются «Герцеговина Флор». Он говорит, что такие курил сам Сталин.
А бабушка рассказала мне, что когда моей маме было 14 лет, и умер Сталин, она отправилась в Москву на его похороны. Правда, далеко не уехала, сняли с поезда и вернули домой.
Все соседи смеялись над ней:
- Лорка, расскажи, как ездила Сталина хоронить!
Когда у дяди Вити кончаются папиросы, и ему нечего курить, он сворачивает из газеты длинненький кулёчек, склеивает его слюной, высыпает в него остатки табака из окурков и прикуривает. Такую папиросу он смешно называет «козьей ножкой».
Люблю смотреть на огонь в печи. Бабушка открывает дверцу и подбрасывает полено-другое берёзовых дров, становится нестерпимо жарко, и я отодвигаюсь.
Огонь в печке гудит, и я представляю, что он поёт свою огненную песню о том, что он вечно голодный, и ему дают мало дров.
Бабушка иногда кладёт на чугунные кружочки сверху картошку, порезанную пластиками, делает печёнки. Минута-другая, и печёнки готовы. Какие же они вкусные, хрустящие!
Когда дрова прогорают, и от печки идёт ровный жар, можно открыть дверцу и смотреть на угли, которые переливаются то оранжевыми, то розовыми, то синими волшебными огнями. Когда же угли становятся совсем красными, бабушка закрывает вьюшку, чтобы тепло не уходило из комнаты.
Мне нравится приклеиваться носом к сверкающему морозному окну и, опираясь о спинку высокого дивана с круглыми валиками, рассматривать в проталинку зимнюю улицу.
Между рамами лежит вата, посыпанная серебристой фольгой. Это бабушка золотинки от чая нарезала. Иногда окна плачут от печного тепла, и бабушка подкладывает на подоконники полотенца, чтобы вода не текла на пол, а текла по полотенцам в бутылки.
Пружины дивана то сжимаются, то разжимаются под моими ногами и заставляют напрягаться некрасивый баракан. Я кувыркаюсь на этом старом диване, а потом иду босиком по крашенным половицам к шифоньеру с большим зеркалом, где всё моё существо отражается в полный рост.
Вот она я – третьеклашка – худенькая и невысокая, с тонкими длинными ногами, мосластыми коленками, длинными руками и пальцами. У меня прямые рассыпчатые волосы, круглое лицо, толстые щёки, курносый нос и пухлые губы. Передние зубы крупные, некрасивые, вверху между ними широкая щель, через которую удобно плеваться. Лицо выражает полнейшее недовольство собой и окружающим миром. Единственное, что мне нравится в себе – широко расставленные чёрные глаза с пушистыми длинными ресницами за стёклами очков. Больше смотреть не на что…
Мамина подруга подарила мне диадему из чешского стекла. Она вся сверкает и переливается разноцветными искрами, словно внутри не стекло, а драгоценные камни. О, как же я люблю, как обожаю это сокровище! Всё во мне обмирает от счастья обладания этой вещью. Я никак не могу на неё налюбоваться! Никогда, никогда у меня ничего подобного не было. А теперь есть! Я надеваю диадему на голову и становлюсь принцессой, хотя из зеркала на меня смотрит все та же толстогубая и толстощекая пигалица с тонкими руками и ногами.
Малюсенький мышонок, чуть больше вишенки, сидит на
крышке голбца возле ножки изогнутого венского стула. Тень от
стула падает на него, и мышонок чувствует себя в безопасности.
- Ой, како-о-й! - восторженно шепчу я и подбираюсь к этому
маленькому живому комочку.
Я впервые вижу живого мышонка, и мне неудержимо хочется
поймать и ощутить его в своих ладонях. Я опускаюсь на корточки
и протягиваю к мышонку дрожащую руку.
Мышонок пытается убежать, но мои пальцы ловко поймали
его и сжались в кулачок. Потихоньку я разжимаю пальцы и
подношу руку поближе к лицу. На ладони сидит малыш с
прозрачными ушками, подвижными усиками и чёрными
бусинками глаз. Его бархатистая шкурка с фиолетовым
отливом мягкая и приятная на ощупь.
Указательным пальцем я провожу по круглой спинке
мышонка, и сердце моё быстро-быстро стучит.
Робко глядя на маму снизу вверх, я произношу:
- Погляди, какой, мамочка! Пусть он живёт у нас на подоконнике?!.
Я сделаю для него домик и буду с ним играть! Посмотри,
какой он милый, не кусается и не убегает! Посмотри, ну
посмотри же!
Наверное, впервые в жизни я прошу о чем-то маму
с такой надеждой и настойчивостью.
Но она испуганно ахает, выхватывает у меня мышонка и
решительно бросает его в помойное ведро.
Я взвизгиваю и бросаюсь к ведру. Мне хочется выловить
малыша, но крепкие мамины руки цепко держат меня.
Мышонок плавает по ведру кругами. Он пытается выбраться,
царапает лапками стенки ведра, но всё время соскальзывает и
падает обратно.
- Не надо! Не надо! Что ты делаешь?! – кричу я и
оглядываюсь на мать.
- Пусти меня! Пусти! Я не люблю тебя!
Бабушка достала из кухонного стола длинные макароны и мелко
ломает их узловатыми пальцами с выпуклыми жёлтыми ногтями.
Вены на руках у бабушки напоминают мне своей разветвлённостью
и синевой реки на географической карте. Макароны с хрустом падают
в голубую эмалированную миску и постепенно заполняют её до
самого верха. Бабушка сильно горбит спину и тихонько кряхтит:
- Охти, мнеченьки! Спину-то чё ломит, моченьки нету… Снег, ли чё
ли, будет?
Вместе с дядей Витей в нашем доме появилось много всяких
разных радиодеталей, он из них всё что-то мастерит, говорит, что радиостанцию. Он даже меня научил, как сделать в спичечном
коробке детекторный радиоприёмник. Этот радиоприёмник такой
смешной, пищит, как комар. Но если приложить его к уху, то слышно настоящие голоса и музыку, только щекотно, когда слушаешь. А ещё
у нас появился телевизор с названием КВН. У этого телевизора
маленький экран, а перед экраном большая круглая линза с водой.
Когда сквозь неё смотришь на экран, то изображение увеличивается в
несколько раз. Без линзы всё маленькое-премаленькое, а с линзой всё
такое большое-пребольшое!
Тетя Рая запретила Нельке играть со мной и пускать меня в гости, потому что я сломала её брошку. На трюмо у тети Раи лежала золотистая пчёлка с прозрачными пластмассовыми крылышками. Сначала я смотрела на неё, а потом зачем-то оборвала крылышки…
У Нельки в доме поставили ёлку до самого потолка. Она стоит посередине комнаты в ведре с водой. Ведро закреплено в перевернутой табуретке деревянной крестовиной. Ёлка пушистая и занимает почти всю комнату. Остаются только узенькие проходы. На ней много разноцветных стеклянных игрушек и блестящих шариков.
Я никак не могу на них насмотреться. Если приблизить лицо к шарику, то в нём, как в зеркале отражается моё лицо, только очень толстое и смешное. Нос похож на сливу.
А ещё на ёлке горят разноцветные огоньки, много-много. И не просто горят, а ещё и мигают. Загораются то одни, то другие. Внизу под ёлкой гудит «динама», и от неё тянутся провода. Нелька рассказывает, что гирлянду сделал её дядя Вена.
Слова «динама» и «Вена» мне непонятны. Я знаю, что вены бывают на руках, например, у моей бабушки на руках выпуклые синие вены. А имени такого не бывает. Но я не спорю с Нелькой, она старше и умнее меня. Кроме того, она пустила меня к себе тайком от наших мам. Тетя Рая ушла на работу в ночь. И мы играем в интересную игру: Нелька загадывает на ёлке одинаковые игрушки, а я должна их найти. Потом мы меняемся местами. Играем, пока бабушка не позвала меня домой.
Мне подарили калейдоскоп! Когда потихоньку поворачиваешь его, то видишь в глазок, как расцветают удивительные цветы и листья, складываются драгоценные узоры. Не могу насмотреться, все кручу и кручу трубочку. Узоры и цветы получаются каждый раз разные. А дядя Витя говорит, что там всего-то и делов, что три зеркала и щепотка разноцветных стекляшек.
Уже которую зиму бабушка провожает меня в школу, носит мой толстый портфель. Мне жалко её, ведь она старенькая, и ей тяжело. Я пытаюсь забирать портфель, но она никак не отдаёт. И каждое утро с тревогой спрашивает:
- Уроки-те все выучила?
Я отвечаю утвердительно. Тогда она опять переживает:
- А кетрадки-те не забыла, все положила?
Дядя Витя поймал для меня мышку. Он поставил монету ребром, а на нее установил банку. Мышка пошла доставать приманку и попалась! Но это была совсем другая мышка, большая и толстая, совсем не похожая на моего маленького мышонка… Вот и стала она жить на подоконнике в банке. К вечеру мышка тяжело дышала, шерстка у нее слиплась и торчала, как у ежа колючки. Мне стало жалко, что она умрет, и я потихоньку, будто нечаянно, опрокинула банку.
Нелька с Танькой Болотовой подговорили меня крикнуть на английском языке «Косолапов дурак!», и я, как дура, согласилась.
Мальчишки катаются с горки на больших санях. И тут вдруг выбегаю из-за угла я и во весь голос ору:
- Косолапов, ай лав ту ю!
И вдруг с ужасом вспоминаю, что означают эти слова на самом деле, и бросаюсь обратно за угол, попадаю в руки взрослого парня, который со смехом спрашивает меня:
- Ну, скажи, скажи еще раз, кого ты любишь?
Вечерами после школы мы с Нелькой переиграли во все игры, какие знали. Не на один раз сыграли по ролям сказку «Волк и лиса»,
особенно нравилось нам виснуть друг на друге и приговаривать:
- Битый небитого везёт, битый небитого везёт.
И вдруг Нелька предложила сделать стенную газету, да ещё и сатирическую! Вот мы с ней и нарисовали какие-то смешные карикатуры на ребят, живущих в другой половине барака, а под каждой картинкой я ещё и стишки ехидные насочиняла.
Повесили газету на стенку и стали через загородку дразнить братьев Нужиных и Наташку Парфенову. «Гости» вскоре явились и сами, всё внимательно прочитали, попытались сорвать наше «творчество», да не смогли достать. Надавали нам с Нелькой по шее
и ушли восвояси.
Столько лет мы с Нелькой дружим, и все время нам запрещают дружить; то Нелькина мама, то моя. Мы притворяемся, что нам до друг друга нет никакого дела, а сами каждый день играем вместе. Однажды мы с Нелькой чуть-чуть не попались!
Тетя Рая ушла на работу в ночную смену, и мы с Нелькой играем у нее дома в карты. Уже довольно поздно, и я собираюсь идти домой, но Нелькина мама вдруг неожиданно возвращается. Деваться мне некуда и приходится спрятаться под кровать. Кровать у них высокая, с периной, и почти до пола свисает белый, вязаный крючком подзор, сквозь который, надеюсь, меня не видно.
Тетя Рая заболела, она раздевается и ложится на кровать, под которой я лежу, ни жива, ни мертва. Она велит Нельке тоже ложиться спать, но той вдруг срочно приспичило выучить отрывок из поэмы «Руслан и Людмила».
Нелька садится за стол, открывает учебник и начинает вслух учить:
У Лукоморья дуб зеленый,
златая цепь на дубе том…
Я лежу и слушаю эту удивительную сказку про то, как 33 богатыря «чредой из вод выходят ясных, а с ними дядька их морской». Нелька мучает свой отрывок, без конца возвращается к забытому, упорно долбит и долбит одно и то же. Мне кажется, что прошел целый час, уже я выучила весь отрывок от начала до конца, а Нелька все повторяет и повторяет.
Чего уж я только не передумала за это время! Мне стало казаться, что теперь я всегда так и буду жить под кроватью до самой старости. Потом я вдруг подумала, что бабушка может пойти искать меня и выдаст нас Нелькиной маме. Потом мне стало казаться, что тетя Рая заметила меня под кроватью, но специально не сказала Нельке ничего, чтобы наказать нас. «Она потому и не спит, - думалось мне, - что хочет посмотреть, как мы выкрутимся».
Наконец тетя Рая устала ждать Нельку, отвернулась к стене, прикрыла голову от света и почти уснула.
Тогда Нелька, не переставая учить, показала мне рукой, чтобы я тихонько вылезала из-под кровати. Я стараюсь сделать это почти бесшумно. На цыпочках мы крадемся к двери, Нелька открывает замок и выпускает меня в коридор.
Тетя Рая неожиданно поворачивается и спрашивает:
- Куда пошла?
Нелька испуганно отвечает, что выбросила в ведро бумажку.
Перегородку в нашей комнате убрали, потому что умерла тетя Даша. Комната стала светлее и просторнее, но так грустно думать, что Дарья Терентьевна никогда больше уже не придёт сюда…
Хоронили ее из военного городка от Марии Яковлевны. Мы с бабушкой изо всех сил торопились на похороны, но опоздали. Машина с Марией Яковлевной, гробом и памятником выезжала со двора, когда мы подходили к дому. За машиной ехал жёлтый автобус с людьми.
- Маруся! Маруся, возьмите нас, - крикнула бабушка и замахала руками.
Но Мария Яковлевна поглядела полными слёз глазами поверх нас, и процессия, не останавливаясь, проехала мимо.
У Кольки и Юрки новая страсть. Рыбки куда-то подевались, и их место на столе заняла большущая клетка с птичками. Причём, я видела, что клетку мои братья делали сами из реек и проволоки. Клетка получилась по всем правилам. Внизу был выдвижной лоток, чтобы убирать мусор. С обеих сторон дверцы. Внутри жёрдочки, кормушка и поилка для птичек. Верх клетки был сделан в форме купола, а к верхушке была приделана ручка.
Кроме этой клетки они ещё и маленьких понаделали, и двойных; с одной стороны клетка, а с другой – западёнка. В маленькую клетку они садили птичку, чтобы она приманивала другую, а западёнку открывали, настораживали и сыпали внутрь коноплю. Рано или поздно какая-нибудь глупая птичка неизбежно попадалась. То это была зеленовато-жёлтенькая синичка, то щегол с пятнышком крови на голове, то снегирь, похожий на красное яблочко, то большой клёст с острым и крючковатым клювом. Интересно, что клюв этот был перекрещен, словно ножницы. Колька объяснил мне, что это потому, что клесты питаются семенами шишек. Чтобы, значит, было удобнее их доставать. А ещё он мне рассказал, что клесты почему-то зимой птенцов выводят. Что ли им летом жарко?
Птички в большой клетке всё время менялись. То ли мальчишки их отпускали на волю, то ли менялись с другими мальчишками. Но мне было страшно жалко этих бедных птичек, привыкших к свободе и пойманных теперь в клетку. Однажды я открыла дверцу клетки и выпустила синичку, чтобы она полетала хоть немножко по комнате. Синица выпорхнула и стала метаться по комнате, ей было тесно. Я испугалась, что она ударится о стекло балконной двери, и стала её ловить. Но тут она как-то изловчилась и вылетела в открытую форточку.
После написанных для стенгазеты четверостиший у меня стали появляться и другие стишки. Иногда проходит несколько недель или месяцев, и мне начинает казаться, что я ничего уже больше не сочиню, но вдруг приходит слово или целая строка, которая постепенно разматывается в стихотворение.
Маринка, оказывается, тоже стихи пишет. Она мне свои показывала, а я ей свои. Что-то вроде соревнования у нас образовалось, у кого лучше. Маринкины стихи конечно же нравятся мне больше. Но одно свое я тоже люблю:
Хорошо зимой на лыжах,
обжигая ветром щеки,
мчаться с гор все ниже, ниже
по лыжне-стреле глубокой
и, вдыхая воздух чистый,
снег сбивать с пушистых елей,
слушать первый серебристый
предвесенний звон капели!
Весик опять повёл нас кататься со скал на улице Колмогорова. Скалы высотой метров 10 – 15, а внизу под ними – рельсы, и по ним ходит паровоз с вагонами. Вагоны бывают заполнены углем и лесом. Все это возят в завод. А из завода потом увозят шлак.
Мы много раз катались на скалах, но в этот раз не заметили поезда. Когда я услышала, как страшно он гудит, то тормозить уже было поздно.
Руками хваталась я за огромные камни, чтобы хоть немного задержаться и не попасть под лязгающие колеса. Я свалилась вниз, и подножка вагона пронеслась возле моей головы. Я боялась пошевельнуться и лежала в снегу, пока мимо не пронеслись все вагоны.
Ребята были испуганы не меньше моего. Больше мы никогда не ходили кататься со скал.
Весной у нас в школе проводился конкурс выразительного чтения. Я решила, что буду читать стихотворение, написанное Маринкой. Мне казалось, что я обязательно стану победительницей.
Чтецов было много, и читали все хорошо. Подошла и моя очередь. Я вышла и объявила:
- Стихотворение Марины Филипповой «Пытали девушку».
Пытали девушку в застенке,
Над ней глумились палачи.
Она молчала и у стенки
Рассветы вспомнила с степи.
Еще бы раз на берег Дона
Ей выйти рано по утру,
Еще бы раз зарю увидеть,
Сорвать росистую траву,
Но смотрят дула автоматов:
Не вздрогнет ли, не выдаст ли.
Сейчас нажмут курки солдаты,
И эхо прогремит вдали.
Окрасив алой кровью камень,
Упала в жухлую траву.
…Теперь над этим камнем знамя
полощет, бьется на ветру.
Никто даже и внимания не обратил, что стихотворение-то это сама Маринка написала, а не какой-нибудь там известный поэт. «Легко побеждать со стихами известных авторов, а вот попробуйте-ка сами сочините!» – думалось мне. Но победила в конкурсе хриплоголосая Ленка из восьмого класса, которая после меня читала «Трусиху» Эдуарда Асадова. Как же она читала! Около десятка раз я умерла от зависти во время этого её чтения.
Дядя Витя отвез меня на недельку в село к своим родителям.
Я вижу их впервые. Оба уже старые. Бабушка Мария Викторовна полная, с круглым добрым лицом, ходит, переваливаясь. Дедушка Варфоломей Зиновьевич худой и маленький, остроносый и остроглазый, очень подвижный, он сам доит корову и все делает по хозяйству. Корову я до смерти боюсь, а вот к лайке Туману отчаянно лезу, хотя дедушка не велит.
Село стоит на скалах по обе стороны реки Чусовой и соединено подвесным мостом, по которому ходят люди и гоняют мотоциклисты. На мосту сидят мальчишки и удят рыбу. Мы идём с бабушкой на другой берег, мост качается и дрожит под ногами, особенно под тяжёлыми бабушкиными шагами, до воды метров пять, и душа у меня внутри тихонько ноет и обмирает от страха. Скалы, поросшие лесом, небо, облака, сама деревня – всё отражаются в реке. Самая высокая скала называется Шайтан. На ней растёт одинокая береза.
Когда мы идём с бабушкой по селу, встречные люди уважительно здороваются с ней. Оба они с дедушкой заслуженные учителя РСФСР. Бабушка показывает мне музей, который сама же и собирала, и хранительницей которого она служит. Музей двухэтажный, в нём есть и картины, и предметы старины, и даже клады. Особенно интересной мне показалась родословная бабушкиной и дедушкиной семьи.
Бабушка и сама пишет картины. Это виды села, дети, природа. Кроме картин она еще пишет рассказы, которые даже печатают в газете «Уральский рабочий» и в журнале «Уральский следопыт». Она показывает мне письма художника Семенова и моего любимого Бориса Рябинина. Вот здорово! Я не выдерживаю и рассказываю бабушке о том, что тоже пишу стихи.
Лето, а мы катаемся на коньках! В заводе есть огромный корт со льдом. Он заполнен льдом снизу доверху. Я не знаю, для чего сделан этот лед, но поверхность его ровная, и можно кататься. Мы приходим сюда с коньками и катаемся, сколько влезет, никто нас не прогоняет и не ругает.
С Танькой нас отправили в лагерь «Горные ключи». Мы вместе в одном отряде, всё-таки не так скучно. Днём нам разрешают купаться в лягушатнике, правда, мальчишки всё пугают каким-то конским волосом. Никто не знает, что это такое, но все добросовестно боятся и визжат.
После ужина почти каждый день бывают танцы. Один из мальчишек постоянно приглашает меня. Звать его Игорь. У него кудрявые чёрные волосы, чёрные глаза, на голове всегда пионерская пилотка. И еще у него удивительная манера всё время облизывать нижнюю губу, а иногда засасывать ее в рот и какое-то время там удерживать. Мне эта привычка так нравится! Однажды я попробовала перед зеркалом сделать так же, но была разочарована своим глупым видом, и попытки эти оставила.
Мы шли с девчонками из завода домой, и я нашла на насыпи прозрачные камни с зелёно-фиолетовыми разводами, их там довольно много. Принесла несколько штук с собой. Дядя Витя сказал, что это флюорит. Я засомневалась в его знаниях, тогда он показал мне «Минералогию» академика Ферсмана, где на цветных картинках я и нашла изображение того самого флюорита.
Сосед-геолог со второго этажа увидел наши камешки, хмыкнул, открыл свой сарай и вдруг подарил нам целый ящик сокровищ! Чего там только не было! Сверху лежали огромные друзы хрусталей, их в первую очередь и расхватали. Нелька себе целых две ухватила, а мне не досталось ни одной. Они теперь стоят у Нельки на комоде и переливаются холодными длинными кристаллами, похожими на толстые гранёные карандаши.
Из-за хрусталей этих все чуть с ума не сошли. Но и кроме них было много чего интересного в этом ящике. Я набрала каких-то других кристаллов, не таких красивых, как хрусталь, но тоже прозрачных. Еще досталось мне много разноцветных непрозрачных камней.
Вот когда пригодилась мне книжка по минералогии! По ней я и определила, что достался мне топаз, берилл, несколько видов яшмы, лазурит, амазонит и родонит.
В букинистическом магазине мне попалась книжка «Мишин самоцвет». Она о мальчике, который случайно нашёл в отвале горный хрусталь, подружился с сыном геолога и стал собирать коллекцию камней. А еще в этой книжке говорится о месторождении самоцветов в деревне Мурзинка и о том, как настоящие самоцветы растут внутри наших уральских гор.
Дядя Витя прочитал «Мишин самоцвет» и вместе со мной «заболел» вдруг этой каменной болезнью. Каким-то чудом он уговорил маму пойти в поход за камнями.
Собирались недолго, запасли продукты, кое-какие химикаты, палатку, тёплые вещи, уточнили о какой Мурзинке идёт речь (их на Урале несколько) и однажды вечером отправились в поход.
Поезд шёл до Нижнего Тагила всю ночь. Ехали мы в общем вагоне, народу было ужасно много. Я оказалась на третьей полке и вскоре задремала.
Утро встретило нас в Нижнем Тагиле. Но оказалось, что мы ехали как-то не так. Примерно, как если бы нам надо было ехать на северо-восток, а мы ехали на северо-запад. И теперь дальше нам придется добираться на попутках в сторону Алапаевска. Часть пути мы ехали на машине, а потом долго-долго шли пешком по лесу.
Мама очень сильно устала, ей ведь пришлось нести рюкзак по жаре наравне с дядей Витей. Помню, она упала на берегу реки, уронила красное заплаканное лицо на руки и сказала, что никуда отсюда больше с места не сдвинется.
Палатку поставили прямо у воды, и дядя Витя пошел узнать, как называется река и деревня. Оказалось, что деревня и есть та самая Мурзинка, а река называется Нейва.
На следующий день кто-то из местного населения показал нам заброшенный карьер и шахту бывшей горы Тальян, где много лет добывали самоцветы. В карьере я нашла щёточки горного хрусталя, но перед глазами всё стояли и стояли большие Нелькины дымчатые друзы. Как хотелось добыть такую же!
Дядя Витя решил спуститься в заброшенную шахту по трубе,
торчащей наружу. И ему и мне казалось, что там обязательно он отыщет занорыши, а в них драгоценные камни. Недолго думая, он и спустился.
- Ну, что там, - спрашивали мы с мамой.
- Там вниз ведёт ещё какая-то лестница, попробую-ка спуститься пониже, - отвечал дядя Витя.
Камень под его ногой покатился, и мы услыхали всплеск воды где-то глубоко внизу.
- О, да шахта-то водой затоплена, да и ступеньки сломаны.
- Витя! Витя! Вылезай скорей обратно, - забеспокоилась мама.
Подниматься вверх по трубе оказалось гораздо труднее, чем спускаться, и когда измученный мамин муж оказался на поверхности, мы с мамой были рады, что с ним ничего не случилось. Лицо его было потным, и он тяжело дышал. Оказывается, внизу так мало воздуха, что почти нечем дышать. Он бы мог и вовсе никогда из этой ямы не вылезти.
На другой день мои родители познакомились с какими-то людьми, которые пообещали показать, где можно найти морионы и турмалины, и мы переехали со своей палаткой в другое место.
Глухой лес вокруг, сухие тонкие сосны тоскливо постанывают, и от этого становится как-то не по себе. Палатку поставили на берегу ручья. Потом все куда-то ушли и оставили меня совершенно одну.
Постепенно рюкзак заполнялся то дымчатыми морионами, которые превосходили по размерам Нелькин хрусталь, то чёрными турмалинами, то принесенными с Ватихи аметистами.
Коллекция моих камней все росла и росла. Я уж и не помню, откуда брала образцы. Откуда-то появились кальцит и нефрит, гранат и исландский шпат, пирит и агат.
Однажды потрошили курицу и в желудке нашли крупинку золота. Засомневались, золото ли? Проверили кислотой, оказалось, что и взаправду золото.
Пришлось дяде Вите делать мне большую деревянную коробку с ячейками для образцов, чтобы уже не стыдно было называть мою коллекцию коллекцией.
Мама на трамвайной остановке отошла в сторону почитать на столбе объявления. Тут из магазина вышли мы с дядей Витей и не увидели её. Мама, стоящая за спинами людей, приподнялась на цыпочки, замахала рукой и вдруг крикнула:
- Ко-от, иди сюда!
Все стали смешно оглядываться и искать глазами кота.
Очередная осень. Мы идем с бабушкой, с тётей Нюрой и дядей Володей Медведевыми на болото за клюквой. Болото находится за электростанцией, и туда надо ехать на 11 трамвае.
Я всё ещё помню подлые проделки дяди Володи и, чтобы отомстить, всё время бросаю в него шишками. Одна шишка вдруг попала ему в нос. Я весело хохочу, дядя Володя злится, бабушка и тётя Нюра ругают меня. А на красном мясистом дяди Володином носу всплывает и остается навсегда синяя шишка!
На болоте ярко-зелёный мох, мягкие кочки, качающаяся под ногами трясина. Кое-где синее небо отражается в круглых, похожих на блюдца, лужицах. На кочках, на тоненьких усиках растут красные ягоды клюквы. Я беспечно бегаю по трясине, прыгаю с кочки на кочку. И еще не знаю, как опасно болото.
В болоте тонет лошадь вместе с телегой. Беспомощный мужик матерится и плачет неподалеку. Лошадь жалобно ржёт, делает отчаянные рывки, пытается освободиться, но болото бурчит, булькает и не хочет отпускать тяжёлую телегу.
Я видела тогда, как плакала лошадь, и плакала вместе с ней. Взрослым и то было тяжело смотреть на страдания животного, и они увели меня домой, зная, что спасения для этой лошади нет.
Юрка заканчивает техникум. Он совсем взрослый, но по-прежнему всё время дерётся с Иринкой. Иринка дразнит его, дразнит. Юрка не выдерживает, хватает веник и начинает гоняться за ней по квартире. Иринка падает на диван, задирает ноги и хохочет, а Юрка лупит ее по жопе веником и приговаривает:
- У, швабра! У, кикимора!
Юрку забирают в армию. На проводы собралось много Юркиных друзей и наших родственников. Юрки теперь долго не будет дома. Застолье и танцы не кончаются до позднего вечера. Все веселятся, перемещаются по квартире в разных направлениях, танцуют, фотографируются.
Бабушка выпила рюмочку вина, раскраснелась, развеселилась, вышла в круг, топнула ногой и вдруг звонко запела:
А я у Толи в колидоре
сапогами топала.
А я Толю не любила
и конфеты лопала!
Вдруг обняла Юрку, прижалась к его подмышке и заплакала:
- Хоть бы мне дождаться тебя, вну-у-че-ек…
Удивительное дело, я уже в пятом классе! В зеркале я всё такая же длинноногая, длиннорукая, нескладная. Лицо всё такое же круглое и губы надутые. Только волосы отрасли и заплетены в косички. Иринка иногда удивлённо спрашивает меня:
- Надюшка, ты чем опять недовольна?
А я и сама не знаю.
У меня появился друг. Это Вовка Дмитриев из «б» класса. Один толстый парень обзывал меня совой и не давал пройти, тут подошёл Вовка и мы с ним вдвоем наподдавали этому толстяку. Тогда он зловредно затянул дразнилку:
- Тили-тили-тесто, жених и невеста.
Вовку тоже худеньким не назовешь. Лицо у него улыбчивое, глаза голубые, волосы светло-русые. А еще он – боксёр.
Мы стали ходить из школы домой вместе, и Вовка стал носить мой портфель.
Мама выхлопотала для бабушки отдельную от нас комнату в коридорной системе на Папанина. Я пришла к ней в гости и вдруг в коридоре наткнулась на Вовку! Оказалось, что Вовка там живёт вместе с отцом и матерью. Мама у Вовки неродная, она его с двух лет растила, но любила его даже больше своей родной взрослой дочери.
Почти всю зиму из-за Вовки я прожила у бабушки. Мы вместе делали уроки, ходили в кино, на каток. Даже Новый год встречали вместе.
Утром мы с Вовкой идём в школу через пустырь, потом берегом Исети, потом через Крыловский мост и всё время о чём-нибудь разговариваем. Мне не бывает с ним скучно. Иногда я пою ему песни, например, про Алёшкину любовь. Вовка никогда не смеётся надо мной и не говорит, что песня слишком грустная, и надо бы повеселей.
От воды поднимается пар, и веточки прошлогодней полыни покрыты пушистым инеем. Пустырь у реки весь белый и сверкает. Красота! Маринка как-то сказала, что этот иней называют еще куржаком.
Я так люблю петь! Когда я дома одна, мою посуду или прибираюсь, то обязательно пою, не стесняясь, во весь голос. Пою всякие песни, детские и взрослые, но самая любимая – «Огромное небо».
А вчера Нелька сказала мне, что когда я пою, соседи выходят в коридор, чтобы послушать. Фу, как стыдно…
Весна! Сегодня меня приняли в пионеры! У меня белая рубашка с пионерской эмблемой на рукаве, синяя юбка в складку, а на груди отглаженный красный галстук. Я иду по улице, и мне кажется, что все смотрят на меня, на мой галстук и понимающе улыбаются. Торжественное обещание, которое я давала у Вечного огня все еще звучит во мне:
- … вступая в ряды пионеров Советского Союза,
торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!
И школьная пионервожатая со вскинутой над головой рукой стоит перед глазами:
- Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
- Всегда готовы!
Мы с Танькой идем в душ к Валентину Ивановичу. Он работает в котельной при детском садике, поэтому иногда тётя Нюра посылает нас туда помыться.
Я такая копуша, моюсь медленно, но тщательно. Танька наоборот – шустра, как электровеник, моется быстро, раз-раз и готово. Я предлагаю потереть ей спину, но она отмахивается:
- И так сойдет!
Когда мы приходим к Таньке домой, тетя Нюра всплёскивает руками:
- Танька! Обезьяна! Опять спина грязная!
В школе ребята не дают проходу, совсем задразнили, только и слышишь ехидное хихиканье и вечное «тили-тили-тесто, жених да невеста». Вовка добродушно улыбается и советует мне не обращать внимания на дураков. Но меня всё это бесит! Это ведь из-за него меня все дразнят! И Вовка кажется мне не таким уж и милым, и ходить с ним в школу и из школы я тоже больше не хочу!
Новая осень. Я иду из школы. Вовка неотступно следует рядом. Я злюсь, отворачиваю лицо и говорю ему:
- Отстань! Не ходи больше за мной!
Но он все идёт и идёт. И всё время пытается рассмешить меня. Я перехожу от него на другую сторону улицы, он неотвязно тащится за мной.
- Лучше отстань, дурак!
Я разворачиваюсь и со всего размаха заезжаю портфелем в эту дурацкую смеющуюся рожу.
Улыбка медленно сползает с красного Вовкиного лица, в глазах у него такое непонимание и обида, что душа внутри меня обмирает, и я непроизвольно шепчу:
- Прости, я не хотела…
Но Вовка отворачивается от меня и уходит.
Написала письмо Кольке в армию. Написала ему про Вовку. Колька служит в Новосибирске в стройбате. А Юрка в Грузии механиком на аэродроме. Но Колька всегда меня больше понимал, поэтому и пишу я только ему.
Прошлой осенью мы с Маринкой записались на детскую железную дорогу в парке Маяковского. Зимой там занятия по изучению всяких двигателей и прочего хозяйства, а летом – практика.
На одном из занятий я подралась с Валеркой Могутовым. Дело было так; он толкнул меня, посмотрел презрительно, а потом еще и плюнул мне на рукав. Я подошла к нему, вытерла об него плевок и сказала:
- Извинись!
- Вот еще!
Ну, тогда я и влепила ему пощёчину.
Валерка покраснел, как рак, стал гоняться за мной вокруг стола, но я все время оказывалась напротив него, и он не мог меня достать.
Тогда он с ненавистью посмотрел на меня, сел на стул, уронил голову и заревел. Маргарита Алексеевна махнула рукой и сказала ему:
- Не связывайся ты с ней. Это же Визовская шпана.
9 мая мальчишки пригласили меня пойти с ними на плотинку смотреть салют. Пришлось бессовестно врать маме, что я пойду с Маринкой и её мамой. Мальчишек трое; один из моего класса, один из параллельного и один с детской дороги. Я чувствую, что нравлюсь по меньшей мере двоим из них.
На плотинке множство народа. Мы стоим на набережной у самой воды, здесь лучше видно, как стреляют на Динамо пушки, да и салют будет отражаться в воде. У воды довольно холодно, и меня пробирает дрожь. Салют всё не начинают, ждут, когда совсем стемнеет. Время приближается к 11.
Мальчишки за моей спиной о чем-то перешёптываются, и двое из них куда-то исчезают. Через несколько минут они появляются, взволнованные, с красными лицами, неожиданно вытаскивают из-за спины букет из трёх розовых тюльпанов и бормочут:
- Вот, это тебе!..
Детская железная дорога – вот где я чувствую себя другим человеком! Всё лето пропадаю в парке с утра до самого вечера. Вчера я была проводником, сегодня диспетчером, а завтра буду главным кондуктором или даже машинистом тепловоза.
Я не ношу здесь очков. Никто не смеет хоть как-нибудь обзывать меня. Один попробовал, так до сих пор обходит стороной. А другие всякими способами показывают мне, что я им нравлюсь. К тому же, наша смена избрала меня в Совет дороги! И еще, сбылась моя мечта – я стала солисткой ансамбля!
Компания «южиков» (юных железнодорожников) около лавочки беспрестанно бесится и смеётся. Мальчишки сдёргивают с девчонок пилотки и напяливают на свои головы. Девчонки тоже не отстают, фуражки с кокардой ничуть не хуже. Самые яркие и подвижные в компании две близняшки, обе на одно лицо, не определишь, где Вера, где Надя. Кто-то кого-то ловит, кто-то кому-то наступает на ноги. Неразбериха полная.
Я стою чуть в стороне. Рядом на перилах ограды сидит Сашка Лузин и болтает ногами. Вдруг он хрипловато спрашивает ни у кого и у всех одновременно:
- А кто поедет в субботу в поход на Песчаное озеро?
Близнецы радостно вопят:
- Мы поедем!
- Мы поедем!
Лузин равнодушно смотрит на них и спрашивает снова:
- А кто ещё?
Другие ребята тоже говорят, что поедут, но Верка с Надькой вертятся перед ним и настойчиво продолжают сообщать, что они обязательно поедут. Тогда Сашка усмехается и лениво произносит:
- Вы для меня – не авторитет.
Какой-то леший дёрнул меня за язык, и я, потрясённая лузинским нахальством, сама не заметила, как выпалила:
- А кто для тебя авторитет?
Сашка вспыхнул, опустил глаза и неожиданно выдохнул:
- Ты.
Лузин Сашка назначил мне свидание. Мы договорились встретиться на визовском трамвайном кольце около дворца металлургов. Он стоял у памятника с красным лицом, когда я подходила. Мы поздоровались, а потом на короткое время повисло молчание. Мне почему-то стало неловко, и я почувствовала, что и мои щёки горят. Вдруг Сашка спохватился и предложил пойти в кино в ДК железнодорожников. Мы прошли одну остановку пешком, потом сели в 7 трамвай и поехали к вокзалу. Сашка достал из кармана два абонемента и честно закомпоссировал. Мы встали на задней площадке у раскрытого окна, чтобы ветер обдувал наши лица. Мы стеснялсь друг друга и всё время отводили глаза.
В тёмном кинозале, где что-то происходило на экране, я сидела с умным видом, а сама почти ничего не видела без очков и всё время щурила глаза. Рука моя лежала на подлокотнике деревянного кресла и чуть-чуть свисала вниз. Вдруг я почувствовала, что Сашкины пальцы дотронулись до моей руки и осторожно сжали её. Ладони соприкоснулись, и по моему телу пробежал электрический ток, ударил в сердце, оно подскочило и застучало быстро-быстро. Весь фильм Сашка не выпускал моей руки.
После кино он пошёл меня провожать. Мы шли пешком, ели пломбир в вафельных стаканчиках и всё время о чём-то болтали. Сашка уморительно корчил рожи и болтал всякий вздор. То он изображал «Доцента» из «Джентельменов удачи», то передразнивал «Косого». Всё это получалось у него так здорово, особенно «Доцент». Наверное, Сашкина внешность помогала ему в этих превращениях. Было в нём что-то и от Евгения Леонова и от певца Юрия Богатикова. А походка уж у него была особенно неподражаемая, вроде чарличаплинской.
Как-то довольно быстро мы прошли «Управление дороги», переулок Ивдельский, сократили путь через Крыловский мост и уже подходили к улице Бебеля. Вдруг Сашка остановил меня, прижал спиной к забору, обе руки расставил на уровне моих плеч и стал пристально смотреть мне в глаза и медленно приближать лицо. Сначала я не поняла, чего он хочет, а потом догадалась и поднырнула под его руку.
Я уже в седьмом классе. Сижу за секретером и готовлю уроки на завтра. За окнами темно – обычный осенний вечер. Окно задернуто шторой, на секретере у меня настольная лампа, мне светло и уютно.
Вдруг за окном, в палисаднике послышался шорох. Я отдёрнула штору, стала вглядываться в темноту, ничего там не увидела кроме куста сирени, опустила штору и уткнулась носом в тетрадь. Шорох за окном повторился, и что-то тихонько царапнуло по стеклу. Я испугалась, позвала маму, но и она ничего не увидела и решила, что мне почудилось.
Примерно через полчаса пришли Танюшка с братом. Женька помялся у порога, шмыгнул носом и, тяжело подбирая слова, сказал:
- Эта… Тетя Лора, там эта… дядя Вася приехал и вот… хочет Надьку посмотреть…
Мама с дядей Витей переглянулись и взглянули на меня. «Кто там ещё приехал, почему вдруг хочет посмотреть на меня?» - недоумевала я. Но вдруг это царапанье за окном и этот «дядя Вася» внезапно связались в одно целое, и я обмерла от ужаса: «Отец приехал. Что же теперь будет?»
Мама немного помолчала и сказала:
- Иди, если хочешь…
Отец сидел на стуле в центре комнаты и пристально смотрел на меня. На плечах у него висела старая телогрейка, на ногах тяжёлые кирзовые сапоги, в руках он мял шапку-ушанку.
- Помнишь меня, дочка?
- Помню…
- Вон ты какая выросла!
- …
- Ну давай, говори, что тебе подарить? Может, пианино?
Тут вмешалась тетя Нюра:
- Ой, да у неё есть пианино!
- Что, дядя Витя купил? Тогда, может, часы хочешь или велосипед?
Сердце бешено колотилось у меня внутри. Сквозь растущий в горле ком я выдавила:
- Ничего мне не надо…
А в голове стучала мысль: «Где ты был все эти годы? Почему присылал какие-то жалкие копейки, когда нам с мамой и бабушкой было так трудно? И как ты мог, как же ты мог мне, такой маленькой, показывать «гуся»?! Я ведь всё-превсё помню!»
- Ну, ничего, так ничего. Пойдем, проводите меня…
Мы вышли на Бебеля, я держалась за Танькину руку и дрожала от невысказанной обиды. Чужой, совсем чужой человек, не оглядываясь, уходил по улице, чтобы уже никогда не появляться в моей жизни.
Мысли о Вовке всё не дают покоя. У Вовки умерла мама. Они с отцом теперь живут в другом месте. Когда я прихожу к бабушке, приношу ей еду, Вовки там больше нет.
На перемене в школе я как-то попыталась подойти к нему и помириться, но он посмотрел сквозь меня и прошёл мимо. Я просто перестала для него существовать…
Записалась сразу в две библиотеки. Читаю, читаю, только бы не думать о Вовке. Перехожу из класса в класс. Делаю уроки, болтаю с подругами, незаметно взрослею и меняюсь. Но жизнь моя без Вовки как-то вдруг опустела, стала тусклой и скучной. Все время ругаю себя, что я такая дура.
И еще одна моя боль. Бабушка совсем сгорбилась и почти ничего не видит. Даже меня не видит, когда я прихожу ее проведать. Руки у неё дрожат, и ходит она еле-еле. Ухожу от неё со слезами и думаю: «Хорошая моя, ну поживи еще хоть немножечко!»
С детской дорогой в каникулы съездили в Ленинград. Теперь он мне постоянно вспоминается и снится. То казематы Петропавловки, то Медный всадник, то Эрмитаж, то Невский в огнях и в снегу. Вот я иду по Гостиному двору, вот стою перед сфинксом на набережной Невы, вот смотрю, как по Неве плывет гружёная баржа, и мост, разломившись по середине, поднимается кверху и освобождает ей проход. А высоко-высоко в небе мёрзнут на ветру ангел Петропавловского собора и кораблик Адмиралтейства…
Когда-нибудь, когда вырасту, обязательно вернусь туда, буду снова ходить по этим улицам, заходить во дворы, дворцы и храмы, и буду смотреть, смотреть, смотреть.
