– Я слушаю, – ответил приятный женский голос.
– Извините меня, возможно, что это просто ошибка. С вами говорит сын Антона Михайловича.
– А… Антон Михайлович… да, я слышала. Мои соболезнования.
– Спасибо. Меня зовут Виктор. Я хотел бы поговорить об отце. Я встречаюсь со всеми, чьи телефоны зафиксированы в его записной книжке. Мне необходимо выяснить, чем он занимался последнее время, чем жил, про что говорил. Мне очень нужно!
– Хорошо, приходите, – сказала женщина. – Завтра вас устроит? К пяти часам. Только не опаздывайте.
Ровно в пять часов я входил в квартиру стандартной панельной многоэтажки.
Моя собеседница – приятная интеллигентная женщина, доктор биологических наук. В качестве знака уважения я подарил стандартные сувениры – металлический брелок для ключей в виде Эйфелевой башни и бутылочку французского коньяку такой же формы.
– Ну, конечно же я видела вашего отца! – сказала она после непродолжительного разговора на общие темы. – Он даже как-то приходил к нам. Он был соседом наших друзей и состоял с ними в приятельских отношениях. Мы и познакомились с ним на каком-то их семейном празднике.
– А о своей работе он вам ничего не рассказывал? Об исследованиях? Он был историком.
– Нет, почти нет. Мы говорили на всякие обычные темы. Вам чаю или кофе? У нас есть эфиопский! Недавно привезли из Африки.
– Кофе, пожалуйста, – сказал я. – Эфиопский – это замечательно! Но можно – растворимый? А то я уже перебрал сегодня допустимую дозу кофеина. Так Вы говорите, что моего стар… отца почти не знали?
– К сожалению. Но он вдруг позвонил, извинился, а потом договорился о встрече. Ему нужно было выяснить ряд моментов, как он сказал – «консультация для очередной монографии». Причем о его работе мы практически не говорили. Только о моей. Вам сколько ложек сахару?
– Три, если можно. А когда он звонил?
– Не помню точно, но где-то после нового года… сейчас… – моя собеседница раскрыла небольшую записную книжечку и перелистнула несколько страниц. – А вот. Приходил он десятого января, в двенадцать часов. Следовательно, звонил – девятого.
– А о чем он вас расспрашивал? Может мне это поможет восстановить последний период его жизни.
– Он спрашивал о разных вещах. Например, ваш отец очень интересовался, возможно ли определить возраст человека, если сохранился только один зуб.
– А можно?
– Да, но – неточно. Зависит от зуба. Если резец – то точнее, а коренные: плюс-минус пять шесть лет. Чем старше человек – тем хуже точность. Потом он спросил, может ли человек, оставаясь биологически живым, выглядя, как мертвый. И так много лет. Ну, знаете, всякие рассказы о покойниках, которые остаются нетленными десятилетиями и столетиями. Разные буддийские монахи и святые…
– Он об этом спрашивал? Интересно! И что вы ответили?
– Здесь я вынуждена была его разочаровать. Науке такие факты неизвестны. Мумификация – это да, бывает и довольно часто, а вот сохранение в неизменном виде… нет. Еще он интересовался, каким образом можно измерять интеллектуальные способности и как они могут наследоваться.
– Могут, вроде бы.
– Да, разумеется. Этот вопрос хорошо изучен. Я даже ему рассказала о модельных экспериментах в этой области.
– На людях?
– Нет, конечно, – засмеялась моя собеседница. – На крысах. Вы знаете, что такое линейные крысы?
– Да. Это такие специально выведенные породы лабораторных крыс для разных условий и опытов, – блеснул я эрудицией. – У них вроде бы одинаковая генетика.
– Да, примерно так и есть. Линий разных много, и кроме всего прочего, существуют специальные линии «глупых» и «умных» крыс. С ними мы работали. Та еще была история. Ваш отец, кстати, очень заинтересовался.
– Может, расскажете? – попросил я, набравшись наглости.
– А вам это будет интересно? А вы сами – кто по специальности?
– Вообще-то я литературовед, специалист по литературному модернизму, а мой конек – творчество Франца Кафки. Кроме того, я увлекаюсь историей архитектуры и творчеством постмодернистов второй половины двадцатого века. Но мне будет очень интересно. Меня всегда интересовали подобные вещи.
– Ну, смотрите. Вся эта история произошла в эпоху позднего Брежнева, в семидесятые годы прошлого столетия. В стране продолжался период, как теперь говорят, крутого застоя, а в мире шла холодная война и гонка вооружений. Америка, Англия, да и вообще все НАТОвские страны числились в потенциальных врагах, и поехать туда, даже хоть бы и с турпутевкой, могли только единицы избранных. Каждого, кто хотел за границу, тщательно проверяли – госбезопасность, партийные органы, службы внутренних дел… поэтому оказаться в «капиталистической» стране, да еще и одному, без сопровождения, было также трудно, как полететь в космос. Хотя, пожалуй, в космос все-таки проще. На стенах домов во всех городах торчали лозунги – «Слава КПСС!», «Народ и партия – едины», «Ленин – наша сила, знамя и оружие!», «Миру-мир!» и «Нет войне!» В магазинах продавались лишь товары отечественного производства, или – редко – производства «стран народной демократии». Товары, например, из Англии если и где-то бывали, то только в спецмагазинах «Берeзка», а вместо настоящей валюты там принимали только ее внутрисоветский аналог – денежные сертификаты. Чтобы получить такие сертификаты было необходимо или работать за рубежом, или числится каким-нибудь очень крутым номенклатурщиком, в обычных магазинах не бывающим. Да и из обычных магазинов иногда исчезали самые заурядные и стандартные вещи, например, шерстяные шарфы, или теплые сапоги, или сверла, или шурупы, или топоры. До ввода советских войск в Афганистан оставалось всего несколько лет. Однако научные контакты с западными коллегами все-таки существовали, ученые друг к другу иногда ездили, но очень редко, и подобная поездка всегда сопровождалась такими сложностями и настолько трудными бюрократическими препонами, что теперь вы даже не сможете себе вообразить. Многочисленные проверки советских властей отсеивали очень многих и, как правило, именно тех, кому действительно необходимо было поехать за рубеж по работе. Это была лотерея! Так, например, до последнего момента человек не знал, выпустят его из страны или нет. Причем наличие персонального приглашения «из-за бугра» ничего не решало, и с одним моим знакомым был случай, когда его без всякого объяснения причин сняли с самолета непосредственно пред вылетом… И вот в это интересное время к нашему тогдашнему шефу приехал для совместной работы один коллега. Профессор из Лондона. Увидев, какие исследования по поведению млекопитающих ведутся в нашей лаборатории, он вдруг очень оживился и сказал, что в Англии поддерживаются линии «умных» и «глупых» лабораторных крыс, выведенные путем длительного отбора на решение задач в лабиринте… Вы хотите что-то спросить?
– Да. Извините, а что за лабиринт?
– Ну, есть в частности, так называемый Т-образный лабиринт, где, например, справа дают поощрение, а слева – удар током. Таким образом, выясняют, после скольких раз испытуемое животное запомнит, что ходить следует только направо, а налево – лучше не надо. Существуют и более сложные варианты экспериментов, и более трудные схемы лабиринтов, но суть примерно та же – чем умнее животное и чем лучше у него память, тем быстрее оно учится в лабиринте. Разные факторы или способствуют или мешают такому обучению. Вообще, лабиринт – очень удобный и широко распространенный инструмент для подобных исследований. Так вот, профессор сказал, что было бы интересно провести наши опыты на этих линиях крыс, чтобы потом сравнить полученные результаты. Идея всем очень понравилась. Наши сотрудницы принялись активно обсуждать, какие новые эксперименты поставить, и какие интересные задачи можно было бы решить на таком материале, будь у нас эти животные. Но такие крысы естественно, были очень дороги, даже в иностранной валюте, и получить их из-за рубежа практической возможности не имелось. Со временем, когда профессор уже вернулся к себе в Лондон, вдруг, к нашему восторгу, от него пришла телеграмма, что он достал для нас этих крыс. Дело было летом, сам профессор уже уходил в отпуск, а переправить нам животных поручил своей секретарше, сразу же по получении денег на их пересылку – ведь для этого нужно-то было всего-навсего девяносто фунтов. Всего-то! Но время-то было такое, что наличной валюты в ту пору не имелось не то что у рядовых советских граждан – сотрудников Академии Наук, но даже и у института. Рубли совершенно не конвертировались, и обменять их на фунты стерлингов могли только подпольные дилеры, кои жестоко преследовались властями и считались тогда опасными уголовными преступниками. Существовал только один реальный путь – обратиться к нашему главному начальству – в президиум Академии Наук. Что мы и сделали, пошли записываться на прием к главному чиновнику из Управления внешних сношений Академии. Непосредственно попасть на прием мы, правда, так и не смогли, но подробно рассказали о наших работах его секретарше. Мы поведали ей, как много для советской науки зависит от того, получим мы этих крыс или нет. Оказалось, что наличной валютой не в силах распоряжаться даже чиновник такого высокого ранга, но помочь он нам все-таки может. Он дал распоряжение своим подчиненным, ведающим командированием в Англию научных сотрудников академии наук – ближайшему командированному в Лондон вменить в обязанность доставить наших крыс и для этого дать ему разрешение на провоз дополнительного багажа. На все нужно было особое разрешение!
Я невольно рассмеялся:
– Скоро, наверное, опять так будет, в свете недавних событий.
– Типун вам на язык. Вам вот смешно, а тогда это бывала суровая реальность. Вскоре нас вызвали в Управление внешних контактов Академии Наук уже к другому, более мелкому чиновнику, который ведал непосредственно Англией. Как раз в ту пору на недельный семинар в Лондон должна была ехать женщина средних лет – математик из Ленинграда. Дама была в кримпленовом костюме, с крутым перманентом в волосах и выглядела типичной «товарищ Парамоновой» – классической чиновницей советских профсоюзов. Оказалось, однако, что она весьма известный специалист по линейной алгебре и по результатам ее работ в Англии уже шестой год проходит ежегодный семинар, куда ей регулярно присылали приглашения. Безрезультатно, как вы поняли. Первые три раза ее «зарубили» еще в Ленинграде. Два последующих года она благополучно проходила все ленинградские проверки, но по приезде в Москву ее заворачивали уже здесь. Но вот, кажется, у нее появился шанс поехать. Животных она была готова везти, но поскольку не знала английского (математики ухитряются общаться только символами и формулами), я стала помогать ей составить телеграмму в Лондон, чтобы ее встретили в аэропорту. Из кабинета высунулся чиновник и, увидев это действо, одобрительно сказал: «Правильно, помогите ей, пожалуйста. А то смотрю на нее и думаю, ну как ее посылать? Нельзя ее такую пускать в Англию, а надо возвращать обратно в Ленинград. Но тогда как быть с вашими крысами?!» Она, бедняжка, прямо охнула: «Что же это – я только из-за ваших крыс еду?» «Мы нужны друг другу», только и могла ответить ей я. Но тут выяснилось, что дать разрешение на вывоз дополнительного багажа из Лондона нет никакой возможности. Можно только выдать разрешение на ввоз и вывоз дополнительного багажа, то есть она должна ввезти туда груз такого же веса, как наши крысы, которые вместо этого груза поедут обратно. Крысы-то весят мало, но какой вес клеток? На всякий случай говорим «от фонаря», что на все, про все – десять килограммов. Этого явно должно хватить, причем с лихвой. Значит, наша задача найти эти дополнительные десять кэгэ, которые потом можно уже из Лондона не возвращать, но времени у нас всего пара часов.
– И вы успели? – не выдержал я.
– Успели. Почти бегом мы возвратились в лабораторию и начали судорожно шарить глазами. Первая мысль – использовать бесполезный и никому ненужный металлический ящик из-под патронов, в котором из США нам для работы некогда прислали заформалиненных китовых эмбрионов. Но, увы, на нем было выбито – «U.S. ARMY», и мы, таким образом, рисковали подвести не только тетеньку-математика, но и своего американского коллегу – в нашем аэропорту могли все неправильно понять. А время идет! Тогда в книжном шкафу обнаружили валяющуюся с незапамятных времен пачку ненужных книг, на обложках которых значилось – «Инструкция по расселению русской выхухоли». Книги были нетолстые, но зато в жестком картонном переплете. Книжку напечатали перед самой войной, поэтому тираж так и не успели полностью раздать специалистам, а после войны расселение выхухоли как-то перестало быть актуальной задачей. Но «Инструкция» не давала нам полного веса! Остатки уже добирали использованными реферативными журналами, в темпе отрывая от них заднюю обложку со штампом адреса получателя. Завернутую в плотную крафтовую бумагу и крепко-накрепко перевязанную десятикилограммовую пачку вручили бедняге-математику с таким напутствием: при получении багажа в лондонском аэропорту оторвать от этого свертка багажную бирку, и навсегда забыть о данном грузе. Мужественная женщина согласилась. Как она потом рассказала, в самолете познакомилась с работником нашего посольства, который неожиданно вызвался ее опекать. При получении багажа ей удалось оторвать бирку от пачки, но бдительный дипломат все-таки что-то заметил и спросил, не ее ли сверток там остался? Но она сказала, что у нее только один чемодан и все.
– Она сильно рисковала, вообще-то…
– Естественно, рисковала! Мы тем временем отправили телеграмму секретарше нашего благодетеля-профессора, что имеется такая вот оказия, готовая бесплатно забрать крыс и что через неделю, в следующее воскресенье, мы очень просим ее доставить животных в аэропорт к такому-то рейсу. Но мы недооценили, насколько этой девушке не хотелось портить себе уикенд. Во время работы семинара, нашу беднягу вызвали к телефону и секретарша сказала, что не сможет привести крыс в аэропорт, но готова переслать их в Москву за девяносто фунтов. Обеспокоенная математик позвонила нам, мы снова посылали телеграмму секретарше. Она опять вызвала беднягу к телефону, и та еще раз позвонила нам. Когда это повторилось трижды, мы поняли, в чем собственно дело. Один из наших сотрудников, лучше других владеющий английским языком, позвонил в Англию и поговорил начистоту с этой секретаршей. Он доходчиво объяснил ей, что денег на пересылку нет и не будет, и добавил, что ее профессор уже потратил много личных средств и своего времени, чтобы достать для нас этих крыс, и он будет крайне недоволен, если она лично не передаст их в аэропорту.
– Это возымело действие?
– Да, вполне. Клетки с крысами оказались картонными коробками типа тех, в которых продаются зимние сапоги, лишь немного повыше, и с одним закрытым металлической сеткой окошком для воздуха. Две пары «умных» и две пары «глупых»: самцы и самки раздельно, всего четыре коробки, связанные в одну стопочку. Когда при регистрации представительница Аэрофлота увидела сквозь сетку крысиные мордочки, она категорически отказалась разрешать взять их в салон самолета, и потребовала сдать в багаж. Наша математик, сильно настрадавшись из-за этих зверьков, столь же категорически воспротивилась с ними расставаться. Разразился скандал. Вызвали командира самолета. Ему она сказала, что либо летит вместе с крысами в салоне, либо не летит вовсе и остается в Англии. Естественно, крыс пропустили в салон, взяв с нее честное благородное слово, что зверьки ручные, никуда не убегут и что коробки внутри целиком обшиты железной сеткой. Животные действительно оказались совсем ручными. В Шереметьево, стоя в очереди к таможеннику, она увидела нашу встречающую, подняла связку с коробками и закричала: «Везу, везу! Все в порядке!».
– Во как! – не удержался я от реплики.
– Да. Но вот нам до сих пор интересно – что решили сотрудники Скотланд-Ярда, обнаружив в брошенном в Хитроу пакете «Инструкцию по расселению русской выхухоли», и как они это перевели на английский?
– Надеюсь, что одной полицией там не обошлось, – снова засмеялся я. – Наверное, они еще и контрразведку подключили! Какого-нибудь своего Джеймса Бонда.
– Вот-вот! Время-то какое было!
– Да, действительно удивительная история! – восхитился я. – Теперь даже представить такое невозможно: чтобы негде было взять валюту, дикие проблемы с выездом, всякие разрешения, проверки… Это называлось партийный контроль, да? А потом что стало с этими животными? В двух словах – какие задачи были решены с их помощью? Интересно же! Что вообще приключилось с крысами?
– В два слова результаты не уместятся. В научной печати была опубликована целая серия статей, а когда результаты докладывали на нашем ученом совете, то зал был просто в восторге. Сами крысы умерли своей естественной смертью – они живут года три. При хорошем содержании лабораторная крыса доживает до четырех лет.
– А почему же у вас не поддержали эти линии?
– Поддерживать любую линию – большая и серьезная работа, знаете ли, поэтому линейные животные так дороги. Наш институт к этому не приспособлен – у нас нет подходящего вивария, нужного оборудования и специально обученного персонала.
– А по внешнему виду эти линии чем-нибудь отличались друг от друга?
– Нет, внешне линии никак не отличались – с виду самые обычные серые крысы. Только одни – умные, а другие – глупые… А по вашему делу – извините! Я очень мало была знакома с вашим отцом.
Я понял, что пора уходить.
Мы еще немного поговорили на какие-то отвлеченные темы, я поблагодарил за угощение, великолепный кофе и интересную беседу. Уже на пороге спросил:
– Скажите, а ваши друзья… те, которые хорошо знали моего отца… Вдруг они согласятся поговорить? Не дадите мне их телефон?
– Конечно. Записывайте…
Я записал номер, еще раз поблагодарил, попрощался и ушел.