Вокруг была чужая комната с грязными потускневшими обоями, с коробками вещей, оставшимися после развода, сиротливо тянувшихся к свету одинокой настольной лампы, подальше от жирных черных теней по углам. За тощей стеной находилась коммунальная кухня с газовой плитой, не мытой со времен Сталина, мусорным бачком, ржавой раковиной и тараканами, бегло шарившими по облупившимся стенам и деловито поглядывающим с бельевой веревки, натянутой по диагонали, из угла в угол.
За мутным стеклом без занавесок жил Город, внезапно и неотвратимо ставший чужим. В Городе был декабрь, с мокрым снегом в лицо, грязный и теплый, как половая тряпка. Декабрь, который вот-вот готовился стать Новым Годом, грозил приготовлениями, мигал гирляндами с елок, пах мандаринами и шуршал подарками в разноцветных обертках, сновал деловитыми прохожими, скупал спиртное и съестное. Как когда-то… Когда был дом.
«Стоит остаться одному в пустой комнате, и сразу понимаешь, как тебя мало. Боишься погасить свет, чтобы не раствориться совсем, не осесть конденсатом на стекле».
Невеселые размышления прервал странный звук – на подоконнике что-то звякнуло. Звонок был вялый, словно у механического будильника с размотанной до предела пружиной. Под желтой от солнца и времени газетой с густо налипшей пылью оказался телефон. Черный, поцарапанный, без диска номеронабирателя, с проводом, перемотанным липкой, свисающей лохмотьями изолентой, который уходил куда-то в недра батареи, теряясь в паутине.
«Странно, в агентстве сказали, что комната без телефона. Может, еще не успели отключить?»
Аппарат снова хрюкнул, настойчиво предлагая снять трубку. Евгений пожал плечами, приготовившись объяснить, что «такие здесь больше не живут».
– Алло! – в трубке молчали, – Слушаю вас! – повторил Евгений.
– Привет, Жентюрчик! – ответил голос с оранжевыми лепестками осенних хризантем, голос, который ни с чем нельзя было спутать, голос мамы, – Молодец, что позвонил!
Вопрос Евгения: «Как вы меня нашли?», застрял в горле.
Мама что-то говорила про погоду, про выборы, про здоровье, давление, про вязаный свитер, шарф и чеснок. Евгений отвечал односложно, не задумываясь о смысле. Просто слушал, глупо улыбаясь, теплые лепестки, которые распухли в шар, окутали, согрели, словно пуховым одеялом. На душе стало спокойно и уютно.
– Ну, все, пока! А то разоришься на межгороде, цулую!
– Пока! Бате привет! – Евгений отрешенно положил трубку.
«Однако», помотал головой он. Если бы Евгений курил, то непременно затянулся бы сигаретой. Рука сама потянулась к трубке, придавила динамик к уху. Ничего. Не было ни гудков, ни шорохов. На подоконнике стоял обычный раздолбанный аппарат.
«По-моему, твоя крыша хочет в отпуск», заключил Евгений, погасив лампу. «Спорт, витамины и секс!», клятвенно пообещал он самому себе и уснул.
День начался писком включаемого по таймеру телевизора. Секундой позже нахлынула тоска последних дней, привычно сжала сердце липкими пальцами.
– До Нового Года осталось ковырнадцать дней, – радостно сообщил диктор под блямкание колокольчиков.
– Очень мило, – Евгений нашарил босыми ногами тапки.
С этого момента, как по отмашке флажка, начиналась длинная монотонная череда ежедневных событий, совершаемых механически и с завидным постоянством на протяжении долгих лет. В памяти был один общий, универсальный день, как трафарет, как шаблон, в котором менялись только числа и рубашки, а все остальное оставалось неизменным. Евгений открывал кран – лилась вода, что-то говорил и знал, что услышит в ответ, жизнь была предсказуема как светофор: «Стойте, подождите, идите».
Евгений неподвижно стоял на перекрестке и смотрел на меняющиеся огни, на замирающую по их командам вереницу машин, в стеклах которых отражались мигающие на разные лады блики гирлянд, до тех пор, пока его грубо не толкнули в плечо: «Встал на дороге»…
С удивлением Евгений обнаружил, что идет уже не на работу, а назад, что утренние сумерки уже сменили вечерние, и день снова провалился в небытие, ничем не зацепив память.
«Домой?», спросил его, прощаясь, охранник. Евгений кивнул, машинально пожав руку. Но, потянув на себя деревянную покосившуюся дверь своего подъезда, понял, что дома у него нет. Есть просто место, где он спит. Дверь заскрипела и зло ляпнула вдогонку по косяку: «Еще один… Шляются…»
Комната встретила тишиной и запахом нежилых помещений, запахом пустоты. Распугивать тишину привычно взял на себя телевизор: «депутатские фракции, сок «Чемпион», около ноля ночью». Евгений распахнул форточку и в жилище ворвался холодный городской воздух, настоенный на свете фонарей и перемешанный снующими машинами с гарью и дымом.
Постукивали пуговицами о деревянные стенки шкафа рубашки, привычно занимая свои места, Евгений принялся разбирать груду вещей на полу.
Из фотоальбома выскользнула пачка фотографий, веером разлетелась по полу. На них Евгений был со своей будущей бывшей женой. Юные, счастливые…Память могла обманывать, но фотографии, на которых застыло время, не врали. Девушка, которую он когда-то любил, была не той, с которой он расстался, которую оторвал вместе с куском себя. Евгений поспешно вложил пачку обратно в альбом и спрятал его в самый дальний угол. Когда-нибудь он сможет его открыть. Когда-нибудь… Не сейчас…
Сердито позвякивая в тесноте, улеглись вилки с ложками, закряхтев напоследок, въехал в дюбель шуруп, заботливо принявший на свои худенькие плечи настенный светильник. Коробки одна за другой складывались гармошкой и отправлялись в угол к остальному мусору. Когда Евгений, наконец, решил его вынести, часы показывали полпервого ночи.
Помогая себе подбородком и коленями, Евгений кое-как захватил всю охапку и остановил взгляд на старом нелепом телефоне, всем своим видом просящимся на помойку. Умом Евгений понимал, что вчера его воображение сыграло с ним злую шутку, что такого разговора с мамой быть просто не могло, потому что не могло быть в принципе. Но выбросить старый аппарат он, сам не зная почему, не решился.
Загрузив свою ношу в мусорный бак, и медленно поднимаясь по слизанным ступеням, Евгений думал только о том, как он сейчас ляжет спать, вытянув гудящие ноги и послав всех мысленно «на». Звонок он услышал между третьим и четвертым этажом. Сердце тревожно кольнуло иглой. В несколько прыжков преодолев оставшиеся пролеты, Евгений пулей влетел в комнату, проигнорировав соседок по квартире с немым вопросом в выпученных глазах.
Звонил телефон. Не еле-еле, как вчера, а настойчиво, требовательно. Не разуваясь, Евгений бросился к подоконнику и сорвал трубку.
– Где ты ходишь? – спросил недовольный голос.
– Мусор выносил, – ошалело ответил Евгений
– Му-усор, – презрительно протянул собеседник, – По бабам, небось, шляешься? – голос был знакомым, очень знакомым, но кто звонил, Евгений понять не мог.
– Да, не шляюсь я, – промямлил Евгений, лихорадочно перебирая в уме приятелей.
– Гы! А надо бы! – в трубке раздался противный смех.
Евгений поморщился, бесцеремонность собеседника его раздражала.
– А в чем, собственно, дело? – спросил он, – И, вообще, кто это?
– Крошка Енот! – собеседник явно издевался.
– Кто?!
– Тот, кто живет в пруду, – подтвердил голос.
– В каком пруду?
– Да, в любом…
«Воткнули «жучок» в аппарат и стебаются! Как я сразу не догадался?», хлопнул себя по лбу Евгений.
– Сильней! – подзадорил собеседник.
– Ты меня видишь? – Евгений выглянул в окно, – За такие шутки морду бьют!
– О! – в трубке зашлись от смеха, – Это был бы номер!
– Ну, покажись, юморист! – Евгений вглядывался в темноту.
– Ой, мама дорогая! – простонал собеседник, – К зеркалу подойди!..
– Послушай, ты! – начал Евгений и осекся, уставившись на свое отражение в черном стекле.
Ноги нехорошо подкосились, пришлось присесть на краешек стола.
– Угу, – подтвердил собеседник, – Наконец-то.
«Все, надо к психиатру».
– Давай, давай, – отозвался голос, – Сейчас все лечат!
– Я сумасшедший, да?
– Нет, блин, посмотрите на него! Разговаривает сам с собой по отключенному телефону, да еще и спрашивает! Говорили тебе, не ешь испорченных консервов! – голос продолжал издеваться, – Да, ладно! Психам живется не так уж плохо! «Хорошо быть кисою, хорошо собакою», – с удовольствием декламировал собеседник, – «Где хочу, пописаю, где хочу, покакаю». Компот еще дают…
– Неужели, я такой хам?
– Не, – успокоил голос, – Не такой. Хуже. Не может быть двух одинаковых людей. Даже в себе.
– Философ нашелся… Чего звонишь-то? Соскучился?
– В кои-то веки, думаю, дай позвоню перед сном, поддержу морально.
– Лучше бы материально… А скажи-ка мне на милость, друг сердешный, что это у нас за аппарат такой?
– Никому не расскажешь? – собеседник понизил голос, – Признаюсь как на духу: Хрен его знает!
– Так ты же со мной разговариваешь как-то!
– Дык, и ты тоже, вроде, разговариваешь… Лучше меня разбираться должен. Умную мысль хотел сказать… Забыл. А, вот, «Когда привыкаешь к холоду и перестаешь его ощущать, это не значит, что стало теплее».
– Сам придумал?
– Слушай! – обиделся собеседник, – Иди спать, давай! Мне завтра вставать рано! – запикал гудок отбоя.
Евгений покачал головой и повесил трубку.
На общей кухне соседка в бигудях, одетая в выцветший халат с вытянутыми карманами, и рваных тапках на босу ногу, жарила яичницу. Евгений поздоровался и поставил на плиту чайник.
«Удивительно», думал он, вглядываясь в сиреневые сумерки за окном, «как жилище накладывает отпечаток на людей, как при свете голой лампочки в патроне бесценная человеческая жизнь превращается, легким движением пальцев превращается в «бытовуху», как выцветают глаза. В коммунальных квартирах водятся», Евгений улыбнулся, «мужики в безразмерных тянучках, одетых коленками назад, с большим пузом, обтянутым грязной майкой, бывшей белого цвета в своем непорочном девичестве. Бреются раз в два месяца, любят дешевую водку и Жириновского, постоянно промахиваются мимо удобств. Раз. Старушки в валенках и халатах до пят, вечно варят воду в ковшиках и целыми днями смотрят в окна и телевизор. Моются реже, чем мужики в тянучках бреются. Два. Мамаши, непрерывно кипятящие белье в огромных баках, которые занимают на плите две конфорки, постоянно стирающие, чистящие морковку и картошку, всегда с красными мокрыми руками, сердитые и недовольные. Три. Их малолетние дети, скользящие в застиранных колготках по драному линолеуму. Они везде таскают за собой пластмассовые машинки, разломанные пистолеты, дудки, самолеты и трехколесные велосипеды. Дети не расстаются с замусоленным черствым печеньем, которое в итоге скапливается где-нибудь за батареей и служит великолепным подспорьем тараканам».
Соседка Евгения принадлежала к пятому типу. Дама неопределенного возраста, между двадцатью девятью и шестьюдесятью годами, с нарисованным на бледном пергаменте лицом. Тонкие губы и густо зачерненные тушью глаза, выглядели настолько неестественно, что казалось, будто яичницу жарит сам Майкл Джексон после очередной пластической операции.
– Женя, это у вас вчера телефон звонил? – делая ударение на слове «телефон», спросила соседка.
Она представилась, как «Татьяна», но Евгений упорно приплюсовывал отчество, подчеркивая разницу в возрасте.
– Да, звонил, – ответил он, оборачиваясь, – А что?
– Так он же не работает, – уверенно предположила соседка.
– Откуда вы знаете?
– А что тут знать? – женщина пожала плечами, – У нас в квартире телефонной линии нет, и у соседей нет. Во всем доме нет. Как же он будет работать?
– А откуда здесь вообще взялся этот аппарат?
– Ой, – махнула рукой соседка, пробуя яичницу, – До вас тут один дед жил. Его и звали все так – Дед, за глаза и в глаза. Вот он и приволок.
– Зачем?
– Зачем, зачем… Затем, что сумасшедший был. Он по телефону по этому денно и нощно бубнил. Мы с Тамарой и видели его редко, нелюдимый он был, дикий. Но тихий.
– А куда он съехал, вы не знаете? – заинтересовался Евгений.
– Чего ж не знаю. Помер он, прости господи. Взял, да и помер.
– Вот как…
– Да-а!.. Только вот когда мебель-то его выносили, так, одно название, а не мебель, – соседка понизила голос, – телефон-то да и зазвонил… Один из грузчиков, молодой парень, снял трубку, послушал. «Молчат», говорит. А мы с Тамарой стоим, ни живы, ни мертвы. Вчера вот опять звонил…
Соседка выжидающе уставилась на Евгения.
– То же самое, снимаю трубку – тишина, – пожав плечами, соврал тот, – Наверное, звонок самопроизвольно срабатывает.
– А разговаривал-то ты с кем? – вкрадчиво поинтересовалась соседка.
– А разговаривал я по сотовому! – Евгений подхватил закипевший чайник, – На работу опаздываю, извините.
Жизнь шла своим чередом, проскакали новогодние праздники, словно пьяные казаки с папахами набок и шашками наголо. Телефон молчал.
Из комнаты потихоньку выветрился нежилой запах, забился в щели под плинтусами, замер под полом, затаился. Медленно, но верно, начал прибавлять в весе день, поблескивать солнышком. А телефон молчал.
Черную тоску вытеснила, выдавила в форточку странная полузабытая грусть, заставляющая легкие трепетать, словно крылья, и уносящая сквозь бетонные перекрытия куда-то ввысь, в облака. А телефон безмолвствовал.
Однажды ночью Евгений проснулся оттого, что в дверь тихо, но настойчиво стучали, просяще и, одновременно, извиняясь. Красные цифры часов горели в темноте половиной третьего. Евгений натянул штаны и, покачиваясь, прошлепал открывать.
На пороге стояла соседка, Тамара Николаевна, в накинутой на плечи шерстяной шали поверх длинной ночной сорочки, с покрасневшими от слез глазами, комкая на уровне груди носовой платочек.
– Что случилось?
– Женечка, дайте мне позвонить, – По лицу женщины пробежали две блестящие дорожки, – По-пожалуйста, – голос перехватило судорожным всхлипом.
Евгений так опешил, что молча отступил в сторону, пропуская ночную гостью вглубь комнаты. Он зажег ночник и отступил обратно к дверям. Тамара Николаевна мелкими шажками, неотрывно глядя на черный аппарат, как сомнамбула, приблизилась к подоконнику. Беспомощно оглянулась, словно ищи поддержки, и, поправив сползшую на глаза прядь, осторожно взяла трубку.
– Ванечка! Ванечка, это я! – произнесла она скороговоркой, – Мне так плохо без тебя, Ванечка! – плечи женщины сотрясались в рыданиях, – Зачем ты ушел, Ванюша? За что не возьмусь, все из рук валится…
Евгений отчаянно потер виски, в происходящее не верилось. «Можно считать нормальной ситуацию, когда глубокой ночью врываются в комнату, чтобы поговорить по неподключенному телефону?»
– У нас все хорошо, – продолжала соседка, немного успокоившись, – Любочка четверть без троек закончила, пальтишко ей новое купила. Растет девочка, уже невеста совсем. Шерсть, вот, купила, хочу ей кофту теплую связать, простужается постоянно. Но ты не думай, Ванечка, я сильная, я выдержу. Ты за нас не переживай.
Женщина прижала трубку обеими руками и покачивалась из стороны в сторону, словно убаюкивая младенца. Евгений стоял, опустив плечи, и глупо моргал, не зная как реагировать на происходящее.
– Ну, все, Ванюша, пора мне. Ты только не пей там, слышишь? Ну, пока…
Тамара Николаевна медленно отняла трубку и положила на рычаг. На ее лице появилась робкая улыбка.
– Спасибо тебе, – тихо поблагодарила Евгения, подняв глаза, и вышла, притворив за собой дверь.
Тараканы бодро сновали по замызганной кухне, взбудораженные запахом традиционной яичницы на прогорклом масле. Рослые, упитанные, с лоснящимися рыжими боками, они мирно сосуществовали с обитателями квартиры в ранге полноправных жильцов, но при виде Евгения тут же прятались кто куда. Может, еще не привыкли, может, тому виной оказалось виртуозное владение тапком, приобретенное Евгением еще в студенческую бытность, но усатые звери относились к нему с должным уважением и почтительно рассовывались по щелям.
Чайник нырнул под кран и занял место по штатному расписанию.
– Если вам еще немного за тридцать, – напевала соседка, потрясая бигудями и непрерывно пробуя со сковороды попыхивающий сизым дымом бело-желтый блин.
– Скажите, а Тамара Николаевна с дочкой вдвоем живут? – спросил Евгений.
– Ага, – прожевывая, подтвердила соседка, – У нее муж-то, Иван, шофером работал. Ну, и это, – она выразительно щелкнула себя пальцем по кадыку, – закладывал за воротник, да и в аварию влетел по пьяни. Полгода уже как схоронили.
У Евгения по спине пробежали мурашки, сверху вниз и обратно, зашевелив волосы на затылке.
– Любка-то без отца совсем от рук отбилась, дерзит по чем зря, пару раз видела как курит во дворе с такими же сопляками. Вчера вот в туалете час просидела, закрывшись! Что там можно час делать? Я уже Тамаре говорила, ремня бы всыпать девке. Да что та сделает без мужика? На трех работах корячится, лица на ней уже нет.
Евгений не слушал. Он смотрел на закипающий чайник, отрешенно мотая головой. «Что это за коммунальный дурдом под общей отъезжающей крышей?»
Март ворвался в сумрак агонизирующей зимы звоном капелей и нетерпеливыми птичьими переливами. Он плавил хрусталь сосулек, блестел каплями на черных набухших жизнью ветвях, бежал куда-то веселым ручьем. Март бешеной силой взломал ледяную твердь, державшую в повиновении реку, играя, переворачивал огромные серые глыбы. Март скомкал хлопьями ваты снег, обнажил землю. Обнажил душу.
Евгений ждал Ее, чувствовал, что уже пора, что вот-вот. Бродил по улицам, с надеждой заглядывал в глаза, пытаясь разглядеть Ее там.
Он влетел в комнату, закружив вихри весеннего воздуха, принесенного с собою с улицы.
На столе стоял телефон.
«Сейчас!», пульсировало в мозгу, «Сейчас!», утверждали птицы за окном, «Сейчас!», светило солнце.
Рука легла на черную эбонитовую поверхность, сердце бесполезно и бешено колотилось. Он не знал, что будет говорить. Словно собираясь нырнуть, Евгений набрал полную грудь воздуха и сорвал трубку.
– Алло, – ответил на том конце женский голос.
– Здравствуйте, милая девушка.
– Кто вы?
– В это невозможно поверить, это глупо и смешно. Но я тот, кто искал тебя всю жизнь. Я тот, кто тебя нашел.
«Сейчас», Евгений зажмурился, «Сейчас она скажет: «Дурак!» и повесит трубку».
– Так не бывает, – грустно усмехнулась девушка.
– Бывает. Редко, раз в жизнь, но бывает.
– А это правда, ты?
– Я.
– Хорошо. Давай встретимся.
– Давай. Сейчас, на Центральном мосту.
– Как я тебя узнаю?
– У меня будет телефон…
Двое парней, пьющих пиво, обратили внимание на чудака, который брел по проплешинам асфальта, говорил что-то в трубку, прижимаемую к голове одной рукой, а в другой нес обыкновенный настольный аппарат черного цвета без диска номеронабирателя.
– Тариф «Без башни», – кивнул один из них.
– Нет, – покачал головой другой, – Это мобила новой модели. Я про такую читал. Модно сейчас так.
– Бешеных бабок, небось, стоит.
– Ну.
Евгений вдыхал прозрачную весеннюю синь, жмурясь, подставлял под солнечные струи лицо и улыбался. Взгляды прохожих недоуменные и откровенно завистливые прилипали и осыпались под ноги.
Сзади за ним волочился по лужам оборванный провод, перемотанный изолентой.
