Ночь была вся в стуке капель.
Они отбивали ритм сначала Хендриксу, затем Сантане, а потом и Моррисону.
Я лежу с открытыми глазами, смотрю в окно, распахнутое в утро, – наблюдаю, как небо из темно-синего незаметно превращается в молочно-серое, сырое и влажное, как полусонный поцелуй. Дождь еще идет, и комната подобна черно-белой фотографии со светлыми пятнами оконных штор.
Перевожу взгляд на стакан с прозрачной водой с преломленным серым светом, на вазу с ирисами на длинных стеблях, с лепестками похожими на выбеленные лоскуты.
Взгляд скользит по стенам, увешанным твоими картинами маслом: на алые драпировки брошены желто-синие рыбы с открытыми ртами. Беззвучны они и безжизненны. Дождь затянул их кисеей, обесцветив так любимые тобой сочные летние краски.
На моем плече - твое дыхание. Ты – отголосок юности. Есть ли смысл возвращаться в прошлое?
Не поворачивая головы, вижу твои спутанные волосы, все еще наполненные ночным запахом любви, раскинутые руки, лишь час назад выпустившие меня из объятий, сомкнутые веки с голубыми прожилками и полуулыбку–полу-грусть человека, вступающего в новый день.
По-прежнему сжимаю твою руку, словно боюсь выпустить твой сон на свободу. Боюсь, что тот выскользнет и навсегда исчезнет в прозрачной дымке подступающего утра.
В моей голове еще звучат твои слова – ты прошептал их одними губами - уже потом.
А сначала…
* * *
А сначала в стуке капель твои губы покрывали мое тело нежными, тоскливыми поцелуями, наслаждаясь знакомым вкусом, предаваясь томительной, долгожданной любви повзрослевших людей и погружаясь в несбыточный сон юношеских грез. Мы касались друг друга, обмениваясь теплом, обнажая сокровенные мысли, давно упрятанные в дальние уголки замороженных душ.
Уже позже, когда мы лежали и рассматривали себя в глазах друг друга, ты спросил, почти беззвучно:
«А можно ли? А можно ли полюбить снова? Можно ли войти в одну реку дважды?». И я отвечала с грустью: «Нет». - «Мое сердце давно очерствело», - в твоих словах была горечь. – И я кивала: «То, что умерло, уже не вернется к жизни». - «К тому же, - ты продолжал, не слыша меня, - мне достаточно лет и я уже не влюбляюсь… даже в прошлое свое не влюбляюсь!» - «Понимаю, - опять соглашалась я. – Это – страх. Стать несчастнее, чем был до сих пор».
И тогда то ты прошептал: «Не хочу, что бы ты соглашалась», - а потом, нежно коснувшись моих губ, закрыл глаза и уснул, как ребенок.
* * *
Лежу, смотрю на светлеющее небо и вижу там свое лицо. Оно так расплывчато и беззащитно. Знаю, дождь скоро кончится, ветер изменит направление, и все наполнится красками и солнечными бликами - оживут цветы и картины, а вода в стакане превратится в солнечного зайчика. В моих глазах опять заблестят лучи солнца, и я вновь покроюсь чешуей, глянцевой, как маленькая ящерка. А пока…
А пока я ощущаю, как с каждой минутой становлюсь все более уязвимой.
* * *
Помню, как вчера, я воскликнула:
«Боже мой, жду этого лета, солнечного, теплого, жду как счастья, которое все никак не приходит. И лето, и счастье - где-то там, далеко, там, где нет меня».
А ты усмехнулся, налил в бокал вина, протянул:
«Не драматизируй, все времена года хороши по-своему».
«Нет, - я вздохнула, - нет. Для меня есть только одно короткое время, когда можно дать воздух телу и мыслям, когда можно снять маски, снять, как одежды теплые - слой за слоем и остаться собой».
«Куколка превращается в бабочку, а ее срок краток», - заметил ты, но я не слышала:
«Только летом, только летом это возможно!».
«Идеальный самообман», - ты задумчиво посмотрел в окно: сумерки, дождь.
«Нет тепла, - я шептала, - июнь. Все умеренно, самодостаточно в природной отстраненности».
«Нет тепла в душе, - ты пригубил вина, - его не будет и рядом. По чему ты тоскуешь?».
Я обернулась и обвела взглядом комнату, где на стенах застыли твои мертвые рыбы.
«Тоскую по уходящему времени, по теплу и по счастью, которые где-то живут без меня - в теплых странах, в других городах, на чужих улицах - в иных жизнях, в тех, где меня нет. В чьих-то других руках».
Ты вздохнул:
«Ты – жадная, неуемная, вечно мало всего. Не ценишь то, что имеешь».
Я рассмеялась:
«Говорят, в погоне за счастьем я умру от "передозы"».
«Передозы ощущений?».
«Нет, бесконечного желания любить», - помню, как в тот момент подошла к тебе близко-близко, заглянула в темные глаза: - Почему люди не позволяют себя любить?».
* * *
Вся комната наполнена влажным воздухом, холодным туманом он проникает в легкие и охлаждает чувства. Вылезать из постели не хочется, хочется впасть в спячку и спать, пока не кончится дождь, пока не выглянет солнце и не начнется лето, которого так бесконечно я жду, жду, как и положено, все девять месяцев.
И все-таки поворачиваюсь и аккуратно выскальзываю из-под шелковой простыни. Босиком осторожно ступая по прохладному полу, подхожу к вазе с ирисами и медленно опускаю в них лицо, вдыхаю слабый запах цветов и вижу признаки увядания. Беру стакан с водой, прислоняю к щеке – холод стекла подобен холодной воде.
Время медленно начинает слагаться, как Leggo. Стою у окна, обнаженная, дождливое утро – уютное, если - дома. Можно приютится в кресле или в любимых руках и вдыхать летний дождь с густыми запахами липы и городской намокшей пыли. Юнисексное утро – с признаками рассвета и сумерек, с привкусом грусти о том, что начало уже есть конец, - спокойно и тихо, и не-оди-но-ко, и в стуке капель слышится вечность, отбивающая по московским подоконникам «коронованный» под микроскопом рэгтайм.
А на улице? А на улице – нет уюта, там нет покоя: по-городскому суетно, и дождь - лишь фон, стереофонический - дидиэсовский, а вовсе не дирижер прикосновений и мыслей. Потеряв изысканность, обрамленную дома в оконную раму, там – в городе - дождь равнодушно принимает всех без разбора, снисходительно позволяет сетовать на плохую погоду и торопиться по своим смешно-важным делам.
* * *
Внезапно пространство темнеет и замирает в ожидании, как перед началом театрального действия.
«Гроза», - понимаю я и в подтверждение мысли резко оборачиваюсь - встречаюсь с тобой взглядом. Ты проснулся и внимательно наблюдаешь за мной – мой обнаженный силуэт темнеет на акварельном фоне прямоугольного окна: я - в раме. С тобой я - в раме прошлого.
«Я напишу твой портрет», - ты говоришь и приподнимаешься на локте, шелковые простыни соскальзывают, приоткрывая загорелый торс.
«Ш-ш-ш, - прикладываю палец к губам и отворачиваюсь. - Сегодня дождь, сегодня день молчания».
Я чувствую спиной твое движение – встаешь, подходишь и, прижимаясь ко мне сзади всем телом, обнимаешь, заключая в плотное кольцо своих рук – мне не вырваться. Вдыхаешь запах моих волос и, опуская голову, медленно скользишь губами по моей щеке, шее, плечу.
«Гроза, - еле слышно шепчешь ты. - Сейчас она зреет, накапливается острыми осколками
дроблённого гранита, которые зимой разбрасывают на лёд. Они впиваются в подошвы, приносятся в дом, проникают в души, колятся-колются…».
Я чувствую, как напрягаются твои мышцы, каким горячим становится твое дыхание, я прижимаюсь щекой к твоей руке, вдыхаю запах и прикрываю глаза. Ты сжимаешь меня, твои кисти - на моей груди, пальцы касаются сосков – те напрягаются, твоя дрожь переходит ко мне.
Внезапно в небе, как дирижер волшебной палочкой, бархатную штору черных туч разрезает молния. Вслед за первой вспышкой следует другая, третья и вот уже наступает партия металлически-трескучих грозовых раскатов. На секунду мы замираем, завороженные мрачным великолепием готической картины. Она - подобна пейзажам Эль-Греко - в сине-розовом мареве под прессом свинцового неба, озвученная музыкой низкочастотных раскатов и подсвеченная вспышками платиновых молний. Мы замираем, потрясенные природными звуками грозовой увертюры. Они проникают в самую глубину сердца и отзываются в нем эхом глухих ударов.
Энергия стихии по невидимым нитям электрическим током проходит и в наши тела, затягивая в свой мистический круговорот страсти. Мы – в ее власти, мы – во власти друг друга, бесстрашно отдаваясь поцелуям природы и от них заряжаясь.
А дождь быстро усиливается, еще минута и с яростным шумом он превращается в ливень, в сплошную мерцающую стену. С благоговением протягиваю руки в распахнутое окно, подставляя их под тяжелые струи. Набираю в пригоршни воды и с наслаждением выплескиваю на лицо – ты прижимаешь меня к себе еще крепче, руки твои все сильнее ласкают мое влажное тело. А ливневые потоки с порывами ветра врываются в комнату и, словно совершая обряд летнего священнодействия, снова и снова омывают нас. Твоя рука настойчиво скользит вниз моего тела, касается лона, еще мгновение и вместе с новыми вспышками молний ты входишь в меня, сильно и яростно, необузданно, своенравно. Перехваченное дыхание сменяется вздохом - я чувствую тебя, принимаю тебя.
Водяная прохлада тщетно пытается нас остудить – меня и тебя, надо мной возвышающегося сзади. Дождь потоками стекает с волос и лица, плечей и груди, диктуя нам ритм в унисон со стихией.
И вновь удар грома оглушает пространство, одновременно с ним горячая волна, сокрушительная, всепоглощающая, пронизывает наши тела, и вместе с новым каскадом молний, разрезающим небо на части, пульсирующей энергией вырывается наружу.
Страсть, органично вплетенная в стихию природы, переносит нас в пятое время года – туда, где нет времени и пространства, а есть мягко-озознанная сопричастносность с любовью и вечностью.
* * *
Мы замираем, как замирает природа.
Стихает дрожь, стихает гроза.
И вот уже небо светлеет, и воздух наполняется прозрачной девственной свежестью.
Ты прижимаешься влажным лбом к моему затылку, делаешь глубокий вдох и судорожно покрываешь поцелуями спину, пространство между лопатками, и я, как губка, впитывая твои прикосновения, по-кошачьи выгибаю спину, подставляя для поцелуев шею. Словно эхом отзывается в комнате стук наших сердец, а разгоряченное дыхание, отразившись от стен, наполняет жизнью твоих желтых рыб.
Они двигают плавникам и уплывают, навсегда покидая свои алые драпировки.
Гроза уходит, о ней напоминают лишь отдаленные раскаты грома – глухие электрические мишельжаровские…
… со звуками старого аккордеона.
Поворачиваюсь к тебе лицом и горячо целую твои сухие губы, а ты увлекаешь меня вглубь комнаты, туда, где сливочный шелк простыней хранит наши тепло и запах. Увлекаешь - в надежде продлить утренний сон и не позволить мне от тебя ускользнуть, покрыться защитной чешуей, блестяще-глянцевой, – она пока мне не нужна, ведь день не начался. День - только впереди, пока лишь - раннее утро.
Раннее утро долгожданного лета.
Поворачиваюсь на подушке и внимательно смотрю в твои сомкнутые веки.
Ты спишь?
Ты спишь. Под сантановский убаюкивающий ритм последних дождевых капель.
Растворяюсь в твоем тепле.
Мысли текут медленно, мягко, словно на веки брызнули топленое молоко – не то сон, не то явь. Картинки возникают дискретно, но постепенно начинают плавно друг в друга перетекать, как в рапидной съемке, одна другой поглощаясь.
«Любимый мой, не оставляй меня», - внезапно мысль сжимает мне горло, но… еще мгновение и она растворяется в дождливом воздухе.
Делаю медленный вдох и погружаюсь в сон.
Москва, июнь 2008 г.