Я написала его за одну ночь.
Он всегда был единственным, кому я могла сказать:
- Помнишь?
Он помнил все. Нашу университетскую молодость. А все события наших лет, проведенных вместе. Все мои ранние стихи и рассказы, статьи и случаи из моей жизни. Он помнил даже то, что я забыла.
В апреле 1985, когда на горизонте Застоя забрезжил некто с отметиной на лысине и массой затей в стране, на моем персональном горизонте возник очкарик с диоптриями минус тринадцать, внешне похожий на изогнутый худосочный неопределенный интеграл.
Почти детская фигура, размер так 46-й. Тогда я и сама была еще тростинкой. Но его хрупкость мне особенно нравилась.
Таков был мой герой времен студенческой юности. Он прочитал мою диссертацию и влюбился в нее. Попросил коллег нас познакомить.
До встречи со мной он был женат месяца три. И месяца три как развелся. С первой женой был знаком очень давно. Много рассказывал о ней. Но главное – он был влюблен в меня, когда я еще не знала его. Задолго до знакомства. Рассказывал, как тайком разглядывал самую яркую девушку факультета Вычислительной математики, рыжую, с густой копной волос до пояса, удивлявшую его легкостью, с которой я сдавала исключительно на одни пятерки все предметы, что для самого сложного ВУЗа страны было крайней степенью небывальщины, круглую МГУшную отличницу из Подмосковья, легендарную победительницу кучи всесоюзных олимпиад ( вот уж Бог наградил тем, что позднее стало «горем от ума!»), писавшую к тому же популярные на МГУшных вечеринках стихи. Так не бывает: или стихи и лирика, и поклонники, и свидания, и дискотеки, или - пятерки и диплом на грани диссертации.
У меня было и то, и другое.
Не подумайте, что я хвалюсь: мне тогда искреннее казалось, что так и надо, что все это элементарно, Ватсон. Но за этим стояло и немного снобистское отношение к тем, кому все давалось с трудом. Подойти ко мне он просто боялся. А я ходила по субботам на мехматовские дискотеку "Под интегралом" в Главном Здании МГУ, или на физфаковскую "Набла" там же, и молодой, невероятно кудрявый как героиня тех лет Анжела Девис, с по-детски большими светыми глазами Андрей Макаревич пел для нас что-то про новый поворот, и мы танцевали диско, и я влюблялась в совсем других студентов, и тайно поклонялась легендарному, любимому студентами и "сдвигавшему" исторические пласты как свои геометрические фигуры Анатолию Тимофеевичу Фоменко.
...Еще один день из того времени. Мы получаем диплом, счастливые, фотографируемся на ступеньках МГУ. Я почти на полгода младше своего курса. Среди математиков так бывает: рано закончила школу, рано поступила. Эта фотография сохранилась в нашем семейном альбоме. В тот день у меня была стрижка «под Мирей Матье», строгий с коротенькой юбкой костюмчик и сабо на огромной платформе.
Народ распределялся, кто куда. Многие покидали Москву. Я не знала, куда пойду работать. Но вдруг мне сообщили, что академик ( тогда еще только профессор, но довольно молодой, лет сорока) Николай Сергеевич Бахвалов берет меня в аспирантуру. Оказывается, перед выпускным, послетого, как я сделала доклад на семинаре совсем профессора Ильина, Ильин, как рассказывает молва, подошел к моему будущему научному руководителю и сказал:
- Я хочу взять Виолу к себе в аспирантуру.
На что Николай Сергеевич, славившийся высказыванием, « женщина-математик – нонсенс, или женщина, или математик», ответил ( возможно, неожиданно сам для себя решив это):
- А я сам ее беру.
Его научная школа была одной из самых известных и очень престижной.
На ближайшие три года моя жизнь была предопределена.
Я не читала почти никаких математических классиков, но за два года написала диссертацию, решив проблему собственным методом. Потом мой метод нашел применение за рубежом, и статью перепечатали в США и других странах. Пройдя так называемую «предзащиту» ( то есть генеральную репетицию будущей защиты) на втором году аспирантуры, третий год я валяла дурака, устроившись, кроме прочего, на курсы французского языка, которые для нас, пятерых аспирантов, специально организовал факультет ( написали письмо, что нам это надо для работы).
Игорь учился на курс младше меня, и через год тоже оказался в аспирантуре. Его тоже считали «белой вороной» - один из самых ярких аспирантов академика Самарского. Если вспоминать, какие отношения связывали «его» и «моего» академиков, то сравнения с «теплыми отношениями» родов Монтекки и Капулетти будут в самый раз. Эти две школы конкурировали яростно и беспощадно. Помню, что на всех лекциях Самарского, как и вообще на всех лекциях и семинарах я всегда сидела в первом ряду.
Потом, на экзамене по своему предмету, Самарский ( который мало у кого принимал лично экзамены, и сделал исключение только для меня и еще пары-тройки нестандартных личностей, последние стали потом его известными учениками), сказал:
- Интересно, я все время наблюдал за вами, вы сидели в первом ряду и все время, не поднимая головы, что-то строчили. Вы даже используете те же самые обозначения, что и у меня в книге.
Он экзаменовал меня часа четыре, я решила не одну - две, а десятка два задач, решила быстро и точно. Самарский это запомнил. Возможно, язаблуждаюсь, но думаю, что если бы я не оказалась в самой престижной школе Бахвалова, то был шанс попасть к Самарскому, и тогда с мужем я познакомилась бы на год-другой раньше. Но мы были во враждебных лагерях…
После защиты - распределение на геологический факультет МГУ - решать прикладные задачи гидрогеологии и, позднее - сейсмики.
Мой будущий муж – прототип Нео, главного героя фильма «Матрица», именно ими, этими матрицами и занимался.
Большой размерности и разреженными. Это самый сложный случай.
...Несколько лет назад ушел из жизни Бахвалов. Третий инфаркт.
Мне позвонили коллеги, позвали на поминки, проходившие в МГУ. Я не пошла. Сил не было. Мне было очень больно. Незадолго до этого трагически погиб мой большой друг и один из лучших молодых поэтов России Денис Коротаев. А тут - Учитель. Я горевала дома.
Потом мне передали, что ректор МГУ, рассказывая о школе Бахвалова, упомянул и мое имя. Но как давно я ушла из науки, как долго ностальгически вспоминала о своем служении математике!
Меня позвало иное призвание – публицистика, которую я понимаю как служение России.
...Итак, снова - год 1985. 25 марта.
Вычислительный класс геологического факультета с двумя десятками допотопных по нынешним меркам компьютеров, объединенных в первую в СССР сеть. Кабель шел от Главного здания МГУ, где находился Геофак, до факультета ВМК, где находился мой будущий муж. Километр с небольшим. Это было нечто из ряда вон, сенсационное. Как и многое в МГУ. Вольница, например. Мы свободно читали почти все запрещенные книги.
Помню, как ближе к марту позвонила подруге. Та рассказывал про какого-то типа, научного гения, который недавно развелся и хочет со мной познакомиться.
- Он правда сегодня болеет, пришел с температурой, но сейчас я дам ему трубку.
- Вы – Виола?
- Да.
Пауза, достойная пера …кого бы из классиков вспомнить?...
- Можно, я приду поговорить…
- Приходите… - моей улыбки Игорь видеть не мог, наверное, догадался по голосу – улыбается…
Потом он скажет мне:
- Ты меня вылечила. Пришел с температурой, а ушел здоровым, точнее – улетел на крыльях!
Итак, он пришел ко мне на факультет. На третий этаж, где и располагался этот самый мой вычислительный класс. Рядом с классом – лифтовый холл с огромным кожаным диваном.
…Помню холл третьего этажа Главного корпуса МГУ, кожаный диван, угнездившийся между высотными лифтами. Мы сидим с ним на этом диване, листаем свеженький оттиск моей статьи. Я украдкой разглядываю Игоря. Очки заслоняют большую часть его лица. Если их снять, его близорукие глаза кажутся беспомощными.
- Я думал, ты - мальчишка, у тебя сильная работа, - бросает он невзначай, дочитывая работу.
Потом, когда Игорь собрался сделать мне предложение, он выпалил:
- По всем параметрам ты превосходишь всех девушек, которых я знаю!
Высшая похвала от вычислителя: ну и сказанул - «по всем параметрам»!
Три месяца мы просидели с ним за какими-то формулами, а на четвертый были уже супругами.
Впрочем, между началом нашего знакомства, так забавно совпавшим с судьбоносным приходом Горбачева во власть, и переселением компьютерного гения ко мне домой, было еще кое-что.
… Мой внезапный побег в Одессу. Его бунт против матери-тиранши, запрещавшей ему встречаться с лицами противоположного пола лет до тридцати, бегство следом за мной в город у Черного моря и не предписанная никакими интегральными уравнениями любовь в одноместном номере 20 этажа санатория в Куяльнике.
Он ночевал в моем номере на двух креслах и стуле, составленных вместе в походное лежбище. Мы бродили по одесским улочкам, плескались в морской пене до полного растворения души и тела, я учила его плавать…
…Мы пили пиво в «Гамбринусе» под знаменитые одесские скрипочки и говорили о теории пространств и разреженных матрицах.
…И какой-то случайный пассажир микроавтобуса, увидев, как мы потянулись друг к другу, и наши очки – мои солнцезащитные и его «минус тринадцатые» - столкнулись («скрестить очки», потом называл муж это действо), спросил:
- Молодожены, на какой остановке мне сойти, чтобы попасть…, - не помню, куда он там хотел попасть, но главное, чем завершил свою тираду, когда мы его поправили - …да, хорошая из вас получится пара!
Вот тогда, именно в тот самый момент, я помню это отчетливо - мне стало ясно: я влипла, и только теоремами все это не закончится.
Наш брак носил оттенок скандальности и стал сенсацией в МГУ: еще бы, два любимых ученика двух непримиримых конкурентов-академиков. «Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья…». Шекспировский сюжет…
Но главная изюминка была в другом: академик явно положил на Игоря глаз как на будущего зятя, и познакомил его со свой дочерью. Все было зря: матричный гения ни видел никого кроме меня, и был влюблен в меня по уши!
После возвращения из-под Одессы я ушла из МГУ: меня пригласили возглавить (точнее, должность заместителя начальника) лабораторию по «компьютер сайнес» в МИРЭА, работавшем на оборонку, и предложили стать старшим научным сотрудником.
В МГУ же было интересно, геологи мне очень нравились, на кафедре сейсмики было здорово, висел например колокол с научного судна и мои коллеги иногда отправлялись в самые романтические морские плавания. Я до сих пор я вспоминаю эти годы как лучшие в жизни. Но там мне пришлось бы оставаться Младшим научным еще лет пятнадцать.
По возвращению из Одессы Игорь провожал меня как всегда до дома, где потом мы долго целовались в подъезде. По дороге домой я сказала:
- Верни мне "Игру в бисер», - я давала Игорю почитать разные книги из своей библиотеки. Гессе был одним из первых в моей программе по литературному образованию компьютерного гения.
- Он быстро обошел меня, преградив дорогу, и с возмущением ответил:
- Ты хочешь порвать со мной? - Голос его дрожал.
- Решай, как нам быть дальше…Завтра я жду твоего решения.
На следующий день рано утром, в день, когда мне предстояло прийти на новую работу, Игорь приехал из Подмосковья, где жил, чтобы проводить меня до нового института.
Вечером он встретил меня у здания МИРЭА и сказал:
- Я решил, выходи за меня замуж.
Шел третий месяц нашего знакомства.
Через день мы пришли к моим родителям и сообщили им эту новость. Он переехал к нам жить.
В те же дни, в июне, ему надо принимать вступительные экзамены. А я тащу его на слет КСП. Рюкзаки, миски, спальники, палатка… Ночью на слет пришла Новелла Матвеева и села рядом с нами. Мы еще что-то доедали, и торопились побыстрее закончить жевать, потому что было неудобно – Новелла уже пела, костер потрескивал, и его искры летели в небо.. .
Это была моя первая встреча с ней. С ней был ее муж, поэт Иван Киуру. Утро обрушилось на палаточный лагерь густым туманом. Туман был такой, что ничего невозможно было увидеть в полуметре. Мы долго плутали, пока, наконец, вышли к реке, и вдоль нее чудом добрались до ближайшей деревни. Игорь торопился на экзамен. Километров шесть по шоссе, электричка, метро, я – домой, он – принимать экзамены в МГУ – небритый, со свежей суточной щетиной, с рюкзаком и в походном одеянии. Матричному гению простили эту выходку.
Мы подали заявление в ЗАГС. Удалось в самый известный – Грибоедовский. Пока ждали в очереди, Игорь вытащил мне подарок – сотни страниц по новой для меня науке, распечатки трудов американцев, какие-то тексты по новым тогда систем мат. Обеспечения.
Последовавшие десять лет мы плыли в бурных волнах эпохи перемен сиамскими близнецами, сросшимися намертво в борьбе за выживание. «Девятый вал новейшей русской истории». Картина маслом. Айвазовский. Вместе мы голодали на мизерные зарплаты младших научных сотрудников. Вместе в комнатке на окраине Москвы строили планы на будущее.
Он еще помнил меня молоденькой хорошенькой рыжеволосой студенткой, самой заметной на факультете. Игорь был единственным, кто помнил меня такой. Потом, когда надо было зарабатывать на прокорм семьи, кто-то один из двух бойцов этого личного персонального фронта перестройки должен был уйти из МГУ, чтобы другой мог продолжать. Надо ли говорить, кто стал этим «кто-то»?!
Я устроилась работать в «оборонку», пахала почти без выходных, и, тихонько офигевая от трудового порыва, стала попросту сдавать. Я и подумать не могла, что, сутками просиживая у незащищенных экранов, по неосторожности облучилась. Мы создавали первые отечественные персональные компьютеры - и это было настоящее дело!
Помню закрытую лабораторию института на Юго - Западе Москвы, этот привкус вечного металла на зубах, пряди волос, остававшиеся на расческе после каждого расчесывания, внезапные головокружения и тошноту – чертово следствие радиации! Помню подвалы огромного железобетонного здания МИРЭА, одного из сотен институтов, в котором ковался «щит нашей родины». Наша лаборатория, ютившаяся в жутких, сырых и холодных в любое время года железобетонных катакомбах расположилась на первом этаже, а прямо под нами в подвале угнездились физики со своим ускорителем, и я иногда бегала покурить и поболтать с ними. Я заскакивала туда в те редкие свободные пятиминутки, когда удавалось сбежать из лаборатории, и, покуривая, отдыхала душой от кибернетики в этом обществе очаровательных интеллектуалов. Вот там, рассуждая о таинственном устройстве материи, я забывала об охладевшем муже, об усталости, впрочем, как и о тех миллиардах ускоренных частиц, которые носились по этому злачному месту. Немного позже я вновь «зависала» у экрана первых, еще никем не виданных в то время персональных компьютеров уже у себя в лаборатории, в этом моем царстве, где я была начальницей и нещадно гоняла 20 программистов, чтобы те не резались в первые компьютерные игры (тогда все играли в «марсианский бой»). И не обращала внимания, но просто нутром чувствовала, как эти же самые ускоренные и очень опасные для здоровья частницы прошивают во славу все той же родины мое незащищенное тело.
Муж вечерами иногда снисходил с нашего некогда общего МГУшного Олимпа и помогал мне разобраться в ворованных (как мы думали тогда - нашей разведкой!) докладах крупнейших мировых компьютерных корпораций. И, видя, как я зашиваюсь, латая кибернетическую начинку оборонного щита «одной шестой части суши», как-то под Новый год помог написать надрывный, надо сказать, стишок-страшилку, пририсовав к нему череп и кости погибшего во благо и во славу программиста:
Нам суждено погибнуть рано
В сырых подвалах МИРЭА,
Мы стали жертвою RTRAN-а,
Computer-science– не игра!
И все же мою жертву, мой уход « в оборонку», но главное не куда – а откуда: из МГУ! - он принимал как должное. А ведь моя диссертация была покруче, чем его! Сейчас, двадцать лет спустя, я с сожалением понимаю, что эта жертва была напрасной: мой гений так и не написал докторскую диссертацию, а я так и не восстановила здоровье. Но главное было в том, что останься я в МГУ, именно я, а не он, могла бы кое-что сделать в математике. А он - не смог. Мои весовые пространства спустя годы стали популярны за рубежом, а вот его разреженные матрицы сейчас интересны разве что Голливуду:
- Привет, Кеану Ривс! «Матрица» нашла тебя!
Но «избранным» был не муж, «избранной» была именно я!
Однако в то время мир был полон надеж, а мы все еще так молоды.
С первыми публикациями мужа за рубежом стали приходить приглашения из-за границы, в основном – из Голландии. Мне пришлось стать его домашним секретарем, отвечать на звонки и письма из-за границы. Изредка, когда мы выкраивали денек, чтобы побродить по лесу, он рассказывал, как мы будем жить в Голландии. Временно, конечно. Не на секунду я и представить себе не могла, что уеду навсегда, брошу стремительно стареющих родителей, вот это самое бесприютное неухоженное, но такое свое, такое – на двоих – семейное гнездышко на окраине Москвы.
….И все-таки Голландия снилась мне тогда. Чудесная страна с огромной дамбой, отгораживающей море, и другое море - ярких тюльпанов…
В своих грезах и снах я бродила по весенним улочкам Амстердама в ярко оранжевом пальто с мехом апельсинового цвета, с яркой рыжей охапкой волос, еще не поредевших и обесцветившихся от работы на оборонку, еще совсем таких же невероятно рыжих, какими они были в студенческие годы. Оранжевое пальто в советское время, даже в период заката Великой Империи – это было не просто невозможное зрелище, это был бы шок, вызов самой системе, нечто вроде «бульдозерной выставки» шестидесятых и неминуемо должно было быть наказано! И именно поэтому оно и стало моей мечтой: оранжевое пальто на фоне голландских тюльпанов! Я шла по улочкам весеннего Амстердама, напевая себе под нос из Бродского…
Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Не далеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат…
На противоположной стороне улочке стоял Игорь и махал мне рукой. Сегодня профессор Аксельсон отпустил его пораньше. Как не крути – 27 мая бывает раз в году.
- Родившийся в мае – век с ним маяться, - усмехнулась я мысленно, но, увидев, как смешно размахивает муж огромным букетом тюльпанов, купленных явно про мою честь, и как этот букет падает, и муж неловко наклоняясь, поднимает его, не могла не улыбнуться ему в ответ. Век мне маяться с ними не пришлось. Ни с виртуальным букетом, ни с почти реальным когда-то мужем.
Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река блестит из темноты,
Всю ночь несет в Голландию цветы…
Это была сказка, и мне очень хотелось верить в нее. Там, в этой сказке, в этой сказочной стране тюльпанов и коров, можно было, наконец, отдохнуть, подлечиться и может быть даже вернуться в науку…
Я так мечтала поехать с мужем в эту страну, словно в новое свадебное путешествие! Как-то в телефонном разговоре с ним сказала:
- Голландский денек пришли мне в конверте!
Муж, вернувшись,… привез мне плитку белого шоколада! Ослепительного и невероятного, как снег в Африке. Как мое несостоявшееся оранжевое пальто. Тогда, в конце восьмидесятых, ни того, ни другого у нас еще не было.
С этого времени еще года три я занималась только тем, что ждала мужа. Он уезжал месяца на два-три работать по контракту в Католический университет городка Ниймеген, чтобы погостив месяц в Москве, уехать опять. Именно погостив. Мне уже трудно было понять, жена ли я ему. Но я старалась не думать об этом. Иначе можно было сойти с ума. Я считала дни до его приезда. Звонила ему в этот его проклятый Ниймеген вечерами, не обращая внимания на огромные телефонные счета. Он стал кошмаром моих снов, этот город- разлучник!
Ах, Иосиф, зачем твои строки так ранят вновь и вновь…
…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою…
Голландия - страна тюльпанов и цветов, край ветряных мельниц и белых коров в черные пятнышки. Заповедник велосипедов, припаркованных у магазинов и на перекрестках! Прекрасная страна, в которой я никогда не была, и в которой остался бродить мой рыжегривый призрак в оранжевом пальто. Ослепительно недоступная страна, прекрасная настолько, насколько и положено быть прекрасной разлучнице!
…
Никогда. Что это означает – никогда? Это слово звучит как приговор. Хотя жизнь еще не закончена, и, кажется, что можно попробовать переиграть «никогда». В, скажем так, - «невероятно, но при определенном крайне редком соотношении звезд на небе – возможно»…
Сколько раз я пыталась бороться с судьбой, переписывая прошлое, но Магистр Судеб вершил свое. И все – таки никогда … не понимаю, не хочу принимать…
Не состоявшаяся версия судьбы. Голландия. Фру Виола в оранжевом пальто и ее ученый муж Гарри…
Бродский обещал вернуться на Васильевский остров умирать. Не вернулся…. Никогда уже не вернется. И теперь, на развалинах моего Амстердама, я снова шепчу голландский код Иосифа:
…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Я различу на лицах твой взмах.
Не далеко за цинковой рекою
Где стекла дребезжат наперебой,
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы.
Он вернулся из Голландии. Были еще поездки в Германию…
Потом была долгая-долгая жизнь. Но об этом – в другой раз.
С Днем рождения, мой Компьютерный Гений! Мой Свин, Пес, Ослик, Киса! С днем рождения, Игорь. Я тоже помню все…
Помню, как в апреле 1985 года мы встречались с тобой каждый день. И долго бродили вокруг корпусов МГУ. Как я приходила к тебе на ВМК, в твою лабораторию, где на окне стояла огромная герань, и садилась в кресло, и любовалась тобой, твоим хохолком на макушке в середине короткой стрижки и мальчишеским видом, пока ты рассказывал про свои успехи. Как подписывала тебе каждый чистый лист числом десять на каждый день, и ты обязался заполнять их до вечера формулами, которые называл «мои открытия».
Как пригласил меня на вечер преподавателей ВМК, и мы танцевали, а ты то и дело сбивался с такта.
Как у тебя попросили на этот вечер пригласительный билет дежурившие твои же студенты, и я была рядом, а ты грозно, но по сути по-мальчишески, рявкнул на них:
- Начальство надо знать в лицо!
Рявкнул только потому, что я была рядом.
Как позвал меня на семинар,где присутствовали большие математические боссы, и специально опоздал минут на пять. И доклад не начинали, пока ты не пришел. И я гордилась, что его эти профессора и академики не начинают без тебя! Потому что о тебе говорили твои работы. Те самые – открытия!
Как после регистрации брака легко подхватил меня на руки и нес по ступенькам МГУ. Как сияли счастьем твои глаза, когда ты побежал навстречу мне на остановке в Куяльнике.
Спасибо тебе за то, что ты мне дал. За помощь и поддержку.
За то, что ты был единственным.
