Это занятие отнимало у него все дообеденное время. По сей причине, он не обедал, а сразу же после просмотра и обозрения отправлялся на службу. На службе он предпочитал служить: съев горку сладостей, поднесенную "кем-нибудь", он тотчас забывался в кратком послеобеденном сне. Если же одной горки сладостей было недостаточно, он приподнимался на локте и, попыхивая сигареткой, кричал:
- Эй, кто-нибудь!
И перед ним тут же возникала вторая горка сладостей. Однако независимо от количества горок, приносимых "кем-нибудь", он по мере насыщения все же отдавался во власть липких объятий Морфея.
Сны он любил про детство. В них ярче всего выражалась его поэтическая натура. В сложной галерее красок перед ним проходили безоблачные и теплые дни детства. По пробуждении он ничего не мог вспомнить за исключением тепла и света. Тогда он раздраженно кричал:
- Эй, кто-нибудь! - и после горки сладостей снова погружался в море небытия...
Из сверкающего моря детства он выплывал крайне неохотно. С одной стороны, ему хотелось остаться в радужных видениях навсегда, а с другой - внутренние часы показывали время ужина.
Пробудившись, он с удовольствием придвигался к бочке с квашеной капустой и, жадно поглотив содержимое, еще долго скреб холеными розовыми ногтями по пахучим влажным доскам.
И лишь с наступлением ночи он начинал основную жизнь - жизнь человека своего круга. Увидев, что часы испуганно подняли стрелки вверх, он перемахивал через подоконник и устремлялся на капустные поля: быть может, на этот раз его заметит аист и отнесет к родителям, в то искрящееся, светлое море.