Все хоть и не сразу, но состоялось: случилась выставка, и была написана повесть.
Он еще не знал, про себя - что он за писатель, так же, как и художник, впрочем. Наверное, это никогда не знаешь до конца…
Он писал легко и быстро, но глубины, как ему казалось, - не хватало.
- Откуда ее взять глубину-то? – успокаивал его Марат Нафиков, который, сообразуясь со своим званием Гения Планеты, тоже что-то писал в стол.
- Глубина, брат,- она со страданием приходит. А, мы разве страдали?
Нет - нам нужно манифестами и концепциями ворочать. Мы первопроходцы - вот наш хлеб! А, глубину оставь какому-нибудь новому Достоевскому. Для этого, как и он, нужно побывать там - он многозначительно тыкал пальцем в сторону неба.
Нужно услышать звон клинка и шелест серафимовых крыльев у себя над головой!
Андрей соглашался и не соглашался с ним. Действительно, они мало еще страдали в этой жизни.
Их довольно часто предавали и обманывали… Что, разумеется, огорчало. Но, разве это сравнимо с той зоологической жестокостью, в условиях которой, формировались иные литературные дарования? Может быть, на самом деле, их удел - создавать шоу на злобу дня? И хватит уже учить все Человечество - как жить?
Впрочем, как тогда быть с этим неистребимым желанием связывать между собой обрывки воспоминаний и снов, превращая их в ароматно пахнущие пучки луговых трав, развешанные на чердаке нашего израненного сознания?
- Да, дорогая! Я тебя слушаю. Что? Стало холодно? Ну, что же пойдем домой.
Я предлагаю взять бутылочку красного и превратить этот вечер в очередное воспоминание! Приятно иногда предаться воспоминаниям! А, для этого их нужно заготавливать впрок - вот в такие замечательные летние вечера!
…Просто, ты еще слишком молода, чтобы понять …
Ну - это, примерно, как гербарий или коллекция бабочек - воспоминание о прошедших школьный каникулах.
…Я очень рад, что ты, наконец, поняла мою мысль! Пионерское детство все-таки не прошло даром. Ах, ты не успела поиграть в эту игру? Ну, и хорошо, зато ты молода и красива. Возможно, сегодня, благодаря тебе, мне удастся пополнить свой гербарий замечательных воспоминаний!
Буквально накануне его, вдруг осенило... В то утро, он выбирался из паутины привычных сновидений, словно ловец жемчуга из недосягаемых доселе глубин. Что-то, вдруг, придало новых сил, и он рискнул спуститься туда в смутные мерцающие расселины, среди водорослей, где еще никогда не бывал.
Там, в таинственных сумерках тишины, угадывались небывалые богатства. И он поплыл, раздвигая руками шевелящиеся растения, и внимательно прислушиваясь к биению собственного сердца: тук… тук! Тук…тук! Кровь экономно отмерянными бросками, словно последние горсти риса в голодный год, отправляется в путешествие по артериям. Пробуждение было таким же тяжелым, как и погружение в пучину снов.
Сегодня море встретило его полным штилем, лениво шевеля волной, чтобы только показать, что оно море, а не разогретая солнцем лужа районного масштаба. Море прикидывалось ласковым котенком, как будто это не оно всего три дня назад ворочало тут валуны и гудело судьбоносным лохматым прибоем, отнявшим у людей еще несколько беспечных жизней.
А сегодня тишина и благодать: всепрощающая и нежная, словно приглашает еще раз попировать на этом вечном празднике жизни!
-А, почему нет? И – где наша не пропадала? Снова захотелось кружиться в лихом водовороте жизни, ловя минуты счастья, и выпивая их до дна, как пчела вытягивает нектар из беспечного с виду цветка. Но, что-то мешало ему сегодня…
Накануне он получил письмо от приятеля- Юрки Вяльцева - тот стал учителем рисования и призывал слушать Тишину.
Было непонятно: то ли Вяльцев сдулся, то ли, напротив, помудрел? А, за несколько дней до того, пришло письмо от другого приятеля- все благодаря «Одноклассникам»- Сашка Тюрин прислал подробное письмо, где за глубокомысленными рассуждениями, скрывалось явное бахвальство, сдобренное качественным видеорядом: вот его мастерская, вот он сам… Вот его картины, которые приносят ему стабильный доход. Во всем обстоятелен, и своего не упустит! Словно купец - средней руки, отмеряющий сукно, предусмотрительно заготовленное в «прошлом годе»
Между этими людьми, застрял он сам, заигравшийся в юношу, не то поэт, не то художник!
Что-то все-таки не так в его жизни? Определенно не так! Почему он не может, как Вяльцев, и почему - даже не завидует Тюрину? А, может быть, все-таки есть зависть?
Да нет, если уж завидовать так Титанам! Хотя вот они-то - вряд ли были счастливы, в обычном понимании... Разве что в минуты божественных озарений!
Был ли счастлив Микельанджелло, оттого, что неприлично богат? Вряд ли… Во всяком случае не от этого.
Все время работал. Спал на полу – там, где его заставала смертельная усталость - среди крыс и запаха красок! А, что чувствовал Ван- Гог, который был совсем небогат- напротив нищ и голоден, как церковная крыса! И тоже самозабвенно работал, переживая сходные чувства.
Вот чему он, пожалуй, по- настоящему завидовал! Этой самозабвенной работе, наполненной смыслом!
Той недосягаемой глубине, которая доступна большим рыбам. Как в давешнем сне, ему хотелось достичь этих небывалых глубин и увидеть, то, что до него не видел никто!
Вот ради этого стоило жить и стоило жертвовать самой жизнью!
Хотя вряд ли он так уж старался в стремлении к этому. Возможно у него слишком короткое дыхание!
Но он раз за разом пытается достичь этой заветной глубины, ныряя все дальше. И рано или поздно, он добьется своего! Возможно во сне. И пусть это будет - последний сон, после которого не возвращаются назад.
Он шел от моря с таким чувством - будто встретил, наконец, любимую женщину!
И она ответила ему взаимностью, прикоснувшись теплой ладонью к его губам. Не губами, а именно ладонью, как это делают любящие женщины: ведь только так можно заглянуть в глубину глаз! А, может быть - всего лишь показалось? И она просто скользнула по нему слегка заинтересованным взглядом? Возможно и так, но нельзя быть слишком требовательным на закате своей жизни. В такое прекрасное и спокойное утро, нужно радоваться даже самым скромным подаркам Судьбы.
Это раньше, когда жизнь горстями бросала к его ногам удачу, он высокомерно ковырялся в ней, словно избалованный ребенок в булке с изюмом. Попробует и выбросит. И снова тянется к столу, уставленному яствами.
Сейчас не так. Сейчас его больше греют воспоминания о былых пирах. Пожалуй, он, наконец-то, стал мудрее.
Уставший и, словно, постаревший на несколько лет, он сидел в кресле самолета, возвращаясь, в Ташкент с похорон деда. Похороны были тяжелыми: он впервые хоронил близкого человека. Кроме того- это чувство вины. Почему мы чувствуем себя виноватыми, когда люди уже уходят? Почему не раньше?
Был конец восьмидесятых, и никто еще не подозревал, что скоро все перевернется и жизнь пойдет кувырком.
Ирина была стюардессой этого исторического самолета. На панели возле входа в кабину пилотов была прикручена табличка: На этом самолете, погибла, стюардесса Наталья Курникова… Он хорошо помнил ту, давнюю историю-самолет хотели угнать в Турцию, а девочка этого не хотела. Она жила в стране, где люди были приучены жертвовать собой. Иногда это кончалось для них плохо. Сейчас другие времена и другие нравы… Хотя и сейчас люди гибнут довольно часто, но скорее это не их собственный выбор.
Сначала он поймал на себе заинтересованный взгляд женских глаз. Равнодушно оценил дарительницу, машинально заметив ее красоту, – типичная, хорошенькая стюардесса Аэрофлота: аккуратно подогнанная синяя униформа, русые волосы уложены в прическу, стройная фигура – все при ней!
Самолет, глухо урча моторами, летел над пустыней.
Природа пустыни была хорошо знакома ему еще с детства: в обрамлении желтого песка сверкала под солнцем любимая «Соленка»- густосоленое озеро, где они проводили свои летние каникулы. Вид на озеро открывался с холма, когда, едва вращая педали, уставшие, после долгого пути, они вползали на верхнюю точку и уже оттуда летели вниз навстречу неземному блаженству! Озеро, напоминающее игрушечное море - здесь тоже случались небольшие бури - подарило ему много радостных минут. Здесь он впервые испытал мальчишескую любовь и почувствовал непонятные импульсы при виде стройных девичьих тел, облепленных мокрыми треугольниками купальников, почти не скрывающих загадочные перспективы, прячущиеся в акварельном многоточии полутеней. Тела еще были зародышевыми, но в них уже отчетливо проглядывалась будущая женская красота, так волновавшая его всю жизнь. А потом он познакомился с настоящей пустыней, когда дед, которого он хоронил вчера, взял его в командировку на плато Устюрт, где строился первый в Азии газопровод. Тогда он впервые увидел Аральское море.
С Ириной получилось довольно быстро. Сначала она что-то спросила у него, в упор стрельнув глазами, затем он у нее… Потом они ехали в такси по ночному Ташкенту -он вез ее домой. На следующий день они встретились, и он повел ее в мастерскую к приятелю. По изумленно отвисшей челюсти Толика, он понял, что Ирина произвела на него оглушительное впечатление. Потом он наслаждался лицами друзей на шашлыках у того же Толика, или на природе… Он, не столько любил ее, сколько гордился ее красивым телом, точеными чертами лица, словно, нечаяно, стал хозяином изумительной мраморной фигурки работы Бенвеннутто Челлини. И еще, его приятно волновала завистливая реакция друзей. Пожалуй, это доставляло ему наибольшее удовольствие!
После Ирины была Света, потом Ленура, а до этого Майя, Клара, Лариса и пр. - все красавицы!
У него было много женщин - ими словно мерцающими в ночи огнями, была освещена вся его жизнь. Но все они не задерживались надолго- приходили и уходили, почти не оставляя следа в его душе. Почему? Ему некогда было задумываться над этим. Он все время спешил куда-то. Если бы еще знать - куда и зачем? Силы были потрачены напрасно, а цели растворились в сумерках Новейшей Истории. Он всю жизнь мечтал быть Большим Художником - вот в чем все дело! Или – на худой конец – писателем.
И вот сегодня на берегу Балтийского моря он, вдруг отчетливо понял, что эти женщины, а вернее его воспоминания о них - его единственная награда. Бонус, как сейчас принято говорить, за его неистребимую любовь к жизни. А, все остальное оказалось суетой. Суета-сует – и не более, чем, видишь перед собою…
Видимо, он не оценил единственный талант, данный ему Богом. Талант быть бескорыстно любимым женщинами. Талант, за который многие готовы отдать и душу свою и тело. Заменяя его недостаток, материальным ресурсом, влиянием или властью. Ради благ, которые ему доставались даром, люди рисковали всем, что имели, включая жизнь.
И вот только сейчас на краю этой самой жизни он, вдруг, понял - как ему, возможно, сказочно повезло. Но было поздно. Все прошло, а он даже не понял - для чего был рожден на этот свет. Словно безумный садовник, попавший в райский сад, он грубо топтал цветы, вместо того, чтобы холить и поливать их, наслаждаясь красотой и ароматом. Хотя… Может быть еще не совсем поздно?
-Что не поздно? - усмехнулся он самому себе.- Собираешься соблазнять молоденьких девчонок? Или ласкать дряблые тела перезрелых матрон? Угомонись, уже…
Поздно, голубчик. Уже поздно!
Теперь твой удел любить лишь кошек и собак! Наслаждаться пением птиц… Но даже на это ты не способен, старичок!
Разве что по обязанности… Ведь, ты мнишь себя приличным человеком - почти что гуманистом!
Хотя… Вот он - объект, который, пожалуй, достоин твоей любви на всю оставшуюся жизнь - эта бесконечно тревожащая, и бесконечно соблазнительная водная стихия, то ласково льнущая к ногам, то в ярости уносящая в пучину. Можешь тихо гулять вдоль линии прибоя, любуясь волной.
Может быть, именно ее ты и искал всю свою жизнь? Достойную партнершу, способную: дразнить, успокаивать и вовремя принять в свои объятия, когда настанет время?
Вернувшись, домой, от сегодняшнего моря, он впервые за последние два года, достал ящик с красками и присел за холст, терпеливо дожидавшийся его все это время.
В нем самом и вокруг него клокотала стихия, которую ему, наконец, удалось понять и обуздать в самом себе. Осталось лишь - выразить это на языке людей. Или придумать новый язык, если не получится по-другому!
4
Мысли - тяжелые, словно бильярдные шары, перекатывались в его голове. Он, накинул куртку, и вышел на крыльцо дачи: освещенные светом прожектора сосны, едва раскачиваясь под порывами легкого, теплого ветерка, источали аромат хвои и тихо пели на ветру.
Пролаяла собака, и чей-то голос загудел в темноте. Вместе с хрустом гравия, под ногами, он приближался к нему, словно шаги командора, грозя неотвратимостью расплаты.
- Дома, хозяин?- из ночной тьмы в круг света, вступил сторож дачного кооператива - Алексей Иванович.
– Здорово, боярин!- Закурить не найдется? Собака Полкан, виляя хвостом, дружелюбно ткнулась в Андрея лобастой головой.
Андрей угостил Алексея Ивановича сигаретой - в изломах теней, он смахивал на не очень злого черта. Уважительно понюхав импортную сигаретину, воткнул ее в место, где среди бороды, едва угадывалась щель рта, и осторожно прикурил от поднесенной Андреем зажигалки.
Они некоторое время молчали, прислушиваясь к ночным звукам, и к собственным мыслям, не спешащим превратиться в слова. Мыслей было не так уже много, а еще меньше слов достойных нарушить эту волшебную тишину.
- Все мажешь?- произнес, наконец, Алексей Иванович раскатистую фразу, выпустив, при этом облако густого дыма, заслонившего дьявольскую ухмылку на заросшем бородой лице.
- Все мажу - с вздохом ответил Андрей.
- А, я – все сторожу… Мать - его так!- ответил Алексей Иванович, громко хохоча и мотая медвежьей башкой, словно поражаясь собственному остроумию.
- …Ты мажешь, а я сторожу - задумчиво помолчав, еще раз произнес он, прежде чем, сопровождаемый верным Полканом, окончательно не растворился в ночной мгле.
На следующее утро, когда он выглянул из окна, соседи уже собирались в дорогу, перетаскивая в машину вещи из дома. Муж Анны, неожиданно, оказался симпатичным, и крепким на вид молодым человеком. Он пересекал расстояние от дачи до машины- вполне приличной иномарки- уверенным и бодрым шагом, насвистывая под нос популярный мотивчик.
- И, что еще этим женщинам не хватает? – подумал Андрей - Кто их поймет?.. Совсем он не производит впечатление – «объевшегося груш»!
Улучив момент, он помахал ей рукой. Анна сдержанно кивнула, указав глазами в сторону двери, где, в очередной раз скрылся мужчина.
Вскоре они уехали, и Андрей вновь остался наедине с собой и своими мыслями. Разогнав тучи, солнце, наверстывая упущенное, прогревало землю. Влага клубилась облаками пара, поднимаясь от ожившей, после ночи, травы; деревья шевелили ветками, стряхивая росу и шептались о своем… Может быть ворчали на птиц - зачем-то улетевших в соседний лес?
Он еще пытался работать какое-то время. Но работа не шла… Близилась летняя истома и хотелось перемен. Да и пора уже было съезжать с дачи. Скоро сюда нагрянет Тамара со своим шумным семейством, и он будет невольно вовлечен в череду мелких забот и суеты.
Набралось уже изрядное количество холстов: вполне достаточно для участия в выставке, какой-нибудь не самой последней галереи Москвы, где усталые мэтры будут фальшиво хвалить его, похлопывая по плечу, и шутливо грозя при этом пальчиком.
– Теснит… Теснит нас молодежь! Наглая и талантливая!..
Но, он все тянул и тянул время.
Однажды, когда решил, что: хватит ждать, она появилась, вдруг,- в один из дней
завершившейся весны: нарядная, красивая и немного пьяная.
- Пойдем к нам - сказала она, улыбаясь и покачивая бедрами, словно танцуя.
Он представил себе, как пойдет туда - к незнакомым людям: в своем - грубой вязки- свитере и, перепачканных краской, джинсах; «слегка» небритый и совершенно трезвый, и отказался.
- Ну, как хочешь - она обиженно надула губки. – А, можно мне привести сюда своих друзей?
Против этого он не возражал.
И они пришли всей своей большой и шумной компанией: румяные, сытые, пахнущие дорогими сигаретами и вином. С дорогими женщинами и шампанским наперевес…
В нем что-то щелкнуло, будто сжалась пружина взведенного курка. И сразу захотелось стать зрителем, а не участником этого действа - так посидеть где-нибудь в сторонке- понаблюдать, не произнося лишних слов. Он не очень любил эту породу - «новых русских», хотя и не знал, да и не особо стремился, узнать их.
Но, то, что эта публика пришла всерьез и надолго, он понимал, как понимал и то, что именно они, или, по крайней мере, - их дети будут покупать его картины, даже не понимая
- о чем они... Потому, что если не они, то кто? Сытая, обожравшаяся, нашим авангардом и лубком, заграница? Это вряд ли!-
Проходите, гости дорогие - шутливо произнес он, приветствуя своих визитеров. Они поднялись за ним на мансарду: ступени деревянной лестницы прогибались и жалобно скрипели под их массивными, хорошо откормленными телами. Женщины, возбужденно хихикая, осторожно ступали за ними.
Выпятив животы, они молча разглядывали его странную для них живопись. Конечно, для начала, им нужно было прочесть лекцию о том, как от наскальных росписей, через иконопись, реализм и прочие «измы», эстетика вновь вернулась назад, совершив виток по спирали, и замерев в ожидании новых прорывов… Один из которых, может быть, совершит их покорный слуга, а может быть кто-то другой - не менее колоритный и странный, на их вкус, человечек. Неважно… Сколько их было! - Леонардо, Микеланджело, Курбе, Ван-Гог, Пикассо…Сальвадор Дали, разумеется. И пр.
И все они были довольно необычные, с точки зрения обывателя, личности.
- Ну, что-то голых баб у тебя совсем нет! – произнес, наконец, один из них, видимо, самый авторитетный.
-Стас! Стас, купи, что-нибудь у мальчика - смотри какой он худенький!- кричал народ.
Андрей, слегка побледнев, разглядывал этих непривычных, для него, людей, молча потягивая халявное шампанское.
- А, что и куплю!- вскуражился румяный и крепкий Стас, похожий на загулявшего купчину - только упакованного от Диора. Он достал из кармана солидный портмоне, желая продолжить игру.
- К сожалению, картины не продаются – подал, наконец, свой голос Андрей, принуждено улыбаясь.
Замерев на мгновение, Стас обернулся к массовке – словно, ожидая поддержки, или, напротив, сдерживая ее порыв.
- А, почему? Солить их собираешься?
Вновь повисла неловкая тишина.
- Да, нет… Просто, к выставке готовлюсь – там и можно будет купить - спокойно ответил Андрей, стараясь слепить из своей улыбки некий - приемлемый для употребления, продукт.
- А… Ну, ладно! Уважаю! – Стас, расслабился и посмотрел ему в глаза неожиданно ясным и жестким взглядом. Такой же взгляд был у волка, которого Андрей, однажды, встретил в лесу неподалеку от дачи. Прежде, чем скрыться в зарослях ельника, волк спокойно оглядел его внимательным, пытливым взором.
Уходили они уже не так шумно, как пришли – видимо, общение «с прекрасным» слегка поломало им кайф. Ну, что же - такое тоже бывает!
Анна, улучив момент, пожала ему руку - Ты, молодец! Я приду!..
И она пришла. Поздно ночью, когда Андрей уже и не ждал ее. Отложив книгу, он собирался заснуть.
- Я ненадолго! Они перепились там и вырубились все. Но, все равно - опасно!- говорила она, торопливо сбрасывая одежду.
- Этот Стас – знаешь, кто он?- неожиданно спросила Анна.
- Да ладно, можешь не докладываться! Я предполагаю, что он не цветочки выращивает!
Взгляд у него больно тяжелый... - Он уже лежал совершенно голый и внимательно смотрел на ее пляшущую, словно паяц фигурку, освещенную луной.
- Ой, курить хочу! Давай сначала покурим?- Анна потянулась к упавшим на пол джинсам в поисках пачки сигарет.
-Вот возьми - он протянул ей свой «Винстон».
Давно забытое - «дежавю», вдруг, посетило его.
В той – прошлой - жизни, к нему в мастерскую на Саперной, приходила женщина- жена не то цеховика, не то завсклада крупного торгового предприятия, вообщем, - экзотическое существо в дорогой шубе и с запросами.
Осторожно придерживая полы норковой шубы, она спускалась по ступенькам в его сырой подвал и попадала в некий, придуманный ею же самой, мир.
Для всех нормальных людей это была берлога художника- авангардиста: затянутое паутиной по углам, и уставленное бесчисленным количеством вещей с помойки/ для будущих ассамбляжей и инсталляций/ - не очень удобным, хотя и просторным, помещением.
Для нее же, это была территория мечты - или нереализованных грез? Чего-то, что не могла ей дать жизнь в золоченой клетке.
Она пересекала некую черту, и мастерская наполнялась ароматом духов и запахом мандаринов, неизменно болтавшихся у нее в карманах.
Однажды она исчезла так же неожиданно, как появилась. По слухам муж увез ее, куда то дальше на Запад. Живет где-нибудь, в еще более позолоченной клетке, инкрустированной изумрудами, добродушно посмеиваясь над своим « пупсиком».
Андрею довелось увидеть его. Ее муж не показался ему смешным: умное лицо усталого сильного мужчины - чем-то он был даже симпатичен Андрею.
Открыв перед ней дверцу автомобиля, он не спеша, обогнул машину и сел за руль. Это было случайное и, кажется, последнее свидание с ней.
Он не сразу осознал насколько привык к этой женщине. И насколько она была нужна ему. Без нее, ему долго еще не удавалось взглянуть на окружающий мир, как на чудесную новогоднюю сказку.
Прошли годы, как пишут в романах, но Андрей так и не понял - зачем она приходила к нему? Со временем он научился принимать женские причуды, как некую данность, подаренную не то Природой, не то - Судьбой.
Утром Анна забежала к нему слегка встревоженная – Слушай! Мой, кажется, чего-то заподозрил - жалуется Стасу!
- А, тот?
- Сам, говорит виноват! Лучше за бабой смотри!
- Не бил?
- Пусть попробует!
Ну, вот и пришла пора сваливать! Как, говорится, - сам бог велел! Да и, к слову сказать, засиделся - пять месяцев одиночества - это даже для него рекорд!
Москва поразила необычным многолюдьем. Толпы суетливого, озабоченного, как будто нездешнего народа, бегали взад- вперед, цепляясь друг за друга нелепыми, тяжело гружеными тележками. Пока Андрей отсиживался на своей даче, страна благополучно въехала в «эпоху челноков». Может быть, это время назовут Великим - как знать? Во всяком случае, своих летописцев оно ждет определенно!
Когда он, волоча сумки и подрамники, оказался на площади « трех вокзалов», ему показалось, что он попал в сюжет собственной фантастической повести. Что-то подобное- в стиле Жуль- Верна – однажды, уже пригрезилось ему. Был вечер, но люди и голуби еще вовсю трудились на мостовой, посреди грязи и мусора. Одни торговали, а другие кормились у их ног.
Вынырнув из цепких объятий толпы, Андрей сдвинул фокус и, упираясь ногами, во вновь обретенную, твердь мостовой, еще успел зацепить кусочек голубого неба и полыхнувшее напоследок солнце, вскоре скрывшееся за силуэтом известной высотки.
Этот столь узнаваемый объект, слегка примирил его с окружающей действительностью. Несмотря на фантастический антураж, война миров, видимо, еще не была объявлена.
5
После недолгих раздумий, Андрей решил отправиться к Юрке Вяльцеву - старинному другу и приятелю. Вяльцев занимал один из флетов в Банном переулке, где располагался знаменитый дом, приютивший колонию бездомных художников. Альтернативой был визит к Тамаре, но это удовольствие, он решил отложить на потом. Опять будет уговаривать вернуться домой. Как ей объяснить, что нет у него больше дома! У него по- прежнему, есть: отец, мать, жена и дочь. Куча родственников, которые трясутся только за свою шкуру. У него есть государство - гражданином, которого он является. А, дома нет! Вот такой парадокс новейших времен.
И он не один такой. Теперь у него единственный выход – без устали, двигаться вперед! Вперед, пока не упрешься во что-нибудь осязаемое.
И, что это будет: гостеприимно распахнутая дверь, или голубая лагуна с уютным изгибом суши, или просто шалаш на берегу реки… Или, наконец, черта, за очередным поворотом, которую он, возможно, назовет последней.
Этого не знает никто. Кроме того, кто, однажды, подвесил нас к этим нитям, спускающимся прямо с небес!
Здорово, приятель!- кивнул ему Вяльцев, как будто они расстались с ним – только вчера. Ты кстати. Мы тут, готовим выставку, посвященную языческому празднику. Главный символ- Петух. Будут петушиные картины, петушиные бои и плов из петуха. В кульминации сожжем во дворе соломенное чучело.
- Круто! А настоящие-то петухи будут? Прямоходящие?
-Эти, то…? Не исключено. Куда же от них деться? - Он кисло поморщился – Приглашаем всех желающих. Но акцента мы на этом не делаем. Главное - языческая составляющая. Ну, и пропиариться, конечно, надо…
Пойдем, я тебя с Николаем Корниловым познакомлю.
С Корниловым Андрей был уже знаком по Нукусу. Он работал там журналистом еще в далекую эпоху ударных репортажей с полей. Вместе пили водку в какой-то компании, сидя на огромной туркменской кошме, расстеленной прямо на полу. Было лето, и в открытое окно залетал запах пустыни, которая начиналась где-то неподалеку. Водка в пиалах была почти горячей, как японское саке. Кто-то, даже шутил по этому поводу.
Подражая легендарному Савицкому – директору местного музея - Корнилов уже тогда, скупал картины неизвестных художников и, видимо, преуспел в этом. Теперь у него своя галерея.
Андрей ничего не стал говорить по этому поводу и, был вынужден, познакомиться с Корниловым во второй раз. Тот его, кажется, не узнал. А, может быть просто - сделал вид.
Праздник Петуха удался на славу! Были пресса и телевидение. Заметки об этом историческом событии появились во многих московских газетах. Как и следовало ожидать, петушиная тема обыгрывалась, весьма, произвольно.
Коммуна художников располагалась в заброшенном жилом доме, выкупленном турецкой фирмой. Как это часто водится - реставрировать исторический памятник никто не собирался, ожидая его естественного обрушения, чтобы затем выстроить на этом месте новенький гостиничный комплекс, или жилую высотку - так значительно дешевле. Впрочем, все это было на руку свободным художникам и господину Корнилову.
Это было выгодно многим - столько замечательных личностей отметилось здесь. Банкиры, журналисты, режиссеры, бродяги, дамы парижского полусвета и дамы московского высшего общества / если таковое имеется/ – кто здесь только не побывал! Тут разливали напитки в граненые стаканы и фужеры богемского стекла. Скрипучие, видавшие виды, полы, застеленные кусками оргалита, чтобы не дуло из щелей, были политы таким разнообразием напитков! От французского « Наполеон» и « Бордо-1916» - до «портвейна777» И пр. и пр…
Думаю, что крысы, время от времени, деликатно высовывающие носы из щелей раритетного дома, смогут многое рассказать грядущим поколениям своих не столь удачливых соплеменников.
Здесь побывал даже, господин Бочков - великий и ужасный.
Что, он тут делал, история скромно умалчивает - до поры до времени, разумеется.
Как замечательно полыхало чучело Петуха! И, что это был за великолепный Петух!
Журналисты, как известно, склонные к преувеличениям, припишут ему лишние три-четыре метра/ видимо вследствие неумеренного употребления алкоголя/, но метров на пять он возвышался над бренной землей - это точно! Обвязанная соломой, деревянная конструкция туловища - уже после того, как сгорела солома - еще долго светилась в опустившемся на Москву сумраке ночи, пока не рухнула вниз, рассыпавшись фейерверком пылающих головешек. Они еще долго светились в разных углах двора, пренебрегая правилами пожарной безопасности.
После того, как вернисаж миновал стадию официоза: были прочитаны стихи и сказаны речи, народ стал разбредаться по мастерским.
У Вяльцева собралась разношерстная компания из трех художников, включая Андрея, одного банкира и трех, весьма, экзотических дам. Каким образом их удалось привести к единому знаменателю - те в одно помещение - было совершенно непонятно. Впрочем, в
этом заключался, особый талант Вяльцева / кажется не единственный/ - собирать в одном месте разных людей. Эдакий - модератор. В те времена, это интернетовское слово еще не было таким популярным, как сейчас.
Кстати, именно благодаря Вяльцеву, Андрей вновь встретился с Мариной, но об этом позже.
Что касается присутствующих, дам, единственное, что их объединяло - принадлежность к слабому полу. Хотя кто же нынче отважится назвать его - слабым?
Длинная худощавая брюнетка, сидевшая слева от Андрея представилась, как Татьяна. Она была журналисткой, какой- то газеты с маловразумительным названием. Оно было произнесено ею - такой стремительной скороговоркой, что, показалось сплошной аббревиатурой.
Чуть позже, уже изрядно выпив, Татьяна обернулась довольно милой девушкой и даже разучилась говорить слишком быстро, что пошло ей только на пользу.
Остальные две дамы - Виолета и Инна оказались заморскими птицами. Несмотря на сборку- «in Rasha»-свободно бороздили просторы дальнего зарубежья, будучи то ли топ-моделями, то ли дамами из эскорта, какого-нибудь небедного арабского бизнесмена. Неясно.
В своих показаниях они постоянно путались, меняя: «пароли и явки»; имена мужей и названия стран пребывания. Но, несмотря на это, были довольно милы. Из двоих - только Виолетта походила на настоящую топ- модель.
На самом деле - она была просто красавица! Андрей почти влюбился в нее с первого взгляда. Высокая, статная, с ясным взглядом серо-голубых глаз – чувствовалась порода!
И у него даже были реальные шансы… Но, проклятый алкоголь!
Как, выяснилось, впоследствии, Виолета имела консерваторское образование и свободно владела несколькими языками. Инна же была, что называется - на любителя. Крепенькая сибирячка- кровь с молоком. Рыжая и жизнерадостная. Впрочем, в Германии - откуда она, по ее словам, приехала - выбирать не приходится.
Там, как известно, единственная красавица- Клава Шиффер. И то, еще вопрос - насколько легитимна эта красота. А, вернее ее происхождение?
Из всех присутствовавших, только банкир, казался настоящим. И он, действительно, оказался банкиром. Дальнейшие события это покажут.
Но самое удивительное, что обнаружил Андрей - к девушкам он не имел ни малейшего отношения. Т.е банкир - сам по себе, а девушки - сами по себе. Вот так! И Андрею это обстоятельство очень сильно понравилось. Не любил он посягать на чужую собственность! К чужим женам это, правда, не относилось. Тут у него были несколько иные подходы.
Более избирательные - скажем так.
А, девушек, зацепил где-то вездесущий Вяльцев.
Банкир с простым русским именем - Иван Иванович - вообще оказался славным малым и, кроме того, истинным ценителем искусств. В прошлой жизни – архитектор - он прекрасно знал Древний Египет и разбирался в современной живописи. Нынче заведовал ипотечным банком.
Он то и задал довольно высокий уровень беседы. Хотя после третьей, разговор все равно скатился на нетрадиционную любовь и все с этим связанное. Очень модная на - то время - была тема. Да и сейчас, пожалуй, тоже.
Это, как в анекдоте… Вопрос- кому выгоден еврейский вопрос? Ответ - самим евреям! Разумеется, это- всего лишь анекдот.
Вяльцев приготовил замечательный плов и когда он занес дымящееся блюдо в свою мастерскую, уставленную холстами, то запах плова на какое-то время перебил стойкий запах масляных красок, скипидара и плесени.
- …Ой, они все - очень милые ребята! - убеждала окружающих журналистка Татьяна.- …, - Вы просто их не знаете!
- Скорее - не умеем готовить – не без сарказма, заметил банкир
- Они, действительно, очень милые - настоящие друзья!
- Да-да… Особенно им удается дружба с маленькими мальчиками… - добавил банкир, не меняя тона.
-Ну, это редкое исключение…Гораздо чаще дети подвергаются насилию дома.-журналистка продолжала гнуть свою линию.
Она затрещала с удвоенной энергией, видимо проговаривая свой будущий материал, заказанный главным редактором в ближайший номер.
Андрей решительно придвинулся к ней, наливая в бокал вина, и глядя в глаза, словно молодой удав, испытавший легкие позывы голода.
- А, вы, почему все время молчите? – прошептала Татьяна, завороженная его пристальным взглядом.
- Мне грустно – нарочито печально произнес он, протягивая ей бокал.
- Это почему же?- профессионально заинтересовалась та.
- Да чего веселиться? Ведь я отношусь к сексуальному меньшинству…
Она поперхнулась - Как и вы тоже?
- Да… Я очень сильно люблю женщин – Андрей выдержал паузу - А, это, судя по вашим словам, нынче - такая редкость!
Его шутка имела успех.
Журналистка, наконец, замяла голубую тему и сразу же превратилась в нормальную, умерено пьющую, русскую тетку, готовую к компромиссам. И если бы не присутствие Виолеты, то, как знать?...
-А, вот я тут недавно – завел, вдруг, Сергей – сосед Вяльцева по мастерской - С лесбиянками познакомился. Думал - нормальные, а они того!..
Сергей приготовился долго и со вкусом рассказывать давно уже слышанную всеми художниками Банного переулка, историю, как он провел мучительную ночь с двумя представительницами этого славного племени.
Они, сначала выжрали его водку, а потом занялись девичьей любовью, предоставив ему возможность грустно мастурбировать, глядя на это недоступное для его мужского достоинства великолепие, извивающихся в экстазе женских тел.
Нужно сказать, что беднягу эта история, перепахала до глубины души.
Он просто сам не свой ходил какое-то время. Друзья всерьез стали опасаться за товарища. Но потом все как-то рассосалось - само собой.
Получив, под столом, пинка, Сергей предпочел не развивать далее сакральную тему. Вместо этого, он занялся салатом из крабов - на скорую руку, приготовленным - талантливым во всем - Вяльцевым.
- А давайте выпьем за вас - сказала, вдруг, Виолета, высоко поднимая бокал.- Вы такие классные!
Даже не представляете, как я скучаю по нашим людям, в этой сранной Европе. Я только здесь и могу отдыхать. Потому, что таких мужиков, как у нас - там нет! Авторитетно заявляю! Нету!!!
И она выразительно посмотрела на Андрея.
Ну, а, после этого - все резко напились. Появились еще гости, нашлась гитара, и началось действо, в котором только и может по-настоящему, проявить себя наш талантливый народ.
С песнями, плясками… С выворачиванием наизнанку душ и сердец!
Где он потерял красавицу Виолету, он так и не вспомнил. Помнил только, что, воспользовавшись всеобщей суматохой, они тихонько по-английски, выскользнули в ночь. Где-то бродили…Что-то пили.
А, потом Андрей обнаружил свое слабо функционирующее тело возле станции метро - напротив гостиницы «Интурист».
Нужно было определиться во времени. Из толпы хмурых соотечественников ему сообщили, что метро пойдет только через час. Получалось, что из жизни выпали как минимум - четыре часа! Ну, что же – бывало и хуже!
Где он потерял девушку и где бродил столько времени - он не помнил. Он даже не стал тужиться воспоминаниями и, тем более искать ее – бесполезно! Да и не хотел, скорее всего. Что с возу упало…
Больше всего ему хотелось спать.
-Потерял подругу? Ха-ха-ха!!!- Марата Нафикова это обстоятельство явно развеселило. - Может быть, ты ее съел?
- Может быть.
- Трахнул, хоть?
- Не исключено.
-Ладно, давай выпьем по этому случаю!
- По какому?
-А, по любому выпьем! Я сегодня картину продал одному придурку...
- Почему придурку-то?
-Да потому что копию от оригинала отличить не может.
Он у меня, ее еще три дня назад хотел купить. А цену настоящую не дает. Ну, я то да се… Тянул резину. В итоге, за это время: копию сбацал, просушил, вставил в раму, да и впарил поганцу!
А ты, давай настоящую цену - тогда и картину получишь настоящую! Хотят за 200 баксов подлиного Нафикова купить! Хрен вам!
- Двести баксов, тоже на дороге не валяются!
- Согласен, если ты маэстро Козюлькин. А я – Нафиков. Мне мало!
Пили на кухне съемной квартиры, где обитал Нафиков.
Выпили еще по одной, и Андрей рассказал, как ему предлагали малолетнюю проститутку, пока он возле метро, ждал открытия станции.
- Она подходит ко мне и предлагает себя. Представляешь?
- А ты?
- Что я. Отказался, конечно. Так этот урод ей затрещину…Другую… И так всерьез, знаешь, мутузить начал.
- Сутенер что ли?
- А хрен его знает! Их там несколько человек было. Такие - бомжеватого вида. Похоже приезжие. Я говорю - за что вы ее?
-Не твое дело!- отвечают. - Заслужила - раз ее мужики не хотят. А народу вокруг - хрен по деревне!
Дал я им денег: только не бейте, девчонку - она же ребенок еще!
Так она подходит ко мне и говорит: Ты заплатил – теперь я твоя на час! Охренеть! Еще и обиделась, когда я отказался. Сволочью обозвала! Только, что в рожу не плюнула!
- Да веселые картинки! Хотя, веселого мало, на самом деле. В центре Москвы - напротив Кремля! …- Нафиков сжал кулаки, скрипнув зубами.-
Докатилась Рассея. От Волги, мля, и до Енисея…
Ладно, давай выпьем! Наливай!
-Есть тут одна тема… - с порога озадачил Вяльцев, когда Андрей, в очередной раз посетил его Грядет юбилей Савицкого...Будет выставка.
Ты ведь был с ним знаком, кажется?
- Да. Давно, правда, это было.
- Вот и прекрасно. Давай что-нибудь подбрось из своего, на выставку.
Газета вот, кстати, вышла…
- Бог, мой - ты еще и газету выпускаешь?
- Не я Корнилов… Ты, Ялышева - знаешь?
- Да, что- то припоминаю… Крутился в Нукусе такой. А что?
- Да ничего. Он статью о Савицком написал. По-моему - ничего. На, прочти.
Он протянул Андрею свежеотпечатанный номер газеты, целиком посвященный Савицкому.
Вскоре состоялась заявленная выставка, из которой он запомнил только неплохой фуршет и забавную тетку- любительницу искусств и меценатку - с трудно запоминающимся именем, но весьма рельефными формами.
Весь вечер она твердила Андрею, какой он талантливый и как она хочет поддержать его искусство. В итоге заманила в свою квартиру- музей. Действительно, квартирка оказалась занимательная. Вечер закончился распитием шампанского в антикварной кровати под присмотром золоченых ангелов и плакатов Альфонса Мухи, развешанных по стенам спальни, украшенных шпалерами.
Дама была фанаткой - Баухауза и стиля модерн. У нее имелся даже: эскиз Климта - в рамке под стеклом, и несколько рисунков Оскара Кокошки, не считая художников рангом пониже. Рядом висели сертификаты подлинности произведений.
Пожалуй, последнее - было самым сильным впечатления от проведенного вечера.
Сама дама оказалась обычной похотливой самкой бальзаковского возраста с огромным бюстом и не меньшими претензиями.
«Московская барыня», - о которой сложил свою балладу Юрий Шевчук.
Хотя, нужно признать честно - ее необъятный зад, все-таки, оставил неизгладимое впечатление в ранимой душе художника.
Что не говори, а секс – великая, преобразующая нас, сила!
Утром, за кофе, притворно улыбаясь и прикидываясь «милой кошечкой», она пыталась всучить ему, какой-то кабальный договор. У Андрея хватило ума ничего не подписывать.
На будущее, он решил быть осторожнее с экзальтированными дамами-покровительницами молодых дарований.
Что-то подобное, возможно, произошло и с Нафиковым. В их последнюю встречу в кафе на Крымском валу, он рассказывал о каком-то грядущем пятилетнем контракте.
В тот вечер Андрей уезжал в Калининград, к своей новоявленной Лолите и заглянул в выставочный комплекс, чтобы скоротать время. Поднимаясь на второй этаж, натолкнулся на Марата. Тот был оживлен и светоносен. Половину второго этажа занимала выставка
узбекских художников, и он был ее участником. На ярком плакате, украшенном узбекским орнаментом, были напечатаны знакомые фамилии: Тохтаев, Караев, Аганов, Ахунов и пр. Со многими из них Андрей был знаком еще по Ташкенту.
- Пойдем у нас там фуршет, куча красивых девчонок!- потянул его за собой Марат.
У Андрея через час отправлялся поезд, и он отказался.
Спустились вниз. Выпили по рюмке коньяку.
Там Марат и поведал ему о своих перспективах. Предлагал присоединиться…
Андрею совершенно не понравились условия его договора, и он прямо сказал об этом.
-Не волнуйся, старик! Прорвемся! Запомни - через пять лет я в Париже, а потом Америка!
Прорвался, блин! Прямо в небеса!
Замахнули еще по одной, обнялись на прощание. Больше он Марата не видел.
Обстоятельства его гибели до сих пор, загадка для многих.
Вернувшись, домой, Андрей вспомнил про статью, которую так и не прочитал тогда.
Заголовок показался ему вычурным, а статья, хоть и грешила несколько высокопарным слогом и длиннотами, но, в целом, показалась верною. Именно таким он и помнил Савицкого.
Пожалуй, он написал бы то же самое - ведь он некоторое время работал у Игоря Витальевича и так же покинул его… Он променял работу, на поездку к морю.
Правда - никогда не жалел об этом. Может быть благодаря Аралу?
Именно там, на берегу Аральского моря, он встретил Марину!
Забавно, что его к Савицкому тоже привела бабушка. Получается, он был какой-то - друг бабушек города Нукуса!
«Он говорил со мной, как с равным»
О замечательных людях принято вспоминать с приличествующим их масштабу пиететом, ненавязчиво купаясь в лучах, исходящего от них сияния – мол, и я там был.
По отношению к светлой памяти Игоря Витальевича Савицкого- создателя уникального музея в городе Нукусе, подобного пиетета как-то не возникает и это, по-моему, добавляет ему подлинного величия. Мне шел восемнадцатый год, когда я заваливший экзамены в ленинградское художественное училище, приехал к бабушке, чтобы поправить пошатнувшееся вследствие переживаний здоровье.
Бабулька, обеспокоенная затянувшимся ничегонеделанием, решила пристроить меня к своему давнишнему знакомому- директору музея искусств Игорю Витальевичу Савицкому.
Ну, какой музей может быть в городе Нукусе, и что это за Нукус такой- подумаете вы? Признаться, и я, избалованный питерскими музеями и выставками, со скукой и без особого энтузиазма брел по улицам города на встречу с Игорем Витальевичем.
В восемнадцать лет все мы гении и, порой не замечаем истинных проводников Бога.
Тогда Игорь Витальевич не произвел на меня какого-то особого впечатления. Не было пышной гривы седых волос, образующих над головой сияющий нимб, профессорского баса, не было развевающейся мантии и толпы уважительных учеников, суетливо фиксирующих каждый миг Учителя. Ничего этого не было. Был тесный кабинет, сверху донизу уставленный черепками и
прочими археологическими редкостями, стеллажи, забитые книгами, несколько картин, стоящих вдоль стен, раскладушка в углу со скрученной в узел постелью / в дневное время все это, по-видимому, служило еще и диваном/ и маленький человечек с ясным пронзительным взглядом, вскочивший мне навстречу, чтобы пожать руку и познакомиться.
Обменявшись дежурными словами, мы направились в святая святых музея- хранилище. Игорь Витальевич ритуально молчал и оттого даже я непосвященный- почувствовал некий трепет, поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, и, войдя в небольшой зал, где стоял запах свежей краски и скипидара – здесь работали реставраторы, - мы осмотрели основную коллекцию музея.
Потом, слегка шепелявя и размахивая руками, как это делают люди очень увлеченные, он показывал мне свое недавнее приобретение: только что отреставрированные холсты некоего рано умершего, но успевшего стать гением автора.
Он говорил со мной- сопливым мальчишкой, по сути дела, даже не нюхавшим жизни- как с равным, и это было особенно удивительно.
Я, пытаясь высказать свое суждение, ляпнул что-то невпопад. Очень ненавязчиво и интеллигентно, как бы вскользь, он дал понять, что я сказал глупость./ видите ли, голубчик, гении
не думают о светотени - это получается у них само собой/. Я прикусил язык, по мальчишески злясь на себя и на этого странного старика.
Позднее я познакомился с ним ближе. Игорь Витальевич никого не учил и не звал вперед, он просто делал свое дело, жертвуя прежде всего собой и не требуя этого от других…
Глядя куда-то мимо собеседника, словно провидя истину, он, как искусстный маг, извлекал из воздуха загадочные фраза, нанизывая их на нить истинного смысла. Его слова, скользнув мимо сознания, сразу проваливались куда-то в гипофиз или спиной мозг, чтобы потом, по прошествии времени, неожиданно всплыть оттуда, как безусловное знание, как вечная истина о том, что все возвращается на круги своя.
Так же ненавязчиво он подсовывал мне книги, которые всегда были очень кстати и которые я помню до сих пор.
Альбом с графикой Пикассо открыл мне глаза на виденные уже работы этого художника, ставшего впоследствии моим кумиром.
В этой каморке, так же как и в тщедушном теле ее обитателя, оказывается, существовал параллельный мир: незаметный внешне, он открывался для посвященных во всем великолепии своего многообразия и блеска.
Я мог стать его учеником, как мог стать им любой заинтересованный, способный слушать и видеть человек / как будто это так просто/. Мог, но не стал.
Наверное, я прошел мимо своей судьбы, лишь слегка глотнув колдовского аромата, настоянного на запахе истины.
Я ушел из музея, проработав у Игоря Витальевича совсем недолго. Бес нетерпении толкал меня в спину.
Я перешел работать в театр, где тоже трудились интересные люди, так или иначе связанные с Савицким: - художник Валентин с женой Леной, приехавшие из Красноярска, скульптор Жолдазбек из Казахстана и искусствовед Альбина.
Я ушел из музея и больше не увидел Игоря Витальевича, хотя до него было рукой подать, но смутное чувство вины и ложная гордость не позволяли сделать несколько шагов, чтобы еще раз пожать руку старику Савицкому. Вскоре я уехал из Нукуса, чтобы вернуться туда через много лет, когда его уже не было в живых. Игорь Витальевич так навсегда и остался в моей памяти из того последнего дня. Маленький, сухой старичок сидит на раскладушке, заменившей ему те удобства, под которыми обычные люди понимают наличие жены, квартиры и дачи. Глядя на меня ясными грустными глазами, он говорит что-то тихим голосом, сухо поджимая губы, он слегка шепелявит, при этом тщательно выговаривая, по- старинному артикулируя слова; руки его всегда чем-то занятые, слегка дрожат, машинально перебирая и раскладывая по порядку пронумерованные черепки древней керамики, а коленки, обтянутые потертой тканью заношенных штанов, остро торчат, как у кузнечика, готовящегося к последнему роковому прыжку / в Вечность?/
Я не помню, что он говорил мне тогда- возможно, это были слова упрека, хотя это не в его стиле, или он напутствовал меня? По большому счету, это и неважно сейчас.
Важно другое- как встреча с такими людьми меняет нас самих, хоти мы этого или нет. Даже не зная еще о том, что коллекция картин Игоря Витальевича набирает мировой рейтинг, и вошла в перечень всеми признанных раритетов, я все равно думал о нем, как о великом человеке.
С годами я все чаще вспоминал о Савицком и удивлялся, как он умудряется нести свой крест.
Этот маленький во всех смыслах, кроме истинного /да кто же это увидит?!/ человечек не боялся идти на ковер к сильным мира сего, и в отчаянной борьбе отбирал из их рук украденные у собственного народа и истории сокровища национальной культуры. И ему удавалось это! / Разумеется, не всегда – часть великолепных хорезмских ковров и войлочных кошм так и растворилась в лабиринтах байских апартаментов/
Коллекция каракалпакского национально- прикладного искусства в музее, носящем теперь имя Савицкого, замечательное подтверждение его усилий.
Всегда, когда я вспоминал о Савицком, становилось немного легче на душе. Когда знешь людей, которые идут своей дорогой несмотря ни на что,- это поддерживает и укрепляет вас.
Когда я впервые случайно прочел публикацию о музее Савицкого, я был очень удивлен. Потом были еще публикации- Париж, Лондон, США… Потом появилась книга «Авангард, остановленный на
ветру», где впервые рядом с именем Савицкого, стоял эпитет – великий. Со временем это новое знание слилось со старым, и одно никак не противоречило другому…
Истинное величие всегда одевается в скромные одежды, стараясь быть незаметным и, наверное именно поэтому оно истинно… « Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят…».
Мои весьма скромные воспоминания, конечно, не добавят славы к имени Савицкого - это скорее, небольшой штрих к тому исследованию, которое, надеюсь, когда-нибудь будет проделано, и тогда имя этого самоотверженного человека, открывшего и сохранившего для нас целый пласт незнакомого нам и почти уже утерянного национального искусства, займет достойное место рядом с именами Третьякова, Морозова, Дягилева.
Марат Ялышев,
художник, г. Ташкент
6
Он вернулся в Ташкент из того лета, наполненный ощущениями счастья и упругости жизни, каковою данная ускользающая из памяти субстанция, бывает только раз или два - во все время нашего земного существования.
После этого наступает неизбежная фаза свободного полета. С небольшими уже взлетами и падениями. Но, в любом случае это потеря набранной когда-то высоты…
Как всегда - по завершении лета - они пошли с друзьями в ресторан Заравшан. Ели шашлыки, пили водку и делились летними впечатлениями. Градус встречи повышался пропорционально выпитому. Артур Евстигнеев- сын большого чина в КГБ - рассказывал про свой отдых на Иссык-Куле. Сколько девочек он там поимел … Мажористый был
парень, и разговоры у него были мажористые. Пафосный человечек! Как и все его друзья – на тот период: Равшан Бакиев - сын, какого то немалого чиновника в Совмине … Стас Лещинский - в свои двадцать два, уже имевший собственную квартиру с зеркальными
потолками в спальной… и подаренный папой автомобиль- «Волга».
Раньше Андрей испытывал к ним симпатию и охотно впадал в присущий этому кругу тон: бабы, джинсы с известными лейблами, диски Пинк – Флойд, Роллингов и Купера …И снова бабы!
Он и сегодня чуть было не отрапортовал о своих амурных делах бодрым голосом присягнувшего бойскаута. Но, в какой то момент передумал. Почувствовал в себе присутствие Марины. Ее нахмуренное личико, вдруг, возникшее перед мысленным взором, когда неправильные слова уже готовы были вылететь из разгоряченного рта, остановили его. Довольно странное и непривычное для него явление. Будто кто-то живет в тебе, и ты должен непременно посоветоваться с этим неожиданным персонажем твоей биографии. Прежде чем произнести лишнее, или ненужное уже слово.
На скорую руку, попрощавшись с загулявшими друзьями, он брел по ночному Ташкенту, вдыхая запах приближавшейся осени – еще не близкой, но уже несущей приговор отзвеневшему, отыгравшему свое, - роскошному лету.
В эти осенние дни, она стала часто сниться ему.
Хотелось рассказать ей, как ему не хватает ее звонкого смеха и голубых глаз, отражающих небо. Ее соленых губ и маленькой крепкой руки, сжимающей его ладонь.
Сегодня вновь предстоял очередной тяжелый день: лекции в институте, а потом библиотека - нужно готовиться к курсовой. Вечером неплохо бы заглянуть в изостудию к Фрумгарцу- пообщаться с народом, и если удастся немного порисовать.
Но жизнь, как это частенько бывает, внесла свои коррективы - будущие архитекторы нужны были стране в качестве бесплатной рабочей силы.
- Все на уборку хлопковых полей!- позвала родная Партия в очередной раз.
Думали, хоть четвертый курс не тронут - куда там!
Лишь однажды, ему удалось избежать этой благодати. Дисидентствующий втайне преподаватель рисунка Журавлев, предложил Андрею устроить вместо хлопка персональную выставку. Т. е. пока его товарищи, задрав трудолюбивые задницы,
полировали хлопковые грядки, он вставлял в багеты свои не слишком политически выверенные холсты и рисунки. Хорошее было время. Время розовых соплей и мечтаний!
Время перспектив - бодро выстраивающихся в сиренево - голубом тумане, скрывающим за собой будущее.
Журавлев выхлопотал ему освобождение от трудовой повинности, обещав в деканате образцово- показательную выставку, подающую, так сказать, пример факультативного энтузиазма. Чтобы, значит, и другие студенты – архитекторы- взяли этот пример на вооружение!
Аккурат - к возвращению народа с трудовой вахты, и была развернута экспозиция в пустующем актовом зале. Публика и так- то не очень избалованная подобными зрелищами/ не до авангарда тогда было/ в ситуации наступившего на фоне колхозных будней культурного авитаминоза, ломанулась на выставку, словно сумасшедшая.
Все тогда огребли по полной… И препод. с говорящей фамилией – Журавлев
/ вспоминается некая басня, где журавль с кувшином на голове! /, и Андрей, которого таскали по комитетам, и чуть было не выгнали из института, несмотря на начавшуюся уже
перестройку. На том его романтические отношения с Системой и завершились - не успев, как следует начаться. Никогда он больше никуда не вступал, и к собственным творческим перспективам относился скептически.
На хлопок уезжали колонной из длиной вереницы автобусов, змеей протянувшейся через весь город. На рукописных табличках выставленных за стеклом были написаны названия институтов и факультетов. Улыбающиеся студенческие физиономии живописными
кляксами висели в рамах окон. Они махали провожающим и что-то кричали в сложенные рупором ладони.
Позади и спереди следовало милицейское сопровождение.
Менты, простужено хрипя в мегафон, разгоняли по обочинам встречные машины. Перемещаясь по городу, создавали легкий ажиотаж. Прохожие - в особенности дети - радостно махали руками, водители, застрявшие в пробках, добродушно матерились.
Вообщем, настроение было почти праздничное. Да и погода в начале осени обычно стояла солнечная и сухая. По приезде, на место в какой-нибудь колхоз, имени Ленина или Ахунбабаева, размещались на постой.
Варианты случались самые разные. От отдельных - наспех сколоченных бараков - до спортивных залов при школах или общежитиях. Но, как-то селились и устраивали свой нехитрый колхозно-полевой студенческий быт.
Грязные и счастливые, они ползали по полям, собирая клочки хлопка гордо именуемого - насквозь ангажированной прессой - Белое Золото!
Золотишко, правда, было грязно-серым, по большей части.
И к концу ноября - лишь жалкие остатки его, уныло свисали среди почерневших от дождя кустов. Но Партия приказала - стоять до конца! И они стояли!
Когда становилось холодно, и выпадал снег, они жгли костры, бросая в них сырой валежник и старые покрышки от автомобилей. Костер при этом страшно чадил, но горел долго. Унылые зануды-преподаватели и комсомольские активисты, предпринимали безнадежные попытки сагитировать их на работу. Они пускали в ход затасканный набор из кнута и пряника. Но все их усилия были напрасными. Юные бунтари зло огрызались и грозили забастовкой.
С ними заигрывали - вручали Призовые Калоши и Переходящее Красное Знамя.
-Вы завоевали его в тяжелой борьбе. Никому не отдавайте! - вещал со сцены колхозного клуба заезжий агитатор.
-Конечно, не отдадим. Самим надо! - бойко воскликнул Боб, перехватив знамя и лихо вытерев им сапог…
За два месяца сельхозработ, они превращались в стаю. Метод: разделяй и властвуй - уже не действовал на них!
Потерпев крах, агитаторы удалялись, а они горланили песни и бегали вокруг костра, пытаясь согреться. Потом они пили водку и на это уходила большая часть энергии- зато
сразу становилось тепло и весело!
Песни они пели в основном революционные - другие на ум не шли. Вдоволь покуролесив, возвращались в свои грязные и дымные, но тем не менее, такие уютные и теплые бараки. Беспорядочным строем они возвращались к своим врагам, чтобы принять пищу из их рук - так было устроено общество.
Они были странные ребята! В немыслимых комбинациях, внутри них бурлил адский коктейль - из водки, музыки Битлов, комсомольских гимнов, презрения к существующей
системе и наивного розового конформизма, который примерял их с действительностью.
Они были далеки от настоящей борьбы. Ненавидя Систему, они тем не менее, готовились влиться в ряды ее строителей. Строителей, которые одновременно были заложниками и рабами. И ведь краешком ума они понимали это!
Боялись ли они Систему? И да - и нет. Система - к тому времени – одряхлела, хотя была еще весьма опасна. В своих непредсказуемых движениях, она могла покалечить, сломать жизнь… Но убить уже не могла.
Они ехали на хлопок, как на Маленькую Веселую Войну - где не погибают, но где тоже несут потери. И где проигравшими в итоге оказываются все. Тогда они еще не знали этого - они надеялись выиграть свою Маленькую Войну!
Развалившись в креслах дребезжащего старенького автобуса, они пили вино и горланили песни. Они рассуждали об абстракционизме, учении Фрейда, политике и сексе…
И, конечно, о преимуществе западного образа жизни! Тогда они верили этому тезису –априори, хотя не понимали в этом ровным счетом ничего.
Они говорили обо всем, что придет в голову, не оглядываясь по сторонам, как это делали их отцы и, в определенном смысле, это уже была победа!
Готовясь сосуществовать с Системой, они мечтали о ее гибели, хотя и не очень надеялись на это. Для борьбы они выбрали – саботаж. Это не требовало больших умственных затрат и, в некоторой степени, свидетельствовало о вырождении. Но, они не задумывались даже над этим. В итоге, этот метод оказался самым разрушительным - в том числе и для них самих!
Ничто не способно сравниться по силе воздействия с самой заурядной ржавчиной. Ржавчина и отсутствие энтузиазма - вот главные враги Цивилизации и Личности!
Всеми силами они уклонялись от настоящей работы. Это было своего рода соревнование! Они делали вид, что работают, а Система - в лице администрации и
активистов, рекрутированных из их же рядов, пыталась заставить их делать это - как можно лучше.
Но, по большому счету: всем было наплевать на всех. Руководство больше волновали собственные проблемы. Они тоже были людьми: у них были жены, дети и начальники, которых они боялись. И, они уезжали на хлопок, чтобы отдохнуть от всего этого. Они тоже слегка саботировали - насколько может саботировать тюремщик или палач!
Хотя эти мальчики и девочки, умели не только саботировать и ненавидеть! Могучий инстинкт продолжения рода неумолимо толкал их в объятия друг другу.
Со стороны, их танцплощадки - под открытым небом – наверное, представляли забавное зрелище. Залитая электрическим светом плешь, среди хлопковых полей или на пустыре за бараками; улетающие в небо децибелы ансамбля… Топающие в пыли, маленькие энергичные фигурки студентов: девушек и парней, одинаково одолеваемых половым инстинктом. Он сбивал в кучи, кружил головы, и заставлял конвульсивно дергаться в экстазе танца - как будто кто-то невидимый и могучий, тянет за веревочки, приводя в движение весь этот передвижной импровизированный балаганчик.
Начальство стояло поодаль, тихо ненавидя их энтузиазм, направленный мимо созидательного процесса. Никогда им было не добиться подобного, своими жалкими речами о пользе общественного труда и его роли в прогрессе Человечества. Рок музыка сделала свое дело, окончательно разрушив, созданные ими, унылые схемы…
Своим мощным звуком и энергетикой, она словно освободила, дремавшую энергию. Она выбила из их мозгов заклинания любимой Коммунистической Партии.
И все сразу зашипело, запенилось, словно шампанское, налитое в бокал. Жизнь обрела совсем иные контуры и силуэты! Появилась Великая Вера в Лучшее Мироустройство!
А, какие страсти разгорались на этой площадке! Какой ураган чувств, проносился над их головами! Еще и сейчас - по прошествии многих лет - кожу покрывает легкий морозец, при одном воспоминании о тех временах.
Им казалось тогда, что так будет продолжаться вечность.
Но ветер перемен уже дул в спину - они спешили жить, им было мало всего!
Им было тесно в этой жизни. Они хотели взять у нее, как можно больше, прежде чем начнется другая жизнь. Какая? Этого не знал никто.
Хлопок это, конечно, отдельная тема! Уезжали на хлопок с радостью - все не учиться! Возвращались уставшие, простуженные и злые. Скрипя зубами, вгрызались потом в гранит науки. Но, как-то выбирались на поверхность, умудрялись сдать курсовые, а потом экзамены. В промежутке весело отмечали Новый год. И снова учеба и экзамены. И лишь затем долгие каникулы! А по прошествии лет, встречаясь на перекрестках жизненных дорог и вспоминая студенческие годы, звучало неизменное – А,помнишь на хлопке ?!...
Встретив, однажды - в уже постперестроечной Москве - Боба и присев с ним попить пива в скверике неподалеку от Арбата, Андрей первым делом спросил - Как на хлопке зажигали -помнишь?
Боб первым из всей компании махнул за бугор. Однажды в студию на Саперной, забежал взмыленный Ванякин и с порога крикнул: Боб нашелся!
Боба потеряли уже с полгода как. Приходила обеспокоенная жена и даже народ знавший «великого путешественника», как облупленного, начал сомневаться в его здоровье.
Боба не было ни в Москве, ни в Питере, ни в Коктебеле - куда он имел обыкновение проваливаться с этюдником и с гитарой наперевес, как минимум раз в год.
Но в этот раз его не было нигде. И вот на тебе объявился!
Устроившись поудобнее, Ванякин начал свой рассказ:
-Представляете в три ночи… Вернее утра уже – звонок. Ну, думаю, кого там нелегкая принесла!
Поднялся - телефон звонит! Я уж хотел матюгами в трубку.
А, тут слышу - знакомый голос орет – Сорай, ты мой сорай! Сорай - непокрытый соломой! А, возьму я эту солому… Ну и так далее… Ну, знаете - песня его?
-Да знаем! Знаем! Давай дальше - не томи! - взвыла честная компания, ожидая развязки сюжета.
Ну, вот – смакуя, тянул резину Ванякин – Звонит, короче, из самого Парижу.
Какого, муя,- говорит - вы там титьки мнете?
Здесь вино дешевле трамвайного билета ! А девчонки ваще…
И дает трубку какой-то Клаве. Та, в трубку по - французки – Мезон, шансон… пуазон… Шерше, ля фам, короче, сплошной!
Давайте срочно - говорит - все в Париж! Инструкции – письмом.
-А дальше? - дергали они Ванякина.
- А дальше ничего! Дальше гудки пошли. Время видать кончилось. Теперь подробности письмом!
История с этим «сораем » произошла, на первом его хлопке. Пятый курс во главе с Бобом ждали из Киева, где он проходил преддипломную практику. Ждали, их ждали, а их все не было! И вот в один прекрасный / во всех смыслах / вечер, когда сытые после воскресного ужина студенты, коротали остаток дня, лениво греясь в лучах заходящего солнца, появились они! Где-то в конце центральной и, по-видимому, единственной колхозной
улицы, нарисовался легкий клубок пыли, на который поначалу никто не обратил особого внимания. Но, по мере приближения, пыльное облако разрослось и приобрело очертания движущейся массы людей. Некий отдаленный рев долетел до мирно отдыхающих студентов.
-Чу! Уж не залетные ли хулиганы решили померяться силами?! - приободрились скучающие хлопцы - из числа любителей почесать кулаки.
- Хорошее, однако, дело!
Народ стал сбиваться в кучки, заглядывая вдаль и параллельно присматриваясь к жердям ближайшего забора. Идущая толпа, тем временем, не сбавляла шаг и, что-то наподобие бодренького гимна стало доноситься, до слуха впередсмотрящих.
Слова были явно не узбекского разлива, хотя и не совсем русские… Господи! Да этож -хохлятская мова! А тут и фигура рыжего мужчины в джинсах и ковбойке с гитарой наперевес выплыла в арьергард отряда.
И порывом ветра донесло историческое:
- Сорай ты мой сорай! Сорай, непокрытый соломой! Да, возьму ж, я эту солому! Да покрою тот сорай! Шизгари! и тд – под рваные аккорды гитары.
На мотив известной композиции Шокинг Блю .
- Боб! Да это же Боб! - Долгожданный пятый курс вернулся из Киева. Дождались таки!
Послали гонцов за вином. И началось!
Тогда на Арбате, Боб был уже, конечно, не тот.
Постарел и, как-то невесело поглядывал на окружающую его жизнь.
Позади была Европа и Париж. Богемная жизнь на Монмартре…
-Ну, что Париж - начал свой рассказ Боб.
-Вначале было здорово. С Катрин, правда, разбежались довольно быстро.
Ты же понимаешь, она была больше средством передвижения. Хотя я и пытался быть честным... Но натуру, старик, не переделаешь. Натура она свое берет! Начал увлекаться этим делом - Боб выразительно щелкнул пальцем по горлу. Ну, она меня и погнала,
метлой… Француженки они знаешь - не то, что наши бабы - у них сердце вещун в ассортименте не числится! Все гораздо проще. Все - от головы идет. Я с ней даже сексом занимался- как на мотоцикле ездил! По инструкции! Руку положи сюда - другую туда - пальцами делай так, а губами эдак! Носом не сопи, ногами не дергай… Ну и тд.
И не дай бог что-нибудь перепутать! Так загрузила, что я честное слово забыл - а что же я должен сам при этом чувствовать? Не до этого было! Вообщем, мура полная! Ну, и экономия их долбанная. Зарабатывают вроде неплохо - живи и радуйся! Какое там! Экономят на всем: на воде, на электроэнергии. На спичках - етить их! Свет в клозете не выключил - все скандал и девичья фамилия! Вино, к празднику отложенное пригубил - опять трагедия! Оно, видишь ли, на десять франков дороже. Вообщем, зафакала меня эта жизнь во всех смыслах. Я с тоски и запил! А когда выгнала, тут я и хлебнул полной чашей. Правда, довольно быстро сориентировался. Попросил убежище. Меня зарегистрировали, на лайсент поставили - пособие то есть. И пособие я тебе скажу,
нехилое - здесь на эти деньги можно барином жить! Ну а там – копейки! Но, существовать можно. Тем более, что с проживанием мне православная
Жил в бывшем монастыре- русском. Ч