1.
Село было не большое и самое обыкновенное. Домики и дома стояли в беспорядке, между ними криво струились улочки на которых не высыхали лужи, паслись опасные гуси и равнодушные утки. Как и положено, был там «Центр», а в нём, три магазина : два продовольственных с классическими названиями:«Ивушка»и «Ручеёк», и один хозяйственный, тот, что в здании почты, и назывался он «Лотос», наверное, в честь знаменитого среди российского населения стирального порошка. Был в селе и памятник Советскому солдату, каждое лето обрастающий бурьяном, и была там автобусная остановка, и заброшенная пекарня, и вагончик – пельменная, хозяин которой, считался первым богачом. За селом, на пригорке, рассыпано кладбище. Если смотреть из далека, оно кажется разноцветными игрушками, оставленными ребёнком после занимательной игры. А дальше, васильковое пятно озера, украшенное чёрными пиками ёлок, за ним, пашни, поля, пастбища, раскинутые бесконечным, клетчато – полосатым океаном.
И конечно, была там школа. Низкая и старая. Построенная буквой «Г», густо выбеленная как изнутри, так и с наружи известью. Школа эта тоже, самая, что ни на есть обыкновенная, и не работай в ней наша героиня Ольга Павловна, учительницей русского языка и литературы, мы бы даже не обратили на неё внимания. Впрочем, если бы не Ольга Павловна, мы бы не вспомнили о данном селе, и не было бы вообще этого рассказа.
Итак, Ольга Павловна. Для нас же, просто Ольга. О таких говорят: «милая», так как была она действительно очень мила: чуть полновата, круглолица, звонкоголоса. Ей почти сорок, но о возрасте можно было бы догадаться, разве что, узнав про её семнадцатилетний трудовой стаж работы в школе, так как выглядела она человеком неопределённого возраста. Чувствовалась в ней редкая, затвердевшая смесь прожитого, взрослого, и чего – то легкого, смешливого, девчачьего, словно когда – то, расставаясь с юностью они о чём, то с ней сговорились. Она обожала литературу, особенно классическую, из года в год пытаясь привить это же чувство школьникам, но увы, всё тщетно. Был у Ольги муж, зоотехник, когда – то ради неё бросивший пить, два веснушчатых, с желтыми цыплячьими волосами сына, была корова - Груня, вороватый кот, собака рыжая, со щенками. И дом был уютный, с верандой, где зимой всё покрывалось пылью и инеем, а летом протиралось, застилалось и превращалось в столовую, с самоваром и старомодными занавесками в синие кружки. Работа в школе казалась приятной и привычной, так же как впрочем, и муж – зоотехник, и сама жизнь. И если бы в те времена, задали Ольге излюбленный в народе вопрос «Как поживаешь?», она непременно бы ответила: «Ой, да ничего, хорошо поживаю», и театрально бы вздохнула.
2.
И вот случилось странное. Ольга Павловна влюбилась, влюбилась безоговорочно, опасно, навсегда. Она поняла это, тогда в туалете, поняла и разрыдалась, навалившись на колючую, деревянную стену, а рука с отрицанием комкала заветное письмо.
Но начиналось всё днём раньше. Он зашёл в опустевший класс, где она сидела среди зелёных тетрадных пирамидок, и положил на стол конверт.
- Что это?
- Это вам.
И ушёл, а она посмотрела ему в спину, отметив про себя, что костюм на нём видимо, дорогой.
3.
А он приехал по распределению полгода назад, он молодой историк. Совсем молодой. Ему, может, двадцать пять, или нет, тридцать лет. У него красный диплом, всегда полузакрытые, сонные глаза, и быстрая походка. Непонятно, зачем он приехал в эту глушь из столицы? В школе к нему относятся настороженно, но не без симпатии. Он молчалив, заходит в учительскую, кивком здоровается, берёт журнал, идёт на урок. Пожилая завуч называет это « профессиональной сдержанностью». А фамилия у него смешная - Сусликов, зовут Андрей Евгеньевич . Ольге он был интересен, интересен ровно на столько, на сколько могут быть интересны новые люди, столь редко попадающие в скучный провинциальный мир.
4.
Она ещё не знала ещё, что там в письме? Но приятная тревога уже уютно разместилась где-то в области сердца. Письмо лежало в сумочном мраке прижатое кошельком и булкой чёрного хлеба к самому дну, лежало и ждало своего часа. Ольга шла домой в блаженном недоумении и всё думала: « что же в нём?» Можно было прочесть прямо в классе, но слишком опасно, мог бы кто ни будь зайти, а ведь в письме наверняка тайна? О, хоть бы это была какая ни будь тайна!
Она зашла домой. В сенях пищали щенки. Старший сын, с отцом ушли рыбачить на озеро, младший сидел за столом и что – то чиркал в тетрадке. Увидев мать, он подбежал к ней и уткнулся ей в бок. Она погладила его по пушистым волосам.
- Есть хочу
- Сейчас, сейчас…
Зашла в комнату переодеться.
Но быстро вернулась, вспомнив привычку сына капаться в её сумке, но мальчик уже успел туда провалиться одной рукой, в поисках чего-нибудь для себя.
- Ну, что тебе там нужно? Ничего там интересного! Иди мой руки, сейчас будет обед!
Потом нужно было управиться по хозяйству, поставить варить мясо, снять высохшее бельё с верёвок, позвонить маме двоечника, а потом, потом, наконец, приступить к письму. Но где? В туалете.
5.
Она закрылась в туалете. Сквозь неотесанные доски дымился пыльный солнечный свет, с низу поднимались встревоженные мухи и монотонно гудели.
Драгоценная свобода уединения. В такую минуту приходит осознание того, что ни кто по сути, тебе не нужен ни кто, кроме самого себя, потому, что никого на свете и нет больше, только ты один. И нет скучных забот, нет проблем, нет бесчувственной повседневности. Под тобой зияют в своём вечном гниении продукты распада, над тобой сквозят небесные лучи, а ты где- то между, один, наедине с самим собой, сбрасываешь с себя маску, как использованную бумагу и получаешь простое, человеческое наслаждение.Ты скрылся от всего, в этом тесном ковчеге, тебя ни кто не потревожит здесь, в крайнем случае будет ждать, ждать, сколько ты пожелаешь. Потому, что только ты сейчас обладаешь этой властью, откинуть клювастый крючок и открыть дверь.
6.
Ах, Ольга, Ольга! Она думала, что Пушкина в этом селе читала только она одна! А он ведь цитировал Александра Сергеевича, да как!? Самые любимые и утончённые строки…Письмо конечно о любви, о том, что она, Ольга- самая удивительная, редкий цветок среди сорняков, что это произошло с первого взгляда и наповал, что у него такое впервые! Пусть она простит его, но он больше не может это скрывать, он сходит с ума, не может спать, есть, думает лишь о ней, о её широких, небесных глазах. Он просил бросить всё, уехать с ним, на край света, или хотя бы в Новосибирск, где у него бабушка живёт. И вообще он готов ради неё на всё, словом – это серьёзно.
Ольга заплакала, зарыдала от жалости к себе, от того, что муж у нее - зоотехник, что ей уже сорок, что она не разу не была в театре, что один девятиклассник нарисовал недавно Гоголю рога, что она устала от своей коровы, и что ей ни кто, ни когда не писал о любви.
Потом где-то, за приделами туалета, скрипнула калитка, и захрустели шаги. Это муж и старший сын вернулись с рыбалки…
7.
Так и началось. Историк подкарауливал её, где ни будь одну, и молча вручал письма. Он писал часто, красиво, длинно. Ольга маялась. На каждое письмо в её мыслях слагался волнительный ответ. Слагался, и тут же забывался, потому, что его вытеснял новый, более страстный и смелый, он жег грудь, как горчичник, гнал прочь другие мысли, мешал работать, мешал доить корову, бранить детей, улыбаться мужу. Но писать ему она боялась. Каждый день, приходя на работу, надеялась на новое послание. Они сталкивались с ним где ни будь в учительской, или в столовой, или в библиотеке и обменивались умоляющими взглядами.
Дома старалась держаться естественно, как всегда, а сама страдала, и думала лишь о том, как бы отлучиться в туалет, наглотаться там его любви и слез, а потом вернуться с новыми силами к прежней жизни.
Однажды она не выдержала, спрятала под кофточку ручку и листок, потом пошла в туалет и написала ему . Ответ получился сердечный, противоречивый, где она стыдилась своих чувств, презирала их, кляла себя за слабость, за безумие, просила всё прекратить, оставить её в покое, что так будет легче им обоим, но в то же время, она не представляла жизни без него и его писем, они её воздух, они уносят её прочь из реальности, они единственное, что у неё есть от него, …
Вышла из туалета, чуть пошатываясь. Муж стоял у колонки и жевал папиросу.
- Оля, ты чего в сортире - то засела? Скрутило живот что - ли?
- Ага. Не хорошо мне. Пойду, лягу…
8.
Майский день был прозрачен, хрупок, искрист, словно выдутый из стекла шар, а в нём жизнь, красочная, соловьиная, полная пышной сирени, бабочек-капусниц и небесной синевы. Ольга шла с работы и чувствовала себя счастливой. Сегодня, во время школьной линейки он стоял рядом, тихонько касался её пальцев, а она достала своё письмо из кармана и всунула ему в руку. То -то он заволновался! Только бы ни кто не заметил.
Он прямо вздрогнул от неожиданности, испугался даже, и стал ещё более красивым. Бедный мальчик!
Теперь он знает о её чувствах. Наверное, захочет встретиться? Ах, нет! На такое она не пойдёт. Это слишком! Другое дело, переписка. Как он пишет! Боже мой, как же всё - таки пишет этот влюблённый юнец!
Муж был дома, разговаривал по телефону с «городом» о каких -то кормовых добавках. Он за последний год сильно полысел, и этот матовый блеск на затылке, вдруг, вызвал у Ольги отвращение.
Она накинула халат и пошла в огород. Младший сын возился со щенками, старший, чистил в коровнике и напевал что-то матерное. Ольга прикрикнула, чтобы замолчал. В последнее время её раздражала всякая пошлость, она мешала ей быть счастливой, мешала думать о прекрасном, и сочинять письма молодому историку. Ольга полола грядку и с упоением жалела себя за свою поэтичность, утончённость, за свою неутолённую, возвышенную любовь. Ей теперь хотелось одного: спрятаться в туалете, и хотя бы бегло, хотя бы чуть- чуть насладиться его письмами, почитать, а потом прижать к губам своё сокровище, и постаять так минутку сдерживая слёзы.
-Мама…
Младший смотрел на мать исподлобья.
-Что такое?- Ольга выпрямилась, поправила косынку.
- Там папа, читает письма от дяди…
Мальчик выглядел затравленно. Догадка пришла мгновенно. Скорее всего, сын по привычке забрался к ней в сумку и нашёл там письма, по своей наивности показал находку отцу. В голове завыл сигнал тревоги: это бедствие! Это конец! Какое то время она стояла в нерешительности, в тишине. Потом муж вышел на крыльцо, в майке мокрой от пота, с табуреткой в руке, и двинулся в её сторону. Весь его вид выражал самые страшные намерения. Ольга побежала. Страх погнал её по грядкам, по молодым побегам, погнал в туалет.
Она закрылась на крючок, но он казался ей не надёжным, а муж неумолимым. Расплата за грешную любовь приближалась с самыми нецензурными ругательствами, а потом, ударами табуретки по туалетной двери. Ольга забившись в угол своей маленькой крепости навзрыд просила Бога её простить. Крепость сотрясалась, хрипела, шаталась, но выстояла. Дверь, чуть покосилась, но разъярённого мужа так и не впустила. А может просто муж наконец, успокоился, не стал доламывать туалет, плод своего же труда. Бросил обезноженную табуретку и пошёл в дом, крикнув Ольге: « Вот и седи! Там тебе и место!» И она сидела, долго, до вечера.
Страх прошёл осталось исступление. Исступление тоже чувство, и возможно лучшее, чем страх, от этого чувства ей полегчало. Как если бы в пустыне предложили не свежую воду. Она ходила вдоль стен, переступая или обходя деревянное кольцо, собирая плечом паутину, и слушала враждебный мир. Где-то визжала бензопила, кудахтали куры, вопили свиньи, мычала пришедшая с пастбища Груня.
-Мам!- Послышался за дверью ломаный голос старшего сына, - выходи, тебя там отец зовёт.
9.
Она зашла в кухню. Молодой историк неловко ей улыбнулся и хмыкнул покрасневшим носом. Муж был пьян, в кулаке он держал вилку зубьями в потолок, и всё ещё казался опасным. Между ними, на столе стояло надпитое пол литра, солёные грибы и растерзанная на одном из роковых писем селёдка. Помолчали. Затем муж опрокинул в себя ещё одну рюмку и прохрипел в сторону окна:
- Иди, дои корову, и убирайтесь оба!
10.
Односельчане, народ свой, почти родной. Не было дома, где бы живо не обсуждали случившуюся историю. За чаем, или за чем по крепче, с удочками на рыбалке или с лопатой через забор, или просто на дороге, все, от мала, до велика, говорили об училке Ольге и её молодом ухажере. Такая сомнительная популярность мешала жить нормальной жизнью, впрочем «нормальной» никто её уже не и считал. Очень скоро пришлось продать Груню, забрать детей и уехать с юным Андреем Евгеньичем в Новосибирск, к его бабушке.
11.
Так началась новая жизнь. Город придавил Ольгу своим глухим, каменным очарованием и быстро превратил её в уставшую, меланхоличную даму, работающую на полставки в библиотеке, пугающуюся лифта, и высокомерных людей. Молодой её муж поступил в аспирантуру, и почти всегда где-то пропадал.
Зато бабушка обычно была дома. Она ворчала, шипела яичницей на кухне, прятала сладости от приёмных внуков, и таила в голове под тремя платками зло на всё человечество. Мальчикам в городе нравилось. Младший сын стал посещать хореографический кружок, старший попал в дурную компанию и баловался алкоголем. Ольге было тяжело. Денег на жизнь не хватало, продукты из супермаркета плохо переваривались, каблуки всё время ломались, снотворное не помогало, Пушкин надоел, а от нового мужа стало пахнуть женскими духами.
Она часто ложилась спать в одиночестве и в полном бездумье. Постаревшая, земная женщина- Ольга. Нет, ей было не жаль себя. Она научилась бать частью действительности – реки и покорно плыть по течению, в сторону небытия. Лишь иногда, ни то сон, ни то память, открывали перед ней дверь деревенского туалета и впускали в тенистое, деревянное нутро, она входила, доставала из под кофточки письма читала, плакала…Только что было в тех письмах, уже давно забылось. ©
С.Костина 2006.
