Стеф влетела в аудиторию и недоуменно уставилась на пустое преподавательское место:
- Как? Я не опоздала? Странно!
Она плюхнулась на скамейку рядом с Чингизом и тут же с ойканьем подскочила.
- Блин! – выдохнула она. – Ты был прав. Больно. Привет, кстати.
- Привет, - отозвался Чингиз. – А я же предупреждал. Старших слушать надо. На вот, в утешение…
Он достал из рюкзака стопку дисков. Стеф тут же радостно в них вцепилась:
- Кипелов и Маврин… помню-помню. «Потерянный рай» с оркестром! Чингиз, ты гений! «Сделано в России»… этого я не просила, но тоже возьму. А вот «Князя Игоря» я точно не просила.
- Опс… - Чингиз вынул диск из ее рук. – Это мое.
Стеф воззрилась на него с удивлением:
- Вот уж не думала, что ты слушаешь классику!
- Почему это? Не хардом единым жив человек…
- Ясно. Споемся!
Стеф не обратила внимания на необычную, настороженную тишину в аудитории. Как и на недоуменно-непонимающие лица сокурсников. Откуда ей было знать, что Чингиз за три года в универе в первый раз с кем-то по-человечески заговорил. И с кем! С той, кого прибил мало не до сотрясения мозга! А сама Стеф! Ведь крыла его на чем свет стоит, поручила Ване начистить Чингизу узкоглазую физиономию… И вот, музыку берет послушать, ведет с ним светские беседы…
Ане было пофиг. Она раскрыла рюкзачок и попыталась одновременно вытащить из него тетрадь и запихать вместо нее диски. Ничего не получилось. Рюкзачок шлепнулся на пол, и по паркету с глухим стуком покатилась баночка с вазелином.
- Вазелин…- раздался в аудитории чей-то одинокий голос.
Чингиз моментально развернулся в направлении голоса и в звенящей тишине отчеканил:
- Жопу мазать.
Стеф подобрала баночку и мило улыбнулась:
- Чин… Ты поаккуратнее… Люди не поймут.
Чингиз что-то пробормотал сквозь зубы на незнакомом языке.
- А если по-русски?
- Это не переводится. А если и переводится, то чисто физиологически этого не представить.
- Пошляк.
Чингиз пожал плечами:
- Чем удобряли, то и выросло… Начнется лекция – пнешь меня. Я посплю.
- Спасибо, родной! Я тебя уже пинала! И больше не хочу!
Чингиз сокрушенно покачал головой:
- Ну сколько раз мне еще прощения надо попросить? Двадцать? Тридцать? Сто?
- Сыграть на гитаре вполне достаточно. Ты обещал.
Стеф прыснула, наблюдая, как Чингиз меняется в лице – от снисходительной иронии до беспомощного смущения.
- Ань… солнышко…. Ну не умею я серенады петь! Да и репертуар… не для женских ушей, мягко говоря.
- Ничего, мне сгодится. А серенады петь учись. Полезное дело.
Стеф успела заметить, что все это время в аудитории звучали только два голоса - ее и Чингиза. И если последнему было на это глубоко наплевать, то Аню это слегка прибесило. Она встала и во всеуслышанье заявила:
- Коллеги! Я все понимаю. Мы, конечно, красивая пара, но вот так пялиться на нас совсем не обязательно. – Тишина стала еще пронзительнее. – Спасибо за внимание.
Дверь открылась. В аудиторию, с опозданием на добрых полчаса, невозмутимо вошел преподаватель.
- Доброе утро, извините за опоздание… попал в пробку. Ну-с, продолжим…
На перекур все вывалились гомонящей толпой, повытаскивали сигареты и дружно задымили. Чингиз прижал зубами неизменный «Честерфилд», щелкнул зажигалкой и вздрогнул, услышав голос Стеф:
- А мне?
Секунду он соображал, что это значит. А когда сообразил, улыбнулся уголком рта и отдал Стеф прикуренную сигарету. За что был вознагражден ослепительнейшей улыбкой и благодарным чмоком в… почти в губы. Слегка обалдев от такого обращения – это как понимать, как знак особого расположения или как шалость? – Чингиз прикурил новую сигарету, с наслаждением затянулся.
«Как шалость… Хороши шалости! Как пошалит – так меня током бьет. И ведь все прекрасно понимает… Чертовка! Бесенок на попке – ничего удивительного. Она сама как бесенок. Чертовка, вот чертовка! Ведьмочка белокурая… Играет, забавляется! Казаться легкомысленной и быть недосягаемой – верх искусства, Гюго был прав».
Чингиз машинально курил, думая о своем и бессознательно наблюдая за Стеф – вот повернулась, тряхнула белым золотом волос, задорно рассмеялась, махнула кому-то рукой… Ване махнула. Чингиз чуть не зарычал – так его резануло это приветствие, но вовремя опомнился: Стеф ему никто. Никаких прав на Стеф у него нет. Так что она может делать все, что ей заблагорассудится, то есть доводить его до белого каления и с невинным видом исчезать к кому-то другому: «А я что? Я ничего! Я не виновата, что ты так на меня реагируешь!»
«Перекурщики», изредка поглядывавшие на Чингиза – неожиданно теплое отношение к нему Стеф всех, мягко говоря, удивило – увидели, как он внезапно раздраженно отшвырнул окурок и шагнул было ко входной двери, но войти внутрь не успел. Черная тень пронеслась по колоннаде и стремительно спикировала прямо Чингизу на голову.
Тот вскрикнул и неловко отмахнулся, вызвав всеобщий взрыв хохота. Тень оказалась огромной угольно-черной птицей. Она взмахнула широченными крыльями, сделала круг над Чингизом и спокойно опустилась к нему на плечо. Смех стих.
Чингиз недовольно покосился на птицу:
- Ты что тут делаешь? Иди домой.
Ворон громко каркнул, переступил лапами и не двинулся с места, пока Чингиз не дернул плечом:
- Пошел на пол. Опять куртку порвешь.
Ворон спланировал вниз, Чингиз присел перед ним на корточки.
-А теперь объясни мне, что ты здесь потерял. Какого хрена тебе тут надо?
Если бы птица сейчас заговорила человеческим голосом, никто бы не удивился. Но ворон снова крикнул, растопырил крылья и поскакал к двери. Оглянулся, чтобы убедиться, что Чингиз за ним наблюдает. Долбанул клювом в дверь. Скрябнул ее лапой. Потом молниеносно взлетел и заметался над Чингизом, оглушительно каркая и хлопая крыльями.
Чингиз замахал на него руками:
- Стоп! Стоп! Я не понял. Еще раз.
Ворон обреченно шлепнулся наземь и повторил все действия сначала, после чего уселся было вновь на плечо хозяина, но тут же слетел вниз.
Чингиз озадаченно нахмурился:
- Кто-то ключи опять потерял, что ли? Ну неси, - он вытащил из кармана связку ключей и протянул ее ворону. Тот клюнул его в руку; Чингиз снова вскрикнул и шлепнул птицу по клюву: - Придурок! Не нужны ключи – так и скажи, че сразу клеваться? Идиот… Ну что тебе тогда?
Ворон угрюмо нахохлился.
- Что молчишь, как Лига Наций?
Ворон отвернулся.
- Ну вот, обиделся… - Чингиз вздохнул и погладил птицу по жестким перьям. – Да ладно тебе… Чуть что, так сразу дуться. Чуть руку мне не пробил, и еще обижается. Вот возьму и тоже обижусь. Я, между прочим, когда ты со своей подружкой из моей куртки гнездо себе устроил, слова не сказал. Хочешь сухарика?
Ворон медленно, словно делая великое одолжение, повернулся и покосился на протянутую ладонь с сухариком.
- Ну что? Мир?
Понтий Пилат стал клевать сухарик. Все, кто был в колоннаде, затаив дыхание следили за общением человека и птицы. Ворон не сказал ни слова, но создавалось полное впечатление настоящего диалога. Они разговаривали.
Стеф вместе со всеми наблюдала, как Понтий Пилат ест из рук Чингиза, и вдруг ее пронзило чувство поразительного сходства этих двух существ, мужчины и ворона. Может, это оттого, что волосы у Чингиза были точно такого же цвета, что и перья Понтия Пилата. А может, оттого, что Чингиз больше принадлежал к миру зверей и птиц, чем к миру людей. У людей не бывает этой хищной, опасной повадки, этих настороженных, совсем звериных движений, этой дикой необузданности во взгляде и густого жара в ладонях. Чингиз вовсе не приручал ворона. Понтий Пилат чувствовал в нем существо из своего мира, и Чингиз был для него не хозяином, а другом. Аня снова вспомнила Чингиза на Ладоге: он был там дома и несомненно на своем месте.
Чингиз был чужаком среди людей. Чингиза самого надо было приручать.
Понтий Пилат довольно крякнул. Чингиз подтолкнул его под хвост:
- Все, топай. Дома разберемся.
Ворон послушно снялся с места, сделал над парнем «круг почета» и полетел в сторону Невского проспекта. Чингиз проводил его глазами, стряхнул с ладони крошки, поднялся. Недовольно обозрел шокированную толпу:
- Что, ворона никогда не видели, что ли?
- Ручного – никогда, - отозвалась Стеф.
Чингиз натолкнулся на ее взгляд. Она смотрела так, будто решила что-то важное. Решила окончательно и бесповоротно. Словно говорила: «Теперь все. Теперь никуда не денешься».
- Ничего удивительного, - буркнул Монгол и решительно направился к двери факультета. Он терпеть не мог, когда на него глазели.
Он терпеть не мог, когда на него глазели.
Девицы, заходящиеся от восторга, глядя на его почти обнаженное тело, вызывали у него отвращение. Они обожали его. Они визжали, когда он выходил под поливающий жар софитов. Он извивался на сцене в неистовом, страстном стрип-танце, в его номерах не было нарочитой «бизоновой» грубости, присущей мужскому стриптизу – только лукавый призыв, взрыв сексуальности, изысканная мужественность и животная грация самца, скрашенные неповторимым азиатским колоритом. Каждое его движение вызывало вопль экстаза.
Девицы сходили с ума и, стоило ему под конец номера остаться в узких плавках, почти лезли на сцену: погладить, пощупать сильное, очень стройное, разгоряченное в танце тело.
Он презирал их.
К обеду настроение у Чингиза упало ниже городской канализации. Он курил и занимался самокопанием, заткнув уши «Князем Игорем». Причиной отвратительного настроения был даже не Понтий Пилат с его непонятной выходкой. В обычное время появление ворона на факультете вызвало бы у Чингиза сильную тревогу и, возможно, побудило бы уйти с лекций и мчаться сломя голову домой. Но сейчас причина коренилась явно в другом. Может, в том, что Стеф всю лекцию прошушукалась с Ваней…
Это было обидно. Поведение Стеф по отношению к Чингизу будто бы давало массу вполне определенных надежд. Теперь она давала понять, что надежды беспочвенны. Не было злости, не было гнева. Была по-детски удушающая обида с острым привкусом горечи. Казаться легкомысленной и быть недосягаемой… Да уж. «Простись с надеждой и направь к знакомым берегам свой парус»… От пришедшей на ум строчки из Лопе де Вега Чингиза передернуло. К знакомым берегам в виде случайных и ни к чему не обязывающих связей для удовлетворения физиологических потребностей возвращаться не хотелось. А придется, похоже…
Чингиз сквозь прикрытые веки наблюдал за Стеф. Та беседовала с Ваней. Забавлялась, пуская ему в лицо струйки сигаретного дыма. Некурящий Ваня морщился, отмахивался и глупо улыбался, красуясь перед Аней, как тетерев на току.
Чингизу стало противно. Он перевел взгляд на Исаакиевский собор и увеличил громкость. Наушники завибрировали от будоражащего кровь ритма «Половецких плясок». Да гори они все гаром…
… Завтра будут деньги. Придется, правда, попотеть. Самопальные байки – прибыльное дело. Рискованное, конечно. Но связи отлажены, и детали достать ничего не стоит. А уж что может быть легче, чем перекроить «Урал» в «Харлей»… Хорошо, когда живешь рядом с границей. Деньги будут.
«О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить! Спасу я честь свою и славу…»
Если бы кто лет десять назад сказал Чингизу, во что он превратится! Психопат с «чеченским синдромом», бывший наркоман (кто сказал, что они бывшими не бывают?) и вообще полное чмо. «Я свой позор сумею искупить…» Ха! Этот позор не искупишь. Хотя пытался же – своей кровью, как говорится. Только он больше чужой крови пролил, чем своей. Чего уж теперь… Теперь самое великое счастье – сдохнуть поскорее, разбившись на мотоцикле или попав под трамвай. Ну давай, Аннушка! Разливай масло!..
Утонувший в собственных мыслях и переживаниях, оглушенный музыкой, Чингиз не слышал, как вдруг на всю колоннаду взвился возмущенный голос Стеф:
- Придержи язык, хрен недоделанный! Что бы ты знал!
Что ни говори, Стеф была мастерицей по привлечению общественного внимания. Теперь все оторопело наблюдали, как сумасбродная всеобщая любимица решительным шагом направилась к Чингизу и выдернула из-под его шевелюры наушник:
- Угости музыкой. О! «Половецкие пляски»! Здорово.
Стеф прислонилась затылком к груди Чингиза, положила его руки себе на талию и замерла, покачивая головой в такт музыке. Она дала понять, кого выбирает между Ваней и Чингизом.
А Чингиз опешил не меньше остальных, если не больше. Настолько, что даже не шевельнулся и продолжал, как ни в чем не бывало, созерцать купола Исакия. Как будто так и надо.
Единственным, кто не находился в состоянии шока, был Ваня. Он находился в состоянии злобы, подогретой непониманием. Вернее, пониманием того, что он чего-то не понимает. Желание уделать Тихоню до кровавых соплей достигло невероятной силы. И Ваня пошел на абордаж.
Для начала он заслонил Тихоне вид на собор и с нагловатым прищуром уставился на Стеф. Чингиз никак не реагировал, лишь чуть заметно затрепетали его тонкие ноздри. Эх, если бы Ваня знал, что обозначает эта легкая дрожь! Но Ваня не знал. Поэтому сказал громко, чтобы непременно услышали все:
- Стеф, а если бы я тебя ударил, ты бы мне тоже дала?
Последнее, что слышала Стеф, было яростное шипение Чингиза. Потом ее отбросило к стене, а в следующий миг Чингиз рухнул, сбитый с ног ударом кулака в левый висок.
… Он бы успел увернуться, если б не пришлось убирать с дороги Аню и выпутываться из связывающих их наушников плеера. Но это было уже неважно… В ушах еще звенело, но тренированное тело само знало, что делать.
Тихоня винтом взвился на ноги. Второй удар Вани напоролся на несокрушимый блок, одновременно железные пальцы впились ему в горло, едва не выбив кадык. Ваня хрипло булькнул и подкосился, обмякая. Тихоня молча шарахнул его лицом об колено и швырнул здоровенного парня на землю, как тряпичную куклу. Тот попытался подняться, тряс головой. Удар основанием ладони в лоб напрочь лишил Ваню способности соображать. Тихоня секунду постоял над поверженным соперником, а потом вдруг неуловимо быстрым и точным движением припечатал его горло коленом к асфальту. Ваня конвульсивно задергался, пытаясь сдвинуть преграду для дыхания, но с таким же успехом можно было двигать бетонную стену.
Чингиз был в бешенстве. Он ничего не видел и не слышал вокруг. У него была только одна мысль: убить! Убить! Задавить гада, размочалить, как крысу! Только когда это грязное существо перестанет биться за последние вздохи, когда станет кучей костей и мяса – тогда он успокоится. И ни секундой раньше!
- Чингиз!!! Не смей!!! – Стеф, оправившаяся от шока, тараном врезалась в плечо Чингиза, тот потерял равновесие и ослабил давление на горло Вани: - Ты что?!! Совсем спятил?!! Отпусти его!!!
Стеф неимоверными усилиями отпихала Чингиза от полузадушенного Вани и, не вынеся нервного напряжения, закатила ему пощечину, потом еще одну, еще и еще…
Кто-то уже помчался вызывать «скорую» для Вани, кто-то тихонько произнес слово «милиция»… Это слово подействовало на Стеф, как красная тряпка на быка. Она отвернулась от Чингиза и завопила:
- Ах, милицию вам?! А что ж вы стояли и глазели, идиоты?! А разнять никто не подумал!! Мне пришлось!!! Кретины! Какая милиция?! Хоть бы пальцем кто пошевелил!! Конечно, получили хлеба и зрелищ, теперь можно и милицию для хорошего финала!!
Стеф снова посмотрела на Чингиза. Он выглядел ужасно. Лицо, искаженное бешенством, стиснутые зубы, частое дыхание через раздувающиеся ноздри, мокрые от пота длинные пряди волос свисали на лоб. И все-таки он немного пришел в себя, совсем чуть-чуть, от неожиданности пощечин. Это уже хорошо…
Стеф подхватила рюкзачок, обняла Чингиза и мягко повлекла его в сторону Биржевого проезда:
- Пойдем отсюда… Сами справятся. Понедельник – день тяжелый…