Вспоминая главное (Рассказ)

Этажом выше хлопнула дверь, и Мария Михайловна Зуева поспешила в прихожую. Не зажигая света, припала к глазку. Так и есть! Крадется траченный молью Ромео, никак не нашляется. Жена, значит, на работе, а у самого – неотложное кобелиное дело.
По лестнице бесшумно спустился Димка Головин, здоровенный, вечно хмурый мужик на близких подступах к полтиннику. Трижды коротко нажав звонок соседней двери, он даже бровью не повел в сторону Марьи Михайловны, но та невольно поежилась. Год назад, когда Головин только начал хаживать к новой жиличке, случился один неприятный разговор. Да что там – форменный наезд, как теперь выражаются.
Старшая по подъезду все про всех должна знать, иначе не будет никакого порядка. И Мария Михайловна без устали следила, чтобы милый ее сердцу порядок соблюдали те, кому посчастливилось проживать в подъезде, опекаемом энергичной пенсионеркой. Никаких подростков с гитарами и пивом между этажами. Идеально чистые лестницы и площадки, всегда исправный домофон. Так было, есть и будет, пока она жива! Может, кому и не нравилось жить «под колпаком» у Зуевой, но охотников конфликтовать с ней давно не находилось. Знали: и сама отчитает так, что мало не покажется, и общественность подключит, и участковый с бабкой в тесном контакте.
Но вот прошлым летом поселилась в образцовом подъезде молодая разведенка. С мужем, значит, разъехалась и стала ближайшей соседкой Марьи Михайловны. Та к ней в первый же вечер зашла познакомиться, подгадав к чаю с шоколадными конфетами. Сразу ей эта Алла не понравилась: слушает, кивает, а улыбочка хитренькая. Слишком смазлива да еще рыжая, то есть – с норовом. Строит из себя тихоню, только Михайловну не проведешь…
Месяца два рыжая штучка вела себя смирно. Мимо лавочки идет – здоровается вежливо со всеми, но никогда не остановится, не присядет поговорить. Недосуг, мол: работы очень много. Что за работа такая «фри-лан-сер»? Напридумывали слов, натощак и не выговоришь. Фря, в общем, с какой стороны ни посмотри.
А потом приметила Мария Михайловна, что Головин стал интерес проявлять к рыжухе. Если встретит где, прямо шею вслед сворачивает. И улыбается, чего за мужиком вообще не водилось. А та завлекательно эдак бедрами крутыми покачивает, потупив кошачьи глазки, и будто не замечает ничего. Манера известная. Вот они, рыжие длинноногие фри!
Запахло скандалом. Нинка Головина – баба жесткая, спорая на расправу; у нее что муж, что взрослые сыновья по струночке ходят. Не потерпит она никаких шашней, да еще прямо у себя под носом. Скандал. Ох, скандал в благородном семействе…
Марья Михайловна уже прикидывала, как бы поделикатнее раскрыть мадам Головиной глаза, пока не стало поздно, да не успела. Кто бы мог предположить, что супруг бой-бабы так быстро вывернется из-под ее устойчивого каблука?
Как-то днем старушка возвращалась из магазина и остановилась передохнуть, не дойдя до своего этажа буквально несколько ступенек. Хоть и купила всего по чуть-чуть, а без лифта тяжело в ее-то возрасте. Тут открывается Алкина дверь, и выходит никто иной, как Димка. И вид у него такой довольный, что яснее ясного: процесс пошел. Увидав соседку, мужик окаменел лицом.
- Здорово, Михална. Давай-ка, помогу, - буркнул он.
Мигом отобрал сумку и заранее приготовленные ключи, под локоток дотащил до двери.
- Не надо, Дима, я са…
- Зачем же сама? Старикам везде у нас почет.
Ошарашенная пенсионерка охнуть не успела, а он уж зажег в прихожей свет и аккуратно прикрыл дверь. Затем сгреб одной рукой Марью Михайловну за грудки и легко оторвал от пола. Затрещала ветхая ткань плаща, купленного еще при Горбачеве. Резвой блошкой запрыгала по линолеуму вроде бы крепко державшаяся пуговица. Старуха зажмурилась, чтобы не видеть ледяных глаз, оказавшихся вдруг так близко.
- И почет тебе будет, и понечет, старая клизма, если хоть полслова сболтнешь своим поганым языком, - тихо, с расстановкой процедил Головин. - Шею сверну.
И Марья Михайловна сразу поверила: свернет. Двумя пальцами. Свой в доску участковый помочь не успеет. Возмездие возмездием; его и организовать можно, раз жертва предупреждена. Но ей-то самой не станет легче оттого, что развратного убийцу посадят. Жить с возрастом хочется все сильнее: чем меньше осталось деньков, тем слаще каждый из них…
Ни слова не добавив, Димка поставил старуху на пол, развернулся и ушел. Давно стихли его тяжелые шаги, а Марья Михайловна, как рухнула на старенькую калошницу, так и сидела на ней, не имея сил подняться. О ладони, прижатые к груди, отчаянно колотилось сердце. В коленях ощущалась какая-то липкая слабость, мушки перед глазами затеяли половецкие пляски. «Как быть, как быть?» - пульсировала в голове одинокая мысль, отдавая болью в затылке и висках. Молча терпеть блуд, творимый прямо за стенкой? Против этого деятельное и правильное естество Зуевой отчаянно бунтовало. Но слишком живо помнились жесткие пальцы Головина, подобравшиеся вплотную к горлу, и давящий свинцом взгляд его чуть прищуренных глаз.
Мария Михайловна лишилась сна. Всю валерьянку в доме извела, отчего окрестные кошки стали проявлять к ней нездоровый интерес, но покой не желал возвращаться. Более сильных препаратов старушка опасалась. Она вообще испытывала недоверие к медицине, имея на то весьма и весьма серьезные основания. Врачиха из районной поликлиники, ехиднейшая Лилия Марковна, откровенно отмахивалась от жалоб пациентки:
- Вам, уважаемая, с вашим-то здоровьем следует бояться лишь того, как бы не подцепить пневмонию на моих похоронах, - баском похохатывала она, не поднимая глаз от пухлой карты Марьи Михайловны, которую заполняла профессионально нечитабельным почерком.
Никакого почтения к возрасту! А неотложки – и того хуже. Был у Марии Михайловны тяжкий период после того, как овдовела. И ведь Павла тоже медики наши прекрасные упустили! Что за возраст для мужика – шестьдесят три года? Только на пенсии освоился, самая жизнь началась. И пожалуйста: инфаркт за инфарктом, буквально на ровном месте. Лихо пришлось вдове после похорон. Вечерами слова молвить не с кем, кроме попугая Гриши, которого муж в свое время как-то уж слишком дешево купил на «Птичке». Марья Михайловна сильно подозревала, что хохлатого хулигана всучили супругу просто в нагрузку к роскошной клетке. Лексикон Григория был небогат и оттого заезжен: иностранное ругательство «кар-рамба!» да бестактный вопрос «ты кр-ретин?», задаваемый с одесскими интонациями.
Имела тогда Марья Михайловна неосторожность вызвать «скорую». Скверно себя чувствовала, тоскливо. Сердце ныло, а пообщаться хотелось прямо сейчас, не дожидаясь утра, когда выползут на лавочку товарки. Приехала молодая фельдшерица – пробы ставить негде. Выслушала, померила давление, сделала укол. Не отказалась от предложенной шоколадки «Вдохновение», шалава. Проснулась вдова примерно через сутки на насквозь мокром диване. Голодный Гриша, поглядывая на хозяйку с презрением, остервенело ругался по-испански и грыз прутья клетки. Много позже узнала Мария Михайловна из случайного разговора, что есть у скоропомощных такая манера: вкалывать одиноким старикам смесь снотворного с мочегонным. Чтобы тем, значит, неповадно было гонять машины по пустяковым вызовам. Им бы такой «пустяк», охальникам!
Немного оклемавшись после стычки с Головиным, пропитанная валерьянкой Марья Михайловна попробовала разрулить проблему с другой стороны: пошла совестить соседку. Осторожно, культурно, не повышая голоса, чтобы не дать повода для жалоб любовнику:
- Аллочка, золотце, разве так можно? Ведь он тебе, почитай, в отцы годится. Неужели получше кавалера себе не найдешь? Женщина ты интересная, молодая, на что тебе сдался Дмитрий? Ведь надоест через месяц-другой. А вдруг до семьи дойдет? Зачем портить жизнь и ему, и себе самой? Подъезд – что деревня, никуда не спрячешься. Скандалы начнутся, разборки…
Фря молча выслушала, а затем, уставившись вежливо-наглым взглядом в переносицу соседки, отчеканила:
- Я вас не понимаю, Мария Михайловна. О чем речь? Живу тихо, никого не трогаю, действующее законодательство не нарушаю. В вашу личную жизнь не лезу, кстати говоря. Так уж будьте любезны и вы не совать нос в мою. Ни на чьи семьи я не покушаюсь и на будущее таких планов не имею. У вас все?
- Алла! Но как же?.. – ахнула опешившая пенсионерка.
- Молча. Желательно – молча, - сухо улыбнулась паршивка, и Марья Михайловна поняла: успели сговориться. Опять она опоздала. Пора на покой.
Что оставалось делать? Что, спрашивается?! Только одно: смирившись внешне, ревностно взяться за сохранение «статус-ква» в родном подъезде. Про это самое «ква» любила вещать заполошная Фиса Воскобойникова со второго этажа, расхваливая зятя-жулика. Ты реши сперва, кто он – юрист или адвокат, а затем уж выступай перед обществом. Отселил тещу в пятиэтажку с фанерными стенами, а та и рада. Как же: два раза в месяц с внуками видеться разрешают.
Но лягушачий статус хочешь – не хочешь оберегать пришлось. Причем, не столько от Нинки Головиной, сколько от бдительных по причине хронического безделья пенсионерок. Нинке-то при ее сменной работе «два через два» прохлаждаться недосуг. Шутка ли – трое мужиков в доме? Всех накорми да обиходь… На лавочке лясы точить времени нет. У нее все четко, все расписано по часам и минутам. В голове, занятой насущными проблемами, едва ли найдется местечко для подозрений в адрес давным-давно построенного мужа. Но если кто из старух прознает и настучит, быть беде. Головин ведь не станет разбираться, какая именно сорока принесла на хвосте взрывоопасную новость. Виноватой окажется Мария Михайловна. Со всеми вытекающими.
И она прилагала неимоверные усилия к тому, чтобы Димкины шашни не стали всеобщим достоянием. Как ни странно, довольно быстро обнаружила, что получает от своей деятельности удовольствие, да еще какое! Ни один сериал, ни один детектив или триллер не сравнится по остроте ощущений. Знать, что в одиночку владеешь чужой тайной, оказалось волнительно до невозможности. Прежде Марья Михайловна свято верила, что самое главное в жизни – вывести, кого бы то ни было, на чистую воду. Теперь же начала склоняться к мысли, что заблуждалась на сей счет, и оттого обкрадывала сама себя. Когда знают все, это правильно, спору нет, но так скучно! Но вот если посвященных – раз, два, и обчелся, а прочие пребывают в неведении… Если именно от твоих действий зависит сохранение столь пикантной тайны… О! При таких обстоятельствах начинаешь чувствовать себя не какой-то там старшей по подъезду. Бери выше: вершительницей судеб! Пусть лично заинтересованной. Пусть. Это уже деталь до того несущественная, что о ней, право же, смешно упоминать.
По счастью, аморальная парочка вела себя осторожно, иначе миссия их невольного ангела-хранителя провалилась бы с оглушительным треском. Встречались любовники по понятным причинам только днем. Рыжая как-то там фрилансила на дому, а Димка зарабатывал на жизнь в охранном агентстве с удобным режимом «сутки - трое». В свободное время еще подхалтуривал. Всему микрорайону было известно: Головин – мужик серьезный, практически непьющий, и руки у него заточены подо что угодно. И в электрике разбирается, и в сантехнике. Починить может все от будильника до стиральной машины. Только в компьютерах не силен, да и то, по слухам, начал осваивать. Золотой мужик-то, если не считать беса, заведшегося в ребре. Словом, любовники имели возможность видеться часто, и своего не упускали, уж будьте спокойны. Мария Михайловна до тонкостей знала режим дня, интересы и привычки всех жильцов дома. Предугадать начало очередного свидания подопечных она могла с точностью до получаса.
Если б Димка по-простому шастал к своей зазнобе, особых проблем не возникло бы. На площадке всего три квартиры, и в одной из них по будням до семи вечера никого нет. Анька и Серега на работе, а их малахольная Ксюша, вся из плюша, полгода назад выскочила за какого-то сплошь кожаного, в заклепках, будто бронепоезд, и уехала к мужу на крайний север – в Алтуфьево. Под рыжей фрёй, в такой же однушке, обреталась как раз Фиса, туговатая на ухо. У адвокатской тещи над головой можно танковые сражения закатывать, та все одно не оторвется от новостей с сурдопереводом. А любовное гнездышко, кстати говоря, еще прежний хозяин таким ковролином выстелил, - табун страусов будет канкан исполнять, и хоть бы хны. Марию Михайловну Бог миловал от глухоты на старости лет, но когда двумя этажами выше пацан машинки свои по полу катает, хоть из дому беги.
То есть, новоявленному ходоку требовалось незамеченным прошмыгнуть в квартиру любовницы, а потом так же вышмыгнуть. Что он и делал, не допуская больше проколов.
Но парочка время от времени устраивала свидания на выезде. Эти мероприятия, случавшиеся два-три раза в месяц, поначалу заставили Марию Михайловну понервничать, но она вскоре взяла себя в руки. Не до истерик, знаете ли, когда мимо насиженной штаб-лавочки неторопливо цокает шпильками фря в боевом раскрасе. Мило поздоровавшись с «заседательницами», она сворачивает направо, к автобусной остановке.
- Опять намылилась куда-то, - глубокомысленно замечает Фиса.
- Девка видная, чего ей дома-то сидеть? – сразу же парирует Марья Михайловна. – Давеча на та-аком джипе подъехала, видали?
Товарки встревожено переглядываются: как они могли упустить? Описывая только что выдуманный джип, а также его владельца, Мария Михайловна не жалеет красок и подробностей:
- Солидный у Алки завелся кавалер, представительный. Из машины вышел, дверцу ей открыл, руку подал, будто принцессе.
- Молодой? – как всегда, встревает Нюра.
- Не рассмотрела, - сокрушенно вздыхает рассказчица, стараясь не коситься на подъезд, из которого вот-вот должен появиться Димка. – Они на том углу остановились, да и темно уже было. Но не седой, это точно. Рослый мужик, статный.
Фиса осуждающе качает головой:
- Вот она, молодежь! Не успела с мужем развестись, уже на джипах катается. Остался у нее мужик-то?
- Нет. Ручку поцеловал и уехал.
- Надо же! – дружно ахают бабки.
Минут через десять-пятнадцать выходит Головин. Цыкнув в сторону «ассамблеи» зубом, что означает приветствие, он быстро скрывается за левым углом дома.
- Куда это он в пиджаке и новых ботинках? – вскидывается Соня, поправляя вечно сползающие очки.
И Мария Михайловна без промедлений выдает очередной экспромт:
- Нина говорила, что у него племянница в больнице. Наверно, решил навестить.
- А чего тогда на электричку пошел?
Старухи начинают увлеченно вспоминать, до какой больницы лучше ехать электричкой, а старшая по подъезду незаметно переводит дух. Сейчас они с лечебных учреждений плавно перейдут на собственные болячки и забудут скользкую тему…
Возвращались любовнички тоже поврозь. Головин, как правило, первым, ведь ему важно появиться дома раньше жены. Фря частенько подъезжала на такси, вся такая томная и непременно с букетом. Это ж какие деньжищи от семьи отрываются! Небось, по кабакам свою шалашовку водит, стервец. Не музеи же с театрами они посещают, удрав подальше от дома.
И так – неделя за неделей, месяц за месяцем. Мария Михайловна демонстрировала никому не ведомые чудеса ловкости, отвлекая внимание подружек-старушек от реальных событий рассказами о мифических романах фри. Одновременно приходилось выдумывать все новые причины, по которым Димка мог бы отправиться куда-то чисто выбритым и не в стоптанных кроссовках. Благо, что жена его никогда не отличалась общительностью. С Зуевой как полуофициальным лицом иногда разговаривала, а прочие соседи удостаивались только приветствий. То есть, проверить или уточнить у Нинки полученные сведения подъездные бабки не могли при всем желании. И с Алки - где сядешь, там и слезешь, в чем убедились все по очереди. Единственным источником информации, как ни крути, оставалась Марья Михайловна. И она старалась изо всех сил, держа ушки на макушке.
Рыжая фря, сама не подозревая о том, меняла поклонников – один круче другого. Пенсионерки места себе не находили от зависти, ведь только Марии Михайловне удавалось изредка видеть этих сказочных царевичей, буквально роящихся вокруг их дома.
- Нет, ну ты скажи мне, Мань: что они в ней нашли, в рыжей лахудре? – кипятилась Нюра. – И сама Алка чего выпендривается? Ждет, когда за ней Абрамович прилетит на собственном самолете? Или Гейбл импортный? Знаешь, как мне-то мать выговаривала в свое время: роешься, роешься, да дерьмом покроешься.
- Кто их разберет, нынешних-то… - неопределенно вздыхала Марья Михайловна.
А у самой сердце невольно сжималось: вдруг все кончится прямо сейчас? Через неделю, через две? Разве долго такое бывает? Либо Димка остынет, либо рыжуха найдет себе кого-то с перспективой. И что ей самой тогда – снова тупо вязать носки перед телевизором да пережевывать на лавочке одни и те же сопли про цены, про выборы, про алкашей с пятого этажа? Ох, тускло станет жить…
Но нет, не кончался ее бенефис, он все длился и длился. Это было странно, чудно. Или, скорее, чудесно. Никто, кроме Марии Михайловны, не замечал, но сама-то она чувствовала, как густеет в подъезде и вокруг него воздух. Будто не для дыхания он, а для питья. Прохладного такого питья, без которого и не выжить. А то вдруг волны пойдут – кругами, как от брошенного камня. Туда, потом обратно, и опять, и опять… То искорки трескучие проскакивают, даже за перила браться страшновато. А может, чудилось все, мерещилось? Но уж слишком явственно. И напоминало что-то давно и напрочь забытое, но очень важное. Как она могла? Никогда не забывала даже самой последней мелочи, узелков на память вязать не приходилось, и вдруг такая проруха на старуху! Непорядок.
С каждым может случиться заморочка: вылетит из головы фамилия актера или название какое, и ты места себе не находишь, все пытаешься вспомнить. Нужное слово крутится совсем близко, а в руки не дается, оставаясь в тени. Самое лучшее в таких случаях – отвлечься, и тогда оно само всплывет. Все так, но не выходило у Марии Михайловны отложить свою основную заботу на достаточно долгий срок. Соответственно, и лукавая загадка не желала решаться.
Чтобы окончательно не лишиться покоя, старуха Зуева ужесточила контроль над парочкой. Тотальная слежка, увы, была недостижима. Но кто сказал, что наши жилища неприкосновенны? Ни Конституция, ни даже стальные двери этой самой неприкосновенности вовсе не гарантируют. И далеко не всегда требуется опускаться до подслушивания, чтобы держать руку на пульсе соседских дел. Но в данном случае Марья Михайловна опускалась, не считая свое поведение грехом. Ей необходимо было вспомнить. Или понять. А лучше – все вместе.
Вот и сейчас, едва за Головиным закрылась соседская дверь, старуха метнулась в комнату, граничащую с квартирой фри, и припала ухом к выгоревшим обоям. За стеной из неведомого науке материала, в котором, словно спички, ломались победитовые сверла, находились кухня и санузел соседки. Звуки, влагу и отчасти запахи волшебная стенка пропускала охотно, так что прибегать к усилителям вроде приставленного к уху стакана не было нужды. Впрочем, вслушиваться в сам разговор Марья Михайловна не особенно стремилась. Того, что ей нужно, словами не скажешь, не выразишь. Они грубы, неловки либо уклончивы – эти штампованные кирпичики, с помощью которых люди пытаются заполнить пустоту вокруг себя.
Сначала они зайдут на кухню… Так и есть: шаги, оживленный щебет фри, Димкин бас… Марья Михайловна до сих пор не привыкла к тому, что он может звучать добродушно. Хлопнула дверца холодильника…
Некстати завозился в клетке попугай, и старуха шикнула на него.
- …Будешь? – донеслось из-за стены.
- Нет, лапуль, спасибо.
Слушательница фыркнула: лапуля-кисуля! Сучкой назови – не ошибешься. У соседей наступила тишина. Ясно – целуются. Это ненадолго. От выпивки кавалер отказался, сейчас отправятся в комнату или в душ. Само собой, не кораблики пускать. Затейники…
Приглушенно зазвучал женский голос. Головин что-то спросил и в ответ на короткую реплику вдруг рассмеялся. Негромко так, по-особенному. И старуха окаменела, вжавшись ухом в стену.
Вот оно. Полвека прошло, даже больше. Немудрено запамятовать. Точно так же смеялся ее шуткам Володя Седов. По молодости Маня озорная была, палец в рот не клади. Она тогда только-только устроилась на Первую Образцовую типографию, в переплетный цех. А Володя в печатном работал, на многокрасочной машине. Бывало, увидит Маню в столовой, аж засветится весь. А глаза – синие-пресиние, с теплой искоркой… На собраниях норовил поближе сесть, у проходной после смены караулил, чтобы проводить до дома. И у нее самой при встречах с робким ухажером сердечко давало сбои. Чувствовала себя, как накануне праздника. Будто завтра – Новый Год, и непременно случится что-то хорошее.
Но был еще Павел Зуев, мастер переплетного цеха. Чуть постарше, серьезный, с отдельной квартирой. Разве мог с ним тягаться улыбчивый Володя, живущий в коммуналке? Он уволился, как только Маня Денисова стала Зуевой. И предчувствие праздника незаметно ушло, началась обычная жизнь.
Разговоры и смех за стеной давно стихли, теперь шумела вода в ванной. Вот ведь как… Дошло-таки на старости лет, что любовники - от слова «любовь».
Попугай захлопал крыльями и, опрокинувшись на жердочке вниз головой, ехидно проскрипел:
- Ты кр-ретин?
- Кретин, Гришенька. Еще какой кретин, - вздохнула Мария Михайловна.