Редактору отдела культуры мои опусы в целом нравились, но иногда она просила: «Старайтесь писать серьезней! А то вы слишком уж попсовый какой-то…» Тогда я стал придумывать и вставлять в свои тексты такие словосочетания как, например, «экспрессивный конструктивизм» или «метафизический неоромантизм»... Что вобщем-то полный бред, если вдуматься! И моей редакторше стали делать замечания на планерках: «Ваши авторы слова употребляют какие-то непонятные… Ближе надо быть к народу, ближе!» Редакторша после этих планерок ворчала: “Народ, народ! Хуй ему в рот!” Обычный, думал я, снобизм, свойственный нашей передовой интеллигенции…
Современное искусство меня очень интересует: чем глубже с ним знакомлюсь, тем сильнее начинаю ценить творчество старых мастеров. Вот, например, пришел я на очередную презентацию. Привел с собой девушку, за которой в то время ухаживал, чтобы как-то разнообразить нашу «культурную программу». Хотел показать своей спутнице, чем дышат современные деятели культуры, куда идут и какие ставят перед собой художественные задачи. Внимание девушки привлекла некая инсталляция: автор распластал на деревянной доске копченую курицу и прибил ее к доске гвоздями. Моя спутница недоуменно посмотрела на меня. Я пожал плечами, и мы двинулись дальше, продолжая осмотр экспозиции. Следующая инсталляция выглядела так: на подставке стояла стеклянная трехлитровая банка, наполненная прозрачной жидкостью, в которой колыхалось с десяток селедкиных скелетов. Моя спутница посмотрела на меня вопросительно! Надо было удовлетворить ее любопытство, и я обратился к автору, с которым был хорошо знаком. Он стоял поблизости от своей работы. Авторы всегда в таких случаях околачиваются неподалеку от своих работ… Это они подслушивают, что говорят об их творчестве посетители!
- Здорово! – обращаюсь я к художнику. – Ты не мог бы нам объяснить, что значит твое произведение?
- Что значит, что значит! Сам, что ли, не видишь, что оно значит? Что эта фигня может значить? – ответил он с иронией. – Куратор позвонил мне за три дня до открытия! Ну, так же нельзя! Какую идею я могу родить за такой срок?.. А я в тот момент селедку ел. Взял кости обглоданные, в банку их накидал, водой залил, крышку закрутил – вот и готово! Самое трудное – название придумать. Я придумал: «Трансрегуляция № 17».
- Значит, есть еще шестнадцать таких «трансрегуляций»? – спросила художника наивная барышня. Я взял ее под руку и потянул в сторону со словами «потом тебе все объясню». Моя спутница спросила:
- Им платят за все ЭТО?
- Нет, - отвечаю, - им платят за другое… За живопись, графику, дизайнерские работы и т. п. А «это» нужно исключительно для PR-а. Вон, видишь, человека в пиджаке из наждачной бумаги? Думаешь, он чудак? Нет, он расчетливый саморекламщик. Потому что такую деталь, как пиджак из наждачной бумаги журналисты не пропустят!
Мы выпили с барышней вина, и она расслабились, хотя поначалу чувствовала себя неловко. В углу выставочного зала я обнаружил темную нишу. Туда я и завлек свою спутницу. Нет, конечно, до совокупления дело не дошло! Но мы выделывали то, что уже можно было расценить как «нарушение общественного порядка». Трогаю я свою спутницу за мягкие места, и вдруг краем глаза вижу, что напротив нашей ниши собрались зрители. И все они вглядываются в полумрак, пытаясь разобрать, что это за «искусство» творится на их глазах. То есть, они приняли наши обжимания за некую художественную акцию! Потом до них дошло, что никакое это не «искусство», а самая настоящая жизнь во всей ее дикой красоте и животной грубости. Наши зрители издали коллективное «ой!», и толпа вмиг рассыпалась…
Когда мы вышли на улицу и, обнявшись, направились в сторону моего дома, чтобы там возобновить увлекательное изучение друг друга, я сказал своей спутнице:
- Вот, можно назвать то, чем мы только что с тобой занимались, красивым словом performance. И наш художественный перформанс можно считать удачным: ни одному из авторов, участвовавших в этой выставке, не удалось привлечь столько внимания к себе и вызвать такой живой, неподдельный интерес публики! Даже дядька в пиджаке из наждачной бумаги – отдыхает!