Поселившись в номере Данилушкин перво-наперво переставил стол к окну, за которым открывалась широкая панорама смешанного подмосковного леса. Затем он разложил на столе привезенные с собой рукописи, удобно приспособил стул, и отправился в библиотеку, чтобы подобрать необходимую литературу. Библиотека была клубная, и толстых журналов не имела, так что пришлось довольствоваться энциклопедическими изданиями, к которым Данилушкин, немного подумав, добавил двухтомник Брюсова. Возвратившись в номер, он аккуратно разложил книги на подоконнике и с чистой совестью отправился изучать местные достопримечательности.
В санаторских аллеях щедро буйствовала золотая симфония бабьего лета, и Данилушкин долго и беззаботно бродил под тихим шорохом листопада, наслаждаясь прозрачной чистотой осеннего воздуха. С некоторых пор бродить по усыпанным листвой дорожкам сделалось его любимым занятием, ради которого он и отпуск-то брал только в осенние месяцы. Нигде кроме лечебного терренкура ему так хорошо не думалось, и ежедневные часы одиноких прогулок в щедрой красоте осеннего совершенства всегда наполняли кассету диктофона зрелыми, оригинальными мыслями.
В первое же утро Данилушкин проснулся оттого, что осень тихо стучала в полутемное окно мягкими пальцами опадающих листьев. Замерев под казенным одеялом, дабы не спугнуть этого первозданного язычества, он долго вслушивался в эти, ни на что не похожие, звуки, пока по подоконнику требовательно не застучала клювом большая черноголовая синица.
- Понял, встаю,- отозвался Данилушкин, и, покрошив за окно немного печенья, отправился умываться. Ранняя пташка, он торопился за рабочий стол, по опыту зная, что утренние часы - самые продуктивные.
Старенький работяга - диктофон услужливо забормотал написанное накануне, и Данилушкин, округляя шероховатости, стал переносить надиктованные мысли в дорожный блокнот. Часа через полтора заработало местное радио, разнося на весь санаторий звуки военного марша. Данилушкин, много раз слышавший эту мелодию на строевом плацу, бодро пробубнил себе под нос басовое соло, и принялся собираться на завтрак. Радио ненадолго умолкло, затем странно хрюкнуло, и стали передавать программу культурных мероприятий на сегодняшний день. Данилушкина это совсем не интересовало, - бальные танцы и караоке его никогда не привлекали. Но когда сообщили, что в клубе производится запись на экскурсию в Новый Иерусалим, он сразу же навострил уши. На макете гроба Господня Данилушкин еще не бывал, и съездить туда без особых хлопот между завтраком и ужином представилось ему очень даже заманчивым. Зная по опыту, что на хорошую экскурсию не протолкнуться, Данилушкин решил схитрить, и пойти завтракать только после того, как забронирует себе место в экскурсионном автобусе.
В опустевшей столовой не было уже привычного гула, и только за длинным общим столом нагловатые киношники, снимавшие в окрестностях какие-то эпизоды, с привычной бесцеремонностью шумно поедали свой завтрак. На Данилушкина они не обращали ни малейшего внимания, и он потихонечку наблюдал за происходящим, потягивая сладкий горячий чай. Бурно и бестолково обсуждался предстоящий рабочий день, и говорили все враз и без остановки. Допив свой чай, Данилушкин, уже потерявший к таборной пятиминутке всякий интерес, незаметно проскользнул мимо очага спонтанного творчества в вестибюль, почитал информацию на доске объявлений и вышел на улицу. Разгорался чудный осенний день, обещавший роскошную лесную прогулку длинною до самого обеда.
На следующее утро веселенький экскурсионный автобус подали прямо к столовой, и Данилушкин, удобно устроившись у окна, приготовился обозревать красоты осеннего Подмосковья. Однако ничего примечательного в дороге не встретилось, но поражало обилие непаханых полей, да недостроенных двухэтажных особняков с большими кучами строительных отходов под вековыми елями. Вот так овеществились украденные у добродушного народа сбережения, укрываемые теперь от налогов "незавершенкой" цепкими, жуликоватыми "прихватизаторами". Да разве их теперь возвратить?
Величавые золотистые купола надвинулись неожиданно, и Данилушкин принялся торопливо готовить фотоаппарат. Автобус, лихо развернувшись, задним ходом вырулил на стоянку возле экскурсионного бюро. Пассажиры шумно высыпали наружу и направились к монастырским воротам, символизирующим собою Вход Господень в Иерусалим. Возле ворот стоял огромный планшет, на котором Данилушкин бегло прочитал текст, освежив в памяти историю возникновения на Руси этого уникального двойника Иерусалимской Святыни. Затем он сфотографировал общий вид храма Воскресения Христова, отдельные планы композиционного ансамбля, и заторопился вслед за экскурсией по территории Нового Иерусалима.
Экскурсовод, худенькая еврейка с утомленными интонациями в хорошо поставленной речи, на вопросы отвечала коротко и непонятно, и уже к средине экскурсии группа похудела примерно наполовину. Многие, в том числе и Данилушкин, жаждавшие услышать живое слово об уникальном замысле патриарха Никона, быстро устали разбираться в архитектурных терминах и предпочли познавать самостоятельно, следуя куда душа пожелает.
Душа Данилушкина пожелала поклониться могиле патриарха, и он направился в усыпальницу, расположенную в приделе Иоанна Предтечи храма Страстей Господних. Воскресенский собор, расположенный в центре монастырского ансамбля, был возведен по замыслу патриарха "в меру и подобие" храма Гроба Господня в Иерусалиме. Имеющий три архитектурных объема, в центральной части он воспро¬изводил Иерусалимский кафоликон, и именно здесь завещал похоронить себя белозерский изгнанник, хотя и имел все права на Успенский собор в Кремле. Поклонившись праху простого крестьянина, мыслившего государственными категориями, Данилушкин потихонечку обошел всю центральную часть храма, особо задержавшись Б Голгофском приделе на Лобном месте. Храм был действующим, и он, почувствовав сильную благодать, хорошо помолился.
Западная часть собора, представляющая собой перекрытую шатром ротонду над часовней Гроба Господня, была закрыта для посещения, и пришлось довольствоваться несколькими фотоснимками да пояснениями молодого монаха, толково излагавшего историю Возложения Христа во Гроб и Его чудесного Воскресенья на третий день после казни. Данилушкин, раз и навсегда объяснивший себе чудеса Христовы абсолютной властью Разума над материей, слушал монаха с удовольствием. Работе Духа Святаго в людях он уже давно не удивлялся, но всякий раз искренне радовался ее проявлению в любой ситуации.
С восточной стороны собора расположилась углубленная в землю церковь Святых равноапостольных Константина и Елены. Она в точности повторяла свой палестинский прообраз - подземный храм на месте обретения в четвертом веке Креста Господня, сброшенного после казни Божества в глубокую водосточную канаву. Царица Елена, мать византийского императора, в течение двух лет силами когорты солдат раскапывала голгофский холм, пока не отыскала Священный Крест Распятия Христова. Данилушкин знал много исторических анекдотов и легенд об обретении и воздвижении Креста Господня, и поэтому задержался здесь, чувствуя себя уже не простым экскурсантом, а настоящим паломником. К алтарю примыкали два придела, в одном из которых разместилась усыпальница семьи графа Суворова - Рымникского, а в другом - хорошо смоделированная археологическая раскопка, та самая, с беседкой царицы Елены, лично руководившей работами. Преисполнившись благодати Данилушкин, свято веривший в животворящую силу причастия, светло приложился лбом к иконе Елены и Константина, а затем снова долго молился, чувствуя, как радостно трепещет в груди отзывчивое на молитву сердце. Просветленный и очищенный, он заказал монастырский молебен БО здравие близких ему людей, купил для больного племянника освященную патриархом икону святого великомученика, и трижды поклонившись иконостасу, покинул церковь.
На монастырском дворе Данилушкин присел на скамью возле стопудового колокола, и долго не двигался, боясь расплескать переполнявшее его чувство тихого умиротворения. Старые монастырские березы усердно осыпали землю золотистыми листьями, сусально золотились над ними монастырские купола, зорко вострились по углам сторожевые башни, и от всего этого Данилушкину не хотелось ничего изменять, а уж тем более следовать за своей экскурсионной группой, завершавшей осмотр экспозиции монастырского музея. Группа неумолимо приближалась, и Данилушкин, услышав голос экскурсовода, сразу почувствовал, как куда-то упорхнуло испуганной птицей охватившее душу спокойствие. Вздохнув, он неохотно поднялся со скамьи и потащился вслед за экскурсией к автобусу, засняв напоследок стопудовый колокол с изображением Иоанна Богослова, Василия Великого и Григория Нисского.
За монастырской стеной, оборонявшей подворье от внешней суеты, текла
обычная мирская жизнь. Суетливо катили куда-то на иномарках взрослые бесы, а маленькие бесенята пластмассовыми стаканчиками проказливо порхали по рукам отдыхающих на заднем сиденье автобуса. Громко квохтала клубная дама, считающая экскурсантов по головам, и ей вторили большеклювые галки, важно требуя закусочной поживы. Данилушкину, просветленному и возвышенному, тут же захотелось обратно, за монастырские стены, под защиту намоленного, безбесного места. Он сделал последний снимок общего плана архитектурного ансамбля монастыря, убрал фотоаппарат в корф, снова устроился у окна, и принялся размышлять о суетности бытия, о высокой и странной судьбе царевны Татьяны и ее брата, посвятивших всю свою жизнь тому, чтобы было на Великой Руси особо святое место, куда стремились бы грешные человеки для очищения души и ныне, и присно, и во веки веков...
В санаторий приехали в сумерки, и знакомая аллея, обозначенная двумя цепочками приветливых огоньков, показалась Данилушкину уже не взлетной палубой, как раньше, а праздничной и торжественней лествицей, ведущей куда-то вверх, в небо, туда, где за облаками сияли огненной россыпью звезд хрустальные купола Града Безбесного, таинственного и желанного, воплотившего в себе тысячелетнюю мечту христианства под названием Небесный Иерусалим.
Москва
2001 г
