Это было время меж днем и ночью. Когда не было понятно, то ли хмурый утренний свет только упал на шершавые плиты мостовой, то ли после дневной жары приходила ночная прохлада. Да это было и не важно. Обреченность широкой кистью мазнула по людям сидящим у уличного парапета. Лохмотья свисали с высохших тел городских нищих. Отребье было разномастным, сидело поодаль друг от друга, иногда объединившись в группки по два-три человека. Молчали. Каждый старался держать в поле зрения как можно больше собратьев. Пустым птичьим глазом смотрела вокруг себя эта толпа. Она всегда ждала. Это привычное и тревожное ожидание было основой существования. Шевелиться и что-то искать давно не было ни сил ни желания. Каждый из них уже пробовал вырваться из этого омута. Но возможности изменить свою судьбу выпадали редко. А те, которые вдруг появлялись, оказывались возможностями лишь с виду. И вскоре после сумасшедшей мысли о том, что можно хотя бы на сегодня все исправить, приходило четкое понимание, что это опять мираж. Ничего и никогда уже нельзя будет сделать. Снова приходила апатия тупого ожидания, сдобренная мыслью, что пусть будет так. Пусть умрет и не бередит душу неосуществимая надежда, мешающая привычному сонному ожиданию.
По булыжнику спуска скребли сандалии. Вяло, по-стариковски. Нищие слышали этот звук, но даже не повернули головы. Это не было нужно. Знание о том, кто идет, приходило ниоткуда. Просто появлялось в общем сознании. И в зависимости от того, кто пришел, принималось решение о действии. Принималось, конечно же, молча. Люди начинали совершать движения как по наитию. Не думая, не сомневаясь. Всегда точно угадывая тот один из тысячи вариантов поведения, который хочет видеть очередной дающий милостыню. Почти никогда не ошибаясь. Разве что, изредка кто-нибудь из них что-то делал не так. Но секунда всеобщего молчаливого внимания быстро ставила нарушителя на место. Слова и взгляды были не нужны. Лишь на секунду смолкал шелест тряпья. И на затылке виновника как будто возникало дуновение знойного пустынного ветра. Кололо парой песчинок, и тут же исчезло. Вопросов не возникало никогда.
Человек приближался. Старый, но еще довольно крепкий горожанин, придерживавший тунику правой рукой где-то около бедра. Мускулистые, лодыжки играли, помогая удерживать непослушным ногам равновесие на булыжниках. Он торопился, но старался двигаться размеренно, внушая уважение. Во всем должен быть порядок. Порядок и достоинство! Без этого нет будущего у людей. Без этого умрет Город, и падет Империя. Старика научили любить порядок еще на военной службе, где он провел немалую часть своей жизни. И до сих пор ничто не подорвало эту любовь. Его короткие седые волосы слегка вспотели от ходьбы, меж подпухших век поблескивали быстрые глаза. Все движения выказывали поспешность и заинтересованность. Так обычно спешат к молодым любовницам. Старик спешил к нищим.
Он ждал этого момента почти три недели, лишь недавно открыв для себя радость от ощущения этой толпы. Случайно зайдя на эту улочку во время прогулки, он был удивлен таким скоплением нищих в одном месте. Почему здесь, ведь это довольно далеко от центра города, и церкви рядом нет? Ведь так можно сидеть до смерти мира. Но нищим подавали. Время от времени кто-то заходил на эту тихую улочку, давал мелочь одному-двум попрошайкам и уходил. Было ощущение, что дающие бывают здесь часто. Они, не мялись, не раздумывали. Как старые знакомые, подходили, быстро кидали монеты на расстеленное тряпье, встречались глазами с нищими и уходили. После того, как монета была кинута, на лице дающего тенью мелькало что-то непонятное. Тогда старику показалось, что приходящим горожанам это даже больше нужно, чем сидящим на тротуаре. И он, помявшись, решился. Подошел к грязному бородачу, и бросил ему пару мелких монет. К старику тут же пришло какое-то ощущение. Что-то новое, но пока необъяснимое. Это было приятное чувство. Он ощущал себя почти святым, из-за того, что сделал доброе дело. И очень порочным, оттого, что мог позволить бородачу остаться сегодня без еды. Были еще какие-то незнакомые чувства. В любом случае, это не было пустой тратой денег, как он думал раньше. Давая, получаешь что-то взамен. Старик шел домой, и пытался в себе разобраться. Получалось плохо. Позднее он вспоминал, что же ощутил, но так и не смог понять. Это было одновременно похоже и не избиение раба, и на выдачу ему вольной. На тычок горящей палкой в гниющую рану, и на опиумные капли для умирающего больного. Странное сочетание казалось бы несовместимых ощущений сводило с ума. Хотелось испытать это снова. Да и разобраться, что же это все-таки было. Через три недели старик снова шел к парапету.
Желание снова испытать те же чувства заставляло идти все быстрее. Дыхание участилось, он начинал волноваться. Старик опомнился и остановился. От волнения и ходьбы под гору может заболеть сердце. И тогда он будет думать о боли, а не о предстоящем удовольствии. Не сможет на нем сосредоточиться. Мысль, что он можно все испортить, была неприятна. Постояв несколько секунд и успокоившись, старик спокойно выпрямил спину, и нарочито медленно зашагал к парапету. Губы сжались, стараясь сдержать улыбку предвкушения. Это было не так просто, и, когда старик подошел к сидящим, на лице у него была какая-то гримаса. Смесь радости, торжества, и некоторого количества брезгливости.
Толпа не стала суетиться, никто к нему не подбежал. Среди нищих были любители назойливо выпрашивать милостыню, но они понимали, что сейчас этого лучше не делать. Старик здесь неизвестен, и как он поведет себя понятно не было.. Его не помнили, и понимали, что он мог оказаться для уличных попрошаек кем угодно. Это мог быть и добросердечный человек, а мог быть и насмешник, имеющий намерение развлечься мелким унижением. По большому счету не так и важно кем он был. Лишь одно имело значение - с него будет какая-то польза. А пока они наблюдали, не поднимая глаз, не меняя поз.
Старик остановился. Он ожидал какой-нибудь реакции на свой приход, но ее не было. На него даже не взглянули. И опять накатил страх, что все может получиться не так, как он хочет. А ему очень нужно было это удовольствие. Больше всего на свете. Напряжение нарастало. Старик и сам не отдал себе отчета, когда рука с полы одежды лишь на толику переместилась к поясу, где висел кошелек. Первой на это отреагировала сидящая на коленях молодая нищенка, еще почти девочка. Она не смогла удержаться и немного подалась вперед, как бы стараясь оказаться ближе, и ничего не пропустить. Остальные отреагировали тут же. Начали подбираться к старику. Не поднимаясь на ноги, не создавая давки. Но упорно и настойчиво. Не толкаясь, но и без излишней аккуратности.
Губы старика раскрылись в улыбке, обнажив здоровые белые зубы. Выпрямившись и выставив вперед ногу и, он полез рукой в кошель. Вторая рука непроизвольно уперлась в пояс, давая понять, как он горд собой. Сейчас он был для нищих всем: хозяином, цезарем, богом. Он был их судьбой. Достав из кошеля горсть монет, старик внимательно смотрел на окружающих. Это был самый важный момент. Кому-то перепадет первому, кому достанется больше, кто-то вообще останется ни с чем. Радость оттого, что сейчас все это предстоит решать, будоражила. Он раздавал не деньги, он раздавал удачу.
Старик прекрасно знал цену каждой монете. Знал, что и сколько можно на нее купить. Хватит ли этих денег на питание нищему сегодня. Или даже на несколько дней. Он очень хорошо подготовился. Он тщательно продумал, какие монеты будут у него в кошельке. Заблаговременно сходил к меняле постарался сделать так, чтобы деньги получились самого разного достоинства. Он разменял серебреник, но оно того стоило, хотя это был его доход почти за месяц...
Сначала он решил отдать крупную монету. Динарий. На эту монету можно было несытно питаться декаду. Или хорошо пожить пару дней. Хватило бы и на вино, и на женщину, и на ночлег. На эти деньги можно было даже купить небольшую овцу. Впрочем, зачем попрошайке овца... Момент жертвования такой большой суммой был очень важен. У старика было всего две таких монеты. Вторую он рассчитывал оставить себе на жизнь. А первую собирался отдать только достойному. Только самому лучшему. Приличному нищему, если такие еще бывают. Спускаясь, старик жадно разглядывал каждого из сидящих на парапете. Впитывал все, что мог высмотреть. И позу, в которой сидели, и цвет тряпья, которое надето. А главное блеск глаз, и выражение лица. Внимательности старику было не занимать, поэтому, сейчас он уже довольно точно представлял, кто есть кто среди этого отребья.
Пальцы сдавили динарий, и рука приподнялась на уровень глаз. Нищие затрепетали. Старик не стал долго тянуть. Отыскал глазами нестарого еще человека на костылях, лицо которого было изуродовано багровыми шрамами. Старик решил, что тот воевал с варварами, как и он в свое время. Кто может быть достойнее старого солдата? Он решил вручить динарий ему. Это была даже не милостыня. Это была дань. Дань богам. Дань страху перед будущим самого старика. Дань за то, что он сюда пришел, и смеет делать то, что делает. Схватив инвалида за руку старик долю секунды посмотрел ему в глаза. Затем с силой вложил монету в его ладонь, и отвернулся к другим.
Перехватив костыль, пожилой солдат без поспешности засунул монету куда-то в складки своих лохмотьев, и отошел в сторону. Улыбка на мгновение тронула его лицо. Солдат отлично понял, что руководило выбором старика. Он часто видел горожан, которые таким старались откупиться от чего-то внутри себя. Впрочем, судьба сегодня улыбнулась попрошайке, а причины этого совсем неважны. Все быстротечно, удача тоже. Нужно успеть пожить. Стук костыля удалялся, солдат шел в сторону кабака.
Между тем, старик был немного недоволен. Он пока не прочувствовал всей сладости момента. Недовольно оглядев застывших нищих, достал монетку в два ассария. Это немного. Питание на день-два для одного. Для них это тоже немало. Кому? Этой грязной старухе. Она молчит, но жадно смотрит. Руки не тянет? Значит ей.
- Спасибо, господин, - гнусаво сказала нищенка. И с благодарностью и с издевкой, за то, что ей досталось так немного.
Старик зло посмотрел, доставая тем временем еще две двушки. Нищие окружили его. Потянулись руки. Первая двушка была отдана молчаливому дебилу, который глупо улыбался. Пусть его. Бери и иди. Вторая двушка отошла серьезному мальцу, которого мамаша навязчиво проталкивала вперед. Ребенок послушно тянул руку. Усилия должны быть вознаграждены, даже если это усилия детские.
Старик продолжал раздавать монеты. Вот и наступает момент счастья. Как хорошо-то. Стараясь получше запомнить свои ощущения старик опять полез в кошель и достал оттуда целую горсть меди.
- Мне, мне. Дайте мне, почему же вы мне не даете! - закричала вдруг девочка-нищенка, которая самой первой подала признаки жизни, когда старик только подходил. Ей вдруг стало очень страшно, что она ничего не получит. Страх за то, что удача сегодня обойдет ее стороной, схватил за душу. Она не хуже других. Она тоже должна получить свою монетку. После ее крика все вдруг стало иначе, толпа взволновалась. Нищие резко подались вперед, руки заскользили по одежде старика, раздались нарочито жалобные, писклявые голоса. Галдели все, кто во что горазд. Старались вызвать жалость любым способом.
- Господин, храни боги твое здоровье…
- Добрый человек, сжалься надо мной. У меня дети не ели третий день.
- Я умираю от старых ран! Я воевал за Империю! Помоги мне!
Кто-то просто выл, выкатив глаза. Старуха с ребенком подползала на коленях, и грязной головой терлась об полу туники, как собака. Руки тянулись к поясу старика, хотя никто не осмелился бы украсть деньги. Наказание могло быть очень суровым. А рисковать эти люди давно уже не умели. Просто привлекали к себе внимание. Ведь нет ничего важнее, чем получить свой кусочек удачи. Каждый отлично понимал, что совсем не важно, что он скажет, главное как он будет выглядеть.
Старик тоже это понял. Нахлынула пустота и обида. Ему было плевать, что они говорят, как они себя ведут. Он достойный гражданин, воин, и не потерпит такого пренебрежительного к себе обращения. Он пришел помочь им, а они... Где уважение и справедливость. Нарушен порядок. Что может быть хуже… Оттолкнув старуху, которая пыталась обслюнявить его руку (руку с деньгами, а не другую, между прочим), старик отступил шаг назад:
- Ничего не получите, твари! Прочь!
Лицо его перекосилось, зубы сжались. Кулаки были стиснуты так, что побелели. Готов был убить за то оскорбление, которое, ему было нанесено. Толпа отхлынула. Пришло понимание, что что-то пошло не так. Люди начали отползать от старика. Садиться на привычные места, и переглядываться, пытаясь осмыслить ошибку.
Старик успокоился, выпрямился. Хотел было еще что-то сказать, но передумал. В кошельке еще оставалось достаточно денег. Он запустил туда руку, выудил пяток самых мелких монет, каждой из которых хватило бы лишь на миску похлебки. И с наслаждением бросил себе под ноги. После этого повернулся к нищим спиной, и быстро, не оглядываясь, зашагал вверх по улице. Удовольствие было испорчено. Больше он сюда никогда не вернется.
17 сентября 2008