И закрываю глаза.»
В лоханку медленной запруженной реки
Ночь опрокинула полдюжины теней.
Ветра линючие душисты и мягки.
И, зачарованные, кажутся длинней
Минуты. Стрекот перебуженных цикад
Так оглушительно лиричен и высок.
Чудные звезды то и дело норовят
Упасть на землю, и сквозь копьеца осок
То глянет дикая фиалка, то репей.
К туману жмутся кроны худеньких ракит.
Над полудремою пугливою твоей,
Молитву голос еле слышно говорит:
«Царю Небесный, иже милостив и благ,
Храни дитя от козни вражьей и земной.
Прости грех вольный и невольный, Боже, всяк.
Даждь утешение, терпимость и покой.
Прииди, Господи, на Тя бо уповах,
Велицей милостью Твоей исполни дух…»
Густые травы на темнеющих лугах
Молитве вторят. И сильней еще разбух
Лимонно-бежевый ком масляной луны,
Чтоб обесцветить неба черную гуашь.
Минуты тянутся. Почти усыплены.
И воздух полнит, разливаясь, нега та ж.
И только вздох разбавит шепоты травы,
и, соскользнув, расколет медленную ночь.
Такой порывистый, глубокий, что, увы,
Его не в силах даже разум превозмочь.
И, как однажды, руки дрогнут и свою
Уронят тяжесть безутешно. Голос мой
Протянет: «Господи, тому, кого люблю,
Дай утешение, терпимость и покой…»