Всякий, небось, слыхал сказку про Иванушку-дурачка. То-то и оно! Но мало кто знает историю папани евонного, тоже Ивана. А знать надобно! Ибо, как гласит закон Авогадро: «У каждой Красной Шапочки есть своя бабушка». Точную формулировку теперь ни один леший не вспомнит. Даже тот умник, что Василису Премудрую охмурил. Но смысл я досконально передаю.
Итак, братия, Богу помолившись и ядреной самогоночкой подкрепившись, приступим к сказанию вельми премудрому.
Жил, значит, был Иван-отец, коего для пущего склада именовать буду просто Иваном. И был он не то, чтобы дурак какой, но и не шибко умный, ибо, как гласит первый закон Ньютона: «Яблоко от яблони недалеко падает». Конечно, точную формулировку память народная утеряла, но смысл такой. Могёте не сумлеваться, как любила говаривать покойница, царство ей небесное, мать Ивана. Но из государственных соображений уровень своего интеллекта Иван до поры до времени скрывал, ибо считал себя - вот уж не знаю с чего! - тайным оружием царя-батюшки. А тайное, оно и должно быть тайным. Только напрасно все это! Рано ли, поздно ли, но выйдет боком. Так оно и случилось.
Как-то раз приснилось Ивану, будто он с Кощеем Бессмертным сожительствует, и четко так приснилось, в деталях. Ну, Иван, понятно, разволновался, разнервничался и свалился с печки. Да боком о пол и угодил. Тут все и поняли, что он не то, чтобы дурак какой, но и не шибко умный.
Видать в мозгу у Ивана от этого падения что-то сдвинулось. Выпрямился, плечи расправил, грудь выкатил, живот подобрал и, знай, орёт:
- Хотца подвиг свершить!
И что вы думаете? Схватил кочергу и шасть за околицу. Да попался ему на дороге кобель лютый, и принялся этот злыдень, что есть мочи, облаивать Ивана.
- К лешему - подвиг, - думает Иван, - А вдруг зверюга бешеная? Укусит ишо!
Подставляй опосля задницу Айболиту. Сон-то, видать, неспроста приснился. И вернулся.
А уж как матушка рада была, а уж как батюшка рад был, что сынок кочергу обратно принес. Ни словом сказать, ни таким херовым, как у меня, пером описать.
Завалился Иван опять на печку да, знай, посапывает. Но верно подметили в народе: «Пришла беда - отворяй ворота». Приснилось Ивану, будто Змей Горыныч его целует, да враз всеми тремя головами. От такого дива - дивного брякнулся Иван о пол, да точнёхонько на другой бок и угодил. И не выдумки это вовсе, что ежели о земь ударишься, то добрым молодцем обернешься. Уж, каким добрым Иван стал! Хучь всю его избу по бревнышку раскати, слова не скажет, разве, глаз да размыкая, простонет что-нибудь дружелюбное. А молодцем он всегда был! Сам в бане его фирменный молодецкий знак видел - крупный такой! Скоро сказка сказывается, да не скоро Иван очухается. А пока он в себя приходит, предупрежу я тебя, разлюбезный мой читатель, о переменах имеющих место быть, как любил говаривать ныне покойный, царство ему небесное, наш волостной староста. Ежели опосля первого падения у Ивана в голове что-то сдвинулось, то теперь оно кое с чем съехалось, и от этаких напастей Иван совсем обалдел.
- По фигу мне все, - едва оклемавшись, надрывался Иван, - Подвига хотца, подвига!
Хвать жердь (кочергу-то батюшка с матушкой предусмотрительно припрятали) и прямиком к лесу. А там гуси-лебеди:
- Га-га-га!
Присмотрелся к ним Иван повнимательнее:
А уж не те ли это твари, что киднеппингом промышляют и намедни у Аленкн, подруги евонной, братца свистнули? Кажись, они! На кого, интересно, они сейчас работают? По их наглой сплюснутой морде видно, что на Горыныча. Сон-то, видать, неспроста приснился. А он у батюшки с матушкой единственный. Не переживут они евонного похищения: с ума сойдут от радости.
Почесал Иван затылок, опосля грудь почесал, почесал левую подмышку, правую, живот и пониже с обеих сторон тоже почесал.
- Эх, знать, опять не судьба, - молвил Иван и понуро побрёл домой.
А там батюшка, а там матушка:
- Жёрдочку, Ванюш, принес?
В третий раз забрался Иван на печку, захрапел. Тут ему полный расчет и вышел: привиделась ему Василиса Прекрасная, да не простая, а нагая. Поводит всем, чем только баба поводить может, кое-что выгибает, кое-что раздвигает.
- О, Мадонна, - шепчет Иван во сне.
- Какая я тебе, на фиг, Мадонна, - скромно отвечает Василиса. - Совсем что ли опупел? Разве ж у Мадонны такие груди?
И в нос Ивану ими тычет. Иван уж совсем собрался в третий раз о земь биться, да Василиса задержала:
- Ты погодь, Ванюш, успеется. Ты мне ответь: ндравится тебе то, что видишь?
- Ишо бы не ндравиться!!!
- Коли так, выручай, родимый! А то Кощей... Ну, ты понимаешь... А за наградой дело не станет,- сказала, подмигнув, Василиса и вся зарделась как маков цвет.
Иван на радостях так о пол ударился, что три дня бездыханный лежал. То-то стариков потешил. Да на беду забрел к ним в избу калика перехожий. Они-то к нему со всей душой: и напоили, и накормили, и в баньку сводили, даже костыль евонный чистой тряпочкой протерли. Все честь то чести. А он, чтоб ему до гроба икалось, вона как отблагодарил: живой водичкой сбрызнул Ивана, тот и восстал, как щегол из пепла. Ну, не щегол, ина кака птица. Суть дела не меняется. Мог бы и скатертью-самобранкой оделить. Да и сапоги-скороходы все бы в хозяйстве сгодились. А Иван - куды его? Разор одни! Восстал, значит, Иван, как петух из пепла. Ну, не петух, ина кака птица! Суть-то одна! Пошарил кочергу - не нашел, и жёрдочки - ни одной. Вона как надежно сховали их батюшка с матушкой.
- Не судьба, - угрюмо молвил Иван и попёр прямиком в лес. Забрел в самую дремучую чащу и видит на самом высоком дубе - сундук. Иван наш хучь умом и не блистал, но сказочки почитывал, а потом знал, что в сундуке том и заяц, и селезень, и яйцо с иглой. И чтобы Кощею конец вышел, надобно и зайца-то споймать, и селезня-то подстрелить, и яйцо-то разбить, и иглу-то сломать. А она, небось, из сверхтвердого сплава!
- Хлопотно больно, - сказал Иван, горько вздохнул и добавил:
- Видно не судьба мне с тобой быть, Василисушка.
И в соседнюю деревню побрёл. А та словно вымерла: ни звука, ни пука. Только у одного дома сидит на завалинке девица красная. Наш Иван к ней подрулил и галантно так выпытывает:
- А же знает ли, распрекрасная сударыня, куда весь честной народ подевался. Уж не Горыныч ли балует?
- Видать давненько ты, молодец, в наших краях же бывал, - стыдливо
потупившись, держала ответ девица, - коли не ведаешь, что прибыло к нам чудо невиданное, чудо еврейское. Вот народ и повалил на диковинку полюбоваться
- Уж не про Чудо-Юдо ли ты говоришь? Дык, он такой же, как Горыныч, токо у него обрезанный.
- Вот на обрезанный и глазеют все.
- А те чего же со всеми не побежала?
- Эка невидаль!
- У кого же это ты подобное видела?
- Ох, и бесстыдник ты, молодец, - одобрительно заметила девица.
- Ишо бы, - молвил Иван и, взяв быка за рога, а девицу за более мягкое место, проникновенно спросил:
- Замуж за меня пойдёшь?
- А фиг ли, - задумчиво, как бы про себя, отвечала та, - Главное, чтобы человек хороший был.
- Человек я - что надо. Пойдём в кусты, сама увидишь.
На том и поладили. А там честным пирком да за свадебку.
И я там был, мед-пиво пил и самогоночку не забывал проведывать, и то, что по усам текла, хучь и не по моим, в мой рот всё едино попадало.
И стал Иван с Марьюшкой (так жену его звали), жить - поживать да на холодильник копить. Прижил Иван с Марьюшкой трёх сыновей, да все разномастных: один - брюнет, другой - блондин, а последыш - шатен. Вона сила кака в человеке была! И был наш Иван - замечательный супружник. А что с царицей он согрешил, так это - брехня. От зависти. Наш Иван ежели с кем и ..., то это - брехня!
А подвигов Иван много и без кощеевой Василисы совершил. То бывало с урядником подерется, то царя-батюшку прилюдно обматюгает. А про Кощея все больше с жалостью вспоминал, дескать, он хучь и супостат, но всё же божья тварь и тоже жить хочет.
И без чудес не обошлось. Досталась Ивану опосля передела така землица, что все диву давались. Посеет бывало Иван рожь, а вырастет гречиха, посеет гречиху, а вырастет горох, посеет горох, вообще, ни черта не вырастет. Проведал про ту невидаль сам царь-батюшка. Взял да и прикатил, объявил ванюшин участок национальным достоянием и своими белыми рученьками посадил экзотическое растение авокадо, заместо коего вырос самый обыкновенный хрен. Это сочли дурным предзнаменованием. И верно. Спустя двадцать лет хренакнулся царь-батюшка с трона, головку зашиб и отдал Богу душу. Так, выпьем, братия за упокой души кормильца-поильца нашего и прервем наше правдивое повествование до лучших времен, то бишь до времён, когда таким пытливым краеведам, как я, отдавшим живот свой без устатку изучению генеалогического древа Иванушки-дурачка, будет повсеместно подобающий почет и уважение.