В прожилках ржавых рыжей крови
Иерусалимская стена,
Скрывая стон молчит она
Тысячелетья, или боле…
Пальм забинтованные станы
И черепки разбитых ваз…
А в воздухе обрывки фраз
И силуэт далекий, странный…
…В песок впечатан чей-то след, –
То предок мой. Он по пустыне
Бродил с котомками пустыми
За Моисеем сорок лет.
Наш новый фотоаппарат
Снимает древние раскопки.
«Внимание!» – нажму на кнопку,
И каждый фотоснимку рад.
Но вдруг, средь этих глыб-камней,
На фоне Храма взгляд печальный
Проявится на отпечатке, –
То предок мой – старик-еврей,
А рядом внучка… мы похожи…
И ваза у неё в руках…
Взгляну в упор на старика.
Я на него похожа тоже.
Вопрос в глубинах мудрых глаз.
Стоит с кувшинами пустыми:
«Не зря ль бродили по пустыне
Мы сорок лет для вас… для Вас?»
В ИЕРУСАЛИМЕ
Крепчает стена от записок. Их в древнюю стену
Положат и верят, что сбудутся ворохи просьб.
И с Богом один на один говорят вдохновенно,
Надеясь, – теперь-то дела не пойдут на авось.
А толпы паломников тут в одеяниях длинных
Помолятся, чтобы потом о своём помолчать.
И эта картина, среди декораций старинных,
На каждое сердце поставит на память печать.
[b]
