Лето подходило к концу, мне было лет тринадцать, но героиней моих сладких эротических грез стала не какая-нибудь ровесница, а наша пионервожатая, полная рыжая студентка-хохотушка. Ей исполнилось, кажется, лет двадцать, но мне она казалась взрослой, совершенно недоступной тетенькой. Я тяжко и безнадежно вздыхал, глядя ей вслед, когда она проходила мимо, одетая в синюю юбку и белую блузку с красным галстуком. В таком юном возрасте я, наверное, уже был фетишистом…
Догадывалась ли она, что имеет в моем лице столь горячего поклонника? Возможно! Помню, однажды, она мне хитро подмигнула и спросила: «Пионер Герасимов! Ты женишься на мне, когда тебе стукнет восемнадцать?» Смущенный, я молчал… Она рассмеялась и отправила меня собирать конфетные обертки с волейбольной площадки.
Но мои чувства рвались наружу и требовали выражения. Начитавшись авантюрных романов, я хорошо знал, как следует объясняться женщине в любви. Но одно дело знать теоретически, а другое – применить на практике. Для этого требовалась решимость! И, главное, необходимо было преподнести даме сердца букет цветов. А где пионеру взять деньги?
Проходя как-то днем мимо высокого забора, за которым располагался санаторий для советских VIP-ов, я приметил клумбу с шикарными розами. Розы были темно-красными, в полтора метра длиной, не меньше. После ужина я потихоньку слинял из пионерлагеря и отправился «на дело». Перелез через забор – это не сложно. Оглядываясь, воровато приблизился к клумбе и присел на ее серый бетонный краешек. Со стороны здания санатория доносилась громкая музыка – это VIP-ы развлекались песнями и плясками. Я достал из кармана перочинный ножик и попытался срезать одну из роз. Стебель ее был в мизинец толщиной, и мне пришлось изрядно попотеть, пока тупое лезвие справилось с упругими волокнами породистого растения. Наконец, роза легла к моим ногам на асфальт. Подумав, я принялся срезать вторую розу, а затем третью, четвертую и пятую. И через некоторое время роскошный букет, который на рынке стоил бы десятую часть средней советской зарплаты, был готов. Я аккуратно завернул цветы в курточку и направился к забору. Навстречу мне из-за кустов акации вышел пожилой мужчина, седой и благообразный, который держал в руках газету «Правда» и читал ее на ходу. Крупная оранжевая бабочка вилась вокруг его белой панамки, как дрессированная. Отвлекшись от передовицы, мужчина уставился на меня.
Перевел взгляд на цветы в моих руках – красные их лепестки предательски выглядывали из свернутой куртки. «Здрасьте!» – произнес я вежливо. «Гм-гм… – ответил он. – Гм-гм…» Не дожидаясь продолжения его речи, я как можно быстрее проскочил мимо него и перелетел через забор. Бежал я резво, по тропинке, петлявшей между высоких, идеально прямых корабельных сосен, а справа, там, где находился пляж, слышались звонкие шлепки ладоней по волейбольному мячу.
В лагере я спрятал цветы под кровать и едва успел к отбою. Когда мои товарищи улеглись, и была ими рассказана очередная серия похабных анекдотов, я встал, оделся и выскользнул наружу. Дама моего сердца обитала во флигеле, в сторону которого я и направил свои стопы. В ее окне горел свет, а я стоял у дверей с букетом в руках, набираясь отваги. В этот момент раздались шаги, и из-за угла появился наш лагерный физрук, благоухающий одеколоном «Олимпийский». Этот парень играл в футбол за сборную республики, и каждое утро бегал по пляжу, поджарый и резкий, как доберман. Я едва успел швырнуть букет в кусты. Он удивленно посмотрел на меня: «Ты чего тут бродишь? Всем отбой!» И он сжал мое плечо железной хваткой. Но тут из открытого окна выглянула моя пионервожатая и, всматриваясь в темноту, проворковала: «Кто там? Юрчик, это ты?» Юрчик отпустил мое плечо и шлепнул меня по загривку, прошептав: «Марш спать! Завтра я разберусь, чего ты тут шляешься по ночам…» И он уверенной походкой неотразимого кавалера направился к ступеням флигеля и упруго взбежал по ним. Дверь ему открыла моя пионервожатая и крепко прижалась к широкой груди футболиста. Они закрыли за собой дверь, и вскоре свет в окошке погас.
А я пошел спать, точнее, страдать и рукоблудить до зари. А розы мои остались жухнуть и гнить в кустах.