Август обещает добить локти бессонницей до брусничных
Синяков, допить волны из-под длинных ногтей загорелых дам.
Они хоть и набитые ветром, но такие изукрашенные, обычные.
Никак не могу понять, как дышат в этом калеченом городе:
Швы переулков на внутренней стороне лица, разводы хны,
Волосы, запнувшиеся о ветер, мокрые сгибы в уголках глаз…
Я так любил ее дыханье, знаешь, Боже, в шею весны.
Расставаться – чтобы потом звонить, вправлять снегом губы,
Смех безголосых подруг, разговоры, что станет слабее и легче,
Прижигать разрывы артерии сигаретами, грубо, так грубо
Печатать «не уходи» всем, кому ты смогла вывихнуть плечи.
Клеила белый цвет, не могла решиться полоснуть маркером
Эти вены вдоль синих щек, лето брызгало в небо наркозом.
Хотелось быть частью выдоха и твоим самым полным вдохом,
Чтобы глубже дышать в тех страницах, где много прозы.
Сквозь кашель самые пронзительные, приглушенные поцелуи.
Письма для тебя оставляют по всему телу слабые полосы.
Плавные ожоги, сильно вдавленные утром в уголки рта,
Пачкаешь – красишь ресницы, пока я срываюсь голосом.
В каждом метре асфальта, в каждой новой, послушной девочке
Ищу твои разломанные перила, размалеванные буквы на коже,
И то, как ты подводила скулы равнодушным розовым цветом.
Я так любил ее в эти минуты, знаешь, Боже.
В маршрутках чужие ладони разжались, стекли по щекам.
Проводами запутались в легких – ты сама же кричишь, сама!..
Заплаканные тушью улицы города, смазанные запятые не там.
Больно. Сначала очень, потом долговязая осень, потом зима.
И ничего.
И никто не дышит в шею.
