Ожидала его в зачатии, ходила в храмы молиться, ложилась в постель, одеялом до подбородка укрывалась. Видела картины странные. Внутренним зрением сквозь глазные яблоки и зрачки в веснушках касалась изнанки век. Аурой вольфрамовых нитей вспыхивали круги сферические. Глаза закрыты, свет погашен, а на веках колеблются нити накала. Как только дотлевал отпечаток последнего протуберанца, воцарялась темнота, и начинался круговорот живых картин. Угасающие следы блуждающего духа являли незатейливые бытовые сценки: спринтер полоснул грудью финишную ленту, старик отрешённо прислонился спиной к брёвнам пятистенки, обнажённые до пояса парни слаженно укладывали рыболовные снасти, на лавке у забора женщины сосредоточенно грызли семечки. Детей не видела. Не было детей.
Слышала речь непонятную разборчиво, японцы в пёстрых кимоно, какие-то чёрные люди сновали. На экране закрытых век – кусочки земной жизни, собранные со всего света. Зверей видела - не боялась. Людей наблюдала - сердце в горле застревало. Искала место по-ниже, по-темнее, страх туда затолкать. Часами лежала под кроватью. Всматривалась в пыли клубочки. Мысленно отделяла подушковые пушинки от рыжеватых волосинок. А пылинки, примагниченные друг к другу, - не с Луны ли их намело? Славно, что Луна безлюдная - мусора меньше на полу. Рассматривать пыльные шарики сначало интересно, потом скучно. Всегда серые. Были бы разного цвета, можно было бы их собирать, накаплить, валяться в них. Принимать пылевые ванны. Болеть ими, щекотаться. Пылинки побеждали страх. Малое опрокидовало великое.
Подходила к окну, открывала...
