Анька почувствовала мой взгляд и обернулась. Солнечный лучик прыгнул в темно-карий глаз, отчего тот стал золотистым, кошачьим.
- Чего уставился? – прошептала она.
Это замечательное видение – нежное фарфоровое ухо и золотисто-кошачий глаз приводили меня в состояние неизведанного доселе смятения. В мечтах мы гуляли с Анькой, взявшись за руки, по берегу океана. Ветер… Нет, не ветер, невероятной силы ураган трепал ее длинные темно-каштановые, почти черные, волосы, из за чего Анькина голова становилась похожей на Медузу-Горгону. Я шел и рассматривал прозрачное фарфоровое ухо. Я мог бы нарисовать его по памяти. Мягкая мочка с дырочкой от сережки, нежная округлая раковина. Ухо напоминало младенца в утробе матери из учебника по анатомии. Изредка Аня поворачивалась ко мне, и я погружался в неимоверную глубину золотистых глаз.
Придя из школы, я схватил альбом и начал рисовать. Глаза… Как передать эту игру света и тени? Этот необычный блеск? Как поймать и перенести на бумагу эти солнечные зайчики, резвящиеся в глубине радужки? Нет, все не то… Я рвал листы и бросал на пол. За этим занятием меня застала мама.
- А знаешь, сынок, ведь ты у меня талантливый…- она потрепала меня по торчащим волосам, а я буркнул в ответ и начал лихорадочно собирать обрывки бумаги. Анькин портрет стал моей горячо хранимой тайной. Я рисовал , рисовал, рисовал…Сотни набросков, эскизов… Однако секрет солнечных зайчиков и фарфоровой прозрачности кожи не хотел открываться.
Учеба в школе подходила к концу. Я уже твердо решил стать художником. Однажды, после занятий, я брел домой. За углом стояла Анька с Антоном из 10-Б класса. Они целовались. Тягуче- медленно, со вкусом. Глаза Ани были полузакрыты, голова откинута назад, волосы рассыпаны по плечам.
Щемящее чувство досады комом стало в груди, я почувствовал, что еще минута, и сердце разорвется от жалости к себе. Я сорвался с места и понесся домой. В прихожей висело зеркало. Я долго всматривался в свое отражение.
Ничего хорошего. Длинная худая шея, нос острый, как у Буратино, очень светлые, словно выгоревшие, глаза, короткие рукава пиджака. Почему-то вспомнился ослик Иа:
- Странное зрелище, печальное зрелище…
В горле пересохло, я пошел на кухню и долго пил воду прямо из под крана. Потом достал из шкафа любимую мамину чашку. Я всматривался в матово-молочную глубину до тех пор, пока на донышке не проявилась терзавшая мою память картина : целующиеся Анька и Антон. И тогда я отшвырнул эту чашку. Она упала на пол. Мельчайшие осколки рассыпались по полу.
Я лег на кровать, отвернувшись к стенке, и лежал долго-долго, вспоминая Анькины глаза и подсмотренный поцелуй. Что-то нежно коснулось моего лба, и я вынырнул из водоворота грез и сновидений. Мама… Глаза ее тревожны.
- Что с тобой, сынок, ты не заболел?
Вместо того, чтобы успокоить ее, прижаться к теплой, бледной от усталости щеке, я зло оттолкнул щупающую мой лоб руку. Мне была неприятна эта нежность, хотелось других прикосновений, другой ласки. Мама ушла на кухню готовить ужин.
А я схватил любимый альбом и лихорадочно рисовал… В памяти, одна за одной всплывали яркие картины из будущего. Вот я – знаменитый художник. Я возвращаюсь в родной город… Цветы… Поклонницы… И конечно же она, Анька… Она стоит чуть в сторонке, в глазах – солнечные зайчики…Я передаю в дар городскому музею картину… Она узнает свой портрет и кидается мне на шею… А потом поцелуй, нежный и страстный, от которого душа будто улетает куда-то далеко-далеко, а по спине бегут мурашки…
***
Выпускной… Аня в бальном платье, похожая на гордую королеву. Голову, как корона, венчает сложная прическа, украшенная «бриллиантовыми» заколками. Королева Анна…
Было душно. Я вышел на улицу. Школьный двор! Сколько всего произошло здесь за десять лет.
- Димка! – я обернулся. Передо мной стояла она. Моя королева, во всем блеске. В ее глазах отражался школьный двор, огромный тополь, звездное небо, вселенная, весь мир… Зачарованный этим зрелищем, я неожиданно потянулся губами к ее пылающему рту…
Поцелуя, о котором я грезил долгие месяцы, не получилось. Наши носы уперлись друг в дружку, было жутко неудобно.
- Ты чего, дурачок? - оттолкнула она меня, а потом деловито добавила, - ты не знаешь, где можно найти водки?
Видя, что я онемел, словно превратившаяся в соляной столб мифическая героиня, Аня зло проворчала что-то очень обидное, и, гордо неся голову-корону, удалилась. Я стоял, втягивая расширившимися ноздрями тянувшийся за ней шлейф смеси самых невероятных запахов – приторно сладких духов, сигарет, мятной жвачки и спиртного.
А потом я уехал учиться в Художественный институт. Жизнь начинающего художника оказалась совсем не такой, как я ее представлял. Да, теперь я мог целыми днями писать картины, но желудок почему-то не разделял эйфории творчества. Он требовал еды. Кроме того, необходимо было платить за крохотную квартирку, которую я снимал у бабуси, по возрасту приближавшейся к возрасту приснопамятной Черепахи Тортиллы. Я хватался за любое предложение, чтобы заработать хоть немного денег. Мастерил китчевые картинки, рисовал эскизы костюмов к детским праздникам, макеты рекламных буклетов, визиток, разрабатывал фирменные знаки и фамильные гербы…Постепенно жизнь налаживалась. У меня появились свои заказчики, постоянный заработок. По окончании института я, как один из лучших выпускников, поехал на стажировку в Миланскую академию художеств… За это время я написал сотни картин. Множество женщин, нежных и разъяренных, утонченных и вульгарных, гламурных красавиц и отвратительных старух, греющихся на Пьяцца-Дуомо. Мои работы были выставлены в Фьерра ди Милано. И, все-таки, самую главную женщину в своей жизни я еще не написал…
И вот, наконец, после почти двадцатилетнего отсутствия, я приехал в родной город. Снова май, благоухание сирени, наша пятиэтажка.
Мама… Совсем седая. Как всегда пытающаяся накормить меня.
- Да не суетись ты так, - попробовал я остановить ее. Но она не успокоилась, пока не накрыла стол и не усадила меня обедать. Я сидел и рассматривал ее. Она сильно сдала за последние годы, похудела, осунулась. Нос заострился, кожа на скулах натянулась. Уголки рта были опущены, от крыльев носа к подбородку пролегли глубокие скорбные складки. Мне стало не по себе. Ну ведь мог же я забрать ее к себе.
Как она жила совсем одна все эти годы?
Словно услышав мои мысли, она стала успокаивать меня.
- Ты, сынок, не переживай. Живу я хорошо, вот и ты деньги присылаешь…Мне ведь много не надо, вот чай, булочки. У нас тут рядом супермаркет открылся, там часто скидки бывают, и продукты просроченные девочки мне откладывают… - на душе было гадко. Я задыхался от гнева. Гнева на самого себя, бросившего мать на произвол судьбы.-
Аня Самойлова кассиром работает,- продолжала мама. - Помнишь Анечку? Ты еще постоянно ее рисовал? Она уже бабушка…
Аня – бабушка? Это уже совсем не умещалось в голове. Этого не может быть! Я ехал, в надежде встретить нежно-фарфоровую королеву с золотисто-кошачими глазами, а тут… Бабушка, катающая в колясочке внуков и продающая просроченные продукты… Это было выше моих сил. Можете считать меня трусом, но я сбежал из родного города, так и не повидав главную женщину всей своей жизни…
