Там, за фанерными дверями, выкрашенными «под дерево», не происходило ничего неожиданного. Поздний вечер (а он старается приходить как можно позднее, потому что ноги просто не несут в родной клоповник, но и совсем не явиться на ночь нельзя), и все стараются побыстрее покончить с делами, чтобы не жечь такой дорогой свет. Копошатся, ругаются, а кое-кто уже милуется: за одной из дверей натужно заскрипели пружины старой колченогой кровати.
В двух каморах, которые занимает его семья (хорошие, просторные каморы, мало кто может похвастаться такими: шесть на восемь локтей большая и четыре на шесть – та, что поменьше) после трудового дня готовились ко сну домочадцы.
Любимые родители (чтоб им без мук отчитаться и, воссоединившись с предками, освободить, наконец-то, малую камору). Верная женушка (чтоб тебе, крольчиха плодовитая, научиться рожать дефицитные вещи и талоны на курево, а не этих горластых сопляков). И, конечно, весь их приплод, чтоб ему не хворать и занимать поменьше места! Но последнее пожелание, как ни жаль, - самая несбыточная мечта.
Пыльное и мутное, треснувшее в нескольких местах стекло почти не пропускало света. Да и не на что там смотреть. Окно, лежащее узким подбородком на самой земле, не позволяло увидеть ничего, кроме сора на растрескавшемся тротуаре да сапог изредка проходящих по переулку жителей. Больше-то здесь никто и не шастает, только жители стоящих впритык друг к другу двухэтажных домов (низ каменный, верх – деревянный).
Спальный квартал на самой окраине. Фабричные начинаются ближе к центру города, до них топать и топать по старой мостовой, которую уже давно и бесповоротно победили ростки тополей и даже одуванчиков. Так что сюда и патрули-то редко заглядывают, а о праздно гуляющих посторонних речи вовсе нет. Микайл хмыкнул, представив себе такого сумасшедшего, решившего погулять в его родном квартале, да еще после заката. До первого угла дошел бы, пожалуй…
Кажется, угомонились. Давно пора. Совсем стемнело, и мочи уж нет стоять под скверно пахнущими, непростиранными тряпками, с которых нет-нет, да упадет за шиворот холодная капля. Самое время слинять, пока у соседей еще стонут пружины, и есть надежда, что его шагов никто не услышит.
Осторожно, стараясь не ступать на некоторые половицы, Микайл двинулся по длинному коридору, продолжением которого и являлась кухня. Мимо одинаковых дверей по обе стороны. Мимо корыт и мятых тазов, висящих в простенках, подобно безумным черепахам-скалолазам. Стены в грязных потеках и пятнах плесени, а вдоль них выстроились несчитанные пары обуви: в каморах и без уличных сапог не продохнуть. Он почти добрался до наружной двери, обитой растрескавшейся искусственной кожей с торчащими из прорех клочьями ваты, как позади раздался скрип, и в спину змеиным жалом вонзился свистящий шепот жены:
- Ты куда это намылился, Мик?
- По нужде, - бросил он в полголоса через плечо.
- Что-то часто тебя ночная нужда стала одолевать. Гляди, дошляешься!
- Ори громче, язва, а то никто не слышит.
Дура дурой, а заткнулась и уползла. Соседям ведь много не надо, всего лишь намек на непорядок: чуть что – стукнут, куда полагается, о странном поведении. Они, занимающие аж две каморы, всем костью поперек горла стоят. Недолго и на сто первую версту загреметь, если не на рудники. Нет, это он, конечно, загнул. Для рудников надо хоть что-то противоправное совершить и попасться на этом. Ему пока везет и здесь и ТАМ; уж каких только поступков не совершил вплоть до тех, за которые положена «вышка», а не попадался.
Везение не вечно, Микайл прекрасно это сознавал и старался действовать предельно осторожно, чтобы не сгореть на пустяке прежде, чем сможет уйти совсем. Да-да, именно уйти, навсегда покинуть родную Зону-7. Зачем бы иначе он стал так рисковать? Ведь давно уже не прыщавый мальчишка, который, разок нюхнув клопомора, не может остановиться и продолжает вдыхать поганую дурь, пока не валится без сознания на заплеванный пол чердака или подвала. И, если повезет потом очнуться, а не загреметь в черный мешок, находит себя раздетым, с раскалывающейся головой и в луже собственной блевотины.
На этом пункте рассуждений Микайл, уже вышедший из жилого сектора в подъезд и бесшумно закрывший за собой дверь, невольно усмехнулся. Не тешь себя обманом, Мика-Мордоворот: ведь ты, весь такой взрослый, все на свете знающий и понимающий, тоже остановиться не в силах. Правда, нюхнул не клопомора, а кое-чего послаще.
Прежде, чем спуститься в подвал, он решил все же выйти во двор и наведаться в нужник. Неизвестно, как сегодня все обернется, ТУДА лучше идти налегке. Подъездная дверь была распахнута в духоту летней ночи; поднявшись по истертым ступеням, Микайл шагнул из-под жестяного козырька и остановился.
Выйдя под открытое небо, он всегда просто физически ощущал, как перестают давить стены и низковатый для такого бугая потолок. Сразу захотелось расправить плечи и высоко поднять голову; сейчас, ночью, когда никто не видит, Микайл мог позволить себе такую неслыханную вольность. И ТАМ – тоже мог.
Он постоял, уперев кулаки в бока и запрокинув лицо к небу, в котором вечный смог давно пожрал все звезды. Не хотелось видеть темный вытоптанный двор, по прямоугольнику которого теплый ветерок, пахнущий пылью и шпалами, лениво перекатывал космы тополиного пуха.
Из подъезда выскользнула и прошла мимо, нарочно проведя по его сапогу длинным хвостом, трехцветная кошка старосты. Знает, тварь блохастая, что ее никто пнуть не посмеет. Хотя, ее-то как раз пинать не за что: в отличие от своего подлого жирного хозяина кошка исправно ловит мышей. Микайл проводил добытчицу взглядом, пока она не скрылась за углом. Та гордо тащила на весу даже не мышь, а матерую крысу, размером чуть меньше нее самой.
В обоих длинных домах, образующих двор, светилось лишь одно окошко, - напротив, на втором этаже. Ясненько: старый придурок Зергий опять разжился где-то свечами и газетами. Теперь начитается до потери ориентации, и несколько дней будет грузить дворовых бабок страшными и поучительными историями, подсев к ним на лавочку. Свои проповеди Зергий называет политинформациями, а старухам – все равно, чему внимать, лишь бы за душу брало.
Еще одно окно светилось в доме старосты. Этот аккуратный одноэтажный домик с мезонином и кокетливым флюгером на коньке крыши как бы перекрывал двор со стороны улицы, оставляя только узкие проходы по сторонам от себя. Паразиту свет экономить не требуется, потому что за него платят все остальные «дворяне», разделив бремя поровну. А сами сидят в потемках и размножаются от нечего делать.
- У, сука! – душевно высказался Микайл.
- Ты это о ком?
Как всегда: незаметно и сзади подкрался Кит, тоже сука редчайшая. Стоит, весь такой почти чистенький, засунув руки в карманы, и перекатывается с пятки на носок.
- Да крыса прямо по ногам пробежала.
- А чего не спишь?
- А ты?
- Да съел сегодня что-то, вот и бегаю.
- У нас с тобой одна беда, Кит.
Тот резанул соседа прищуренным глазом:
- Бывай, Мика, на фабрике увидимся.
- До завтра.
Неприятная встреча, нехорошая. Дождавшись, пока мелкая гнида скроется в черном зеве подъезда, Микайл пошел вдоль дома на зады, где находился разделенный пополам (для баб и мужиков) дощатый нужник. В каждом отделении – полдюжины посадочных мест, и лучше не вспоминать, что творится возле сортира по утрам, когда весь народ торопится на работу.
А позади нужника, сразу за мусорной ямой, двор заканчивался, упершись в ряд сараев. Ими владели самые заслуженные производственники, которым же требовалось где-то хранить свои драгоценные велосипеды, пожалованные по случаю Большого Праздника за победы на трудовом фронте. Иначе им ребятня быстренько цепи поснимает для своих нужд и вообще разберет по винтику. Микайл аж передернулся: какое счастье, что ни он, ни его овца выдающимися не являются, а ходят в посредственных! За сто первой верстой на велосипеде кататься негде…
Когда он возвращался в свой подъезд, дворовый староста свет еще жег, а вот у Зерга то ли свечи, то ли газеты прикончились. Бабка его несколько лет назад отчиталась, оба сына сгинули на рудниках за разбой. А самого Зерга запихнули в камору над лестницей: самую маленькую, в каких и доживают свой век одинокие старики, у которых не осталось кормильцев.
Счастливые они, эти старперы: им официально разрешено воровать! Таких, если и поймают за руку, тут же отпускают, даже не отобрав украденного; и бить не моги, - у деда лицензия. Ну, иногда смажут по уху, чтоб не так обидно было. Никому нельзя, а таким вот снулым крабам можно. Живи, как получится, дорогой товарищ! Благо, что хотеть многого ты уже не можешь, да и физических возможностей для осуществления своих желаний имеешь маловато. Но главное, старче, радуйся: тебе не мешают.
Под скрипучей лестницей, что вела на второй этаж, была еще одна - каменная, в подпол. Начав по ней спускаться, Микайл в сотый раз возблагодарил судьбу за то, что они проживают не наверху. Верхним под чуланы отводился чердак, а по нему ночью бесшумно не пошаришь, как ни старайся. А здесь – просто сказка: смажь дверные петли, ступай на цыпочках, - и все в ажуре. Ты не только полуночная невидимка, которой пугают детей, но и неслышимка.
Оказавшись в огромном подвале, который вовсе не казался таковым, потому что весь состоял из клетушек (по числу семей, живущих на первом этаже) и узкого прохода с рядами таких же фанерных дверей, что и наверху, Микайл выудил из кармана брюк огарок свечи и коробок с несколькими последними спичками. Трепетный огонек был бессилен что-либо осветить, мрак сделался от него только гуще и плотнее. Микайл отвел руку со свечой в сторону и пошел по проходу, следя за цифрами, намалеванными на тех дверках, что справа.
Вот и отведенная его семье кладовка: 43, тот же номер имели и занимаемые ими государственные квадратные локти. Конечно, хранить здесь то, за чем он пришел, очень рискованно, потому что кражи среди соседей – не редкость. Но держать такое в каморах вообще безумие. Там уж точно найдут чересчур шустрые отпрыски либо мающееся от скуки старичье. Вещи слишком необычные, чтобы не вызвать вопросов и ненужного интереса. А спиногрызы их просто изломают, как и все, к чему прикасаются нежные детские ручки, хрен подо что заточенные. Носить же с собой и вовсе нельзя, ведь и утром, и вечером на проходной шмонают досконально. Лишней блохи на себе не пронесешь без вопроса: где взял?
Закрыв за собой дверь кладовки, Микайл пристроил огарок на краю ларя с прошлогодними клубнями, - сморщенными, давшими длинные белесые ростки, которые тянутся вверх в тщетной надежде поймать хоть лучик света. Бабы совсем обленились, что жена, что мать; кажется, за всю зиму всего раз и перебирали. Можно подумать, что припасов у них немерено и осточертевшими клубнями не жалко вот так разбрасываться!
А теперь то, что не проросло, наверняка сгнило. Все-таки слишком добрый он крант, и зубы с ребрами своим теткам пересчитывает непозволительно редко. В самом деле: нужно исправляться, потому что подобная мягкость с бабами тоже очень подозрительна.
«Завтра же поучу и велю все перебрать, а из гнилья нагнать пойла; в последней бутыли уже на донышке осталось», - пообещал сам себе Микайл.
Ничего, все получат по заслугам, особенно после того, как он все-таки вырвется отсюда, а это желанное время уже не за горами. ТАМ ему удалось завести нужные знакомства, и скоро будут готовы документы, без которых, похоже, нигде не обойтись. Конечно, «скоро» - понятие растяжимое, одних документов недостаточно. Нужны еще и деньги, много денег, и совсем не таких, что имеют хождение здесь.
На засаленные марки, полученные за почти каторжный труд в горячем цехе, ТАМ никто и глядеть-то не хочет. Требуют рубли, а еще лучше – баксы, которые Микайл может раздобыть, лишь грабя прохожих ТАМ же. Не такое уж безопасное занятие, кстати сказать, потому что действовать ему приходится в одиночку, а ТАМошние жители умеют обороняться. Брызгают в лицо какой-то мерзостью, вызывающей поток слез. Бьют током…
А денег, хитрюги, имеют при себе совсем немного. Почти у всех никчемные карточки, которыми он пользоваться пока не умеет. Но обязательно научится.
Достав из дальнего угла на стеллаже ящик с инструментом, Микайл поставил его прямо на пол и сам уселся рядом. Здесь, среди разных нужных железок хранились его сокровища, без которых дальнейшая жизнь потеряла бы всякий смысл. Если вдруг кто-то, забравшись в его кладовку, сопрет эти вещицы, ему останется только спрыгнуть с моста под проходящий внизу поезд и моментально отчитаться. Потому что он не сможет больше прозябать здесь без надежды уйти ТУДА, просто не сможет.
Микайл снял с шеи ключик на тесемке и отпер замок ящика. Откинув крышку и переложив на нее инструменты, он бережно, даже ласково провел пальцами по маленьким сверткам на самом дне.
В тонкой замше, намотанной в несколько слоев (из нее была пошита симпатичная курточка бабенки, которую он раздел в один из первых визитов ТУДА), покоились драгоценные очки. Другой сверток, в котором под той же замшей был еще пакет из прозрачного непромокаемого материала, содержал не менее ценные баксы. Последний взнос за документы, но здесь пока не хватает. В третьем, завернутом в глянцевую бумагу, находились те самые карты, освоить которые еще предстояло. Правда, нужные люди ТАМ предупреждали Микайла, что владельцы могли их «заблокировать». Поэтому теперь все, у кого он находил эти разноцветные прямоугольнички, отчитывались прямо в его руках, чтобы уж не смогли поставить никаких блоков.
Больше ничего он ОТТУДА не приносил, боясь засветиться. ТАМ имелось невообразимое множество вещей, за любую из которых все, кого знал Микайл, позакладывали бы свои смертные души. Перебьетесь, дорогие товарищи! Все, чем богат ТОТ мир, пригодится ему самому. А вы, доблестные труженики, жуйте себе обрыдлые клубни, стойте в очередях за мылом и спичками да пилите на здоровье своих рыхлых жен под протесты ржавых пружин.
Микайл переложил все сверточки в карманы, запер ящик и вернул его на место. Пора идти. Давно уже пора, сегодня его задержало слишком многое. Ничего, ТОТ город никогда не спит, а сам он еще совсем не стар и достаточно вынослив. Он легко может провести ночь без сна и, вернувшись под утро, успеет спрятать свои сокровища, а затем отработать смену на фабрике.
И чем черт не шутит: вдруг именно сегодня ему улыбнется удача, сумма окажется достаточной, и уже не нужно будет возвращаться? Из-за этой безумной надежды Микайл и не оставлял свое главное имущество в кладовке, отправляясь ТУДА. Надо быть готовым в любой момент.
Он быстро шел по улице, на которой горел лишь каждый пятый фонарь: власти тоже экономят электричество. Направлялся Микайл к Окружному забору, до которого было несколько минут ходьбы. За ним, высоким и железобетонным, день и ночь грохотали составы, перевозящие продукты труда с фабрик в хрен знает, какие дали. Наверно, в неведомые закрома Родины, ибо нигде больше эти самые продукты не оседали и не всплывали.
Перебежав на другую сторону улицы (сапоги обмотаны войлоком, и его шагов совсем не слышно), Микайл прислонился к стене крайнего дома и осторожно выглянул из-за угла. В двух кварталах левее через забор был перекинут пешеходный мост, ведущий в одну из соседних Зон. Сегодня фонарь возле него не горел, а это – редкая удача. И ни одного загулявшего кранта не видать, что тоже радует.
Он мог бы найти нужную ему секцию забора и не в такой темноте, просто на ощупь. Сейчас, от ее близости, все нервы Микайла начали вибрировать и петь от вожделения, какого не сумела вызвать в нем еще ни одна баба. Эти дуры годятся только для одного, а за волшебной стенкой чего только нет! И бабы, кстати, тоже, но совсем другие: ухоженные, с промытыми волосами и упругой шкуркой, пахнущей всегда по-разному.
И бабенки были разными: либо дармовыми, которых он настигал и приходовал перед тем, как отчитать и обобрать; либо – сильно платными и охраняемыми. На такую Микайл разорился всего разок, пока он не может позволить себе этого удовольствия часто. После того приключения, сожравшего почти половину баксов, он получил дополнительный стимул стремиться ТУДА. Долго ходил под впечатлением: та девка вообще все делала сама, и как делала! Микайл, считавший себя докой в дурном деле, чувствовал себя тогда просто сосунком, впервые заглянувшим под юбку.
Тамошние нужные люди, не спрашивая, откуда взялся он сам, в один голос советовали: мужик, одних документов мало, какими бы хорошими они ни были. Тебе нужна женщина. Оседлая местная женщина, и не какая-нибудь профурсетка, а «порядочная». Только после того, как найдешь такую и привяжешь ее к себе (чем привязывать, соображай сам, не маленький), ты сможешь жить здесь спокойно. Не бомжем, хоть и с дорогими документами, а полноправным гражданином. Здешние бабы кого хочешь, в люди выведут.
Ихний старшой тогда еще вроде бы в шутку посетовал: мол, опоздал ты, Миха, в наши виноградники, и сильно опоздал. Лет двадцать назад любая бригада тебя с радостью приняла бы, такие быки очень были нужны. Но те золотые времена прошли, теперь – почти все легально.
Насчет бригады Микайл ничуть не огорчился, но, по привычке держать язык за зубами, промолчал. Двадцать лет назад! Как раз тогда он закончил последний, шестой класс, и попал именно в бригаду. Так с тех пор в ней и состоит, но теперь уже осталось недолго.
А против бабы он не возражал, ведь без нее все равно не обойтись. И лучше постоянная, чтобы с жильем. Охота была каждый раз гоняться за новой! Это сейчас у него нет выбора, поскольку бабенку и поймать проще, и справиться с ней легче. Да и приятнее, уж коли на то пошло.
Глядя на секцию забора, помеченную чьей-то заботливой рукой красной восьмиконечной звездочкой у самой земли, Микайл дожидался, когда проедет патруль и, как всегда, вспоминал прошлое лето, изменившее всю его жизнь. У него тогда только что родился последний заморыш (теперь уже – предпоследний, потому что овца опять на сносях и скоро выродит), и они с корешами по этому поводу вторую неделю не просыхали. Радости, что характерно, никакой, но причина уважительная. Имея в кармане справку, что ты – молодой папаша, целый месяц можно буянить, не опасаясь патрулей и соседей. Такое вот счастливым отцам от властей послабление: чтобы, душевно запив горькую пилюлю, вкалывали себе дальше и не забывали строгать все новых золотушных тружеников.
Они тогда прочесали все дворы в округе, сплясав и подравшись в каждом. Компания постепенно таяла. Кто выбывал после мощных ударов по кумполу, кто – от мутного самогона, целый сидор которого Микайл таскал на плече. Долго ли, коротко ли, но на этот самый угол он приплелся уже один и вот так же привалился к прохладному камню, пытаясь хоть немного прийти в себя.
Тогда фонарь у моста горел, и его жестяной колпачок с визгом мотался из стороны в сторону под резкими порывами ветра, распугивая вокруг себя тени. Микайл долго стоял здесь, прижимаясь виском к стене. Его мутило, а мостовая бесстыдно колебалась под ногами, норовя встать на дыбы и опрокинуть. Зверски хотелось спать, но боль в левом глазу, надежно запечатанном чьим-то кастетом, отключиться не давала. Видать, недостаточно наркоза принял. Вспомнить бы, чья именно рука его тогда приласкала, чтобы знать, за кого ТАМ свечки ставить! Голова гудела, а правый глаз упорно продолжал видеть два фонаря вместо одного.
С моста крадущейся поступью спустился крант в длинном пальто и шляпе (надо же, начальство по ночам гуляет!) и первым делом шмыгнул под лестницу, скрываясь от света. Такое подозрительное поведение Микайла заинтересовало. Потерев единственный глаз, он проморгался и стал наблюдать из-за своего угла.
После того, как мимо проехала машина с патрулем, крант в пальто вылез из-под моста и остановился возле одной из секций забора. Он достал что-то из кармана, нацепил на нос, заправив концы за уши, и замер. Ясное дело, товарищ начальник полагал, что опасаться ему некого: в другой раз патруль проедет уже перед рассветом, а прохожих в это время обычно не бывает.
Спокойно стоял мужик недолго. В скором времени он начал переминаться, как-то странно покачиваясь, а затем вытянул руки вперед и прикоснулся к забору. Микайл совсем перестал дышать, потому что понял происходящее, а выпитый самогон заставил в него поверить. Когда он был еще совсем сопливым пацаном, бабка рассказывала о таком чуде и уверяла, что это не сказка. Мол, имея волшебные очки, можно проходить сквозь стены и попадать в иной мир. Но любая стена не годится, нужна особенная. Что такое очки, бабка объяснить не смогла, сказала только, что ими загораживают глаза, чтобы тот мир увидеть.
Зря он тогда старую перечницу на смех поднял: это самое действо и происходило сейчас, двоясь в правом глазу Микайла. Крант погрузил обе руки в забор, а потом резко дернулся назад, швырнув за спину нечто визжащее. И тут же прыгнул, а железобетонная стена проглотила его, словно вода. На мостовой же осталась валяться молоденькая бабенка, ревущая в голос. И ее широкий подол прикрывал как раз то, что требуется, - голову, а не задницу.
Микайл рванулся туда, опережая собственные грязные помыслы. Угостил девку кулаком по башке, чтобы не трепыхалась и заткнулась, и быстренько уволок ее под лестницу. Там он владельца волшебных очков и дожидался, не теряя времени даром: было, чем скрасить ожидание. Даже притомился, потому что мужик не спешил возвращаться. Не так-то просто, знаете ли, одновременно заниматься делом и не отрывать взгляда от нужной секции забора.
Ну, прощевай, милашка и не обижайся, что по ногам текло, а в рот не попало. Неизвестно, каким по счету чувством поняв, что скоро начнется самое интересное, Микайл быстренько закруглился. Что дальше делать с подругой, он думал недолго: решение созрело еще до того, как была застегнута последняя пуговица на штанах. Пользуясь своим неслабым ростом, он без особых затей перевалил безвольное тело через забор. Услышав, как оно по ту сторону шмякнулось и покатилось под насыпь, довольный Мика-Мордоворот достал из сидора последний пузырь и жадно к нему присосался.
В пузыре оставалась самая малость, всего на несколько хороших глотков. Отправив и его вослед милашке, Микайл легким шагом приблизился к той самой секции, что со звездочкой. Чувствовал он себя прозрачно-невесомым после такого удачного вечера. Почти сразу же из неровной поверхности забора ему навстречу протянулась рука. Микайл оную с благодарностью принял и рванул на себя. Давешний мужичок с изумленным всхлипом уткнулся носом ему в желудок. Мика очочки аккуратно снял, сложил и засунул в потайной карман, - тот, что напротив сердца. А их бывшего хозяина так же вежливо отчитал, свернув цыплячью шею. Да будут тебе рельсы пухом, товарищ терпила!
И сейчас, спустя почти год после той чудесной ночи, Микайл зажмурился от сладких воспоминаний, ощутив тяжесть и напряжение в низу живота. Скоро, совсем скоро он очутится ТАМ: там, куда стремится все его существо. Где по ночным, хорошо освещенным улицам, цокают почти непуганые телки. Где мигают круглыми глазами светофоры, но их огоньки теряются среди сияния реклам и витрин. Где по ровному асфальту (какое красивое слово, вы слыхали хоть что-то подобное?!) проносятся, блестя полированными боками, совсем не такие машины, что грохочут здесь, словно сундуки скверно подогнанных ржавых деталей. Где можно зайти в круглосуточный магазин (совсем без очередей, он до сих пор привыкнуть не может!) и скоммуниздить много чего. С его-то опытом это нетрудно. А еще больше можно сожрать, не доходя до кассы. Бродить среди забитых снедью прилавков с вежливыми продавщицами, которые и понятия не имеют, кого видят перед собой.
Они думают, что мимо проходит небогато одетый человек, который, толкая перед собой почти пустую тележку, задумчиво перекатывает жвачку от щеки к щеке. Нет, девоньки, нет, сладкие: перед вами крант, нюхнувший свободы. Вам лучше запомнить его лицо. И если как-нибудь встретите, возвращаясь поздно вечером домой, - бегите! Потому что, если он догонит… Впрочем, он догонит все равно.
Мимо вжавшегося в стену дома Микайла на малой скорости проехала машина с первым ночным патрулем. Подождав, чтобы грузовичок скрылся из вида, он пересек проезжую часть и остановился напротив забора. Бережно развернул и надел круглые очки в тонкой желтой оправе с гибкими дужками.
Забор на расстоянии вытянутой руки от Микайла стал как бы размываться, постепенно делаясь прозрачным. Спохватившись, он достал из кармана брюк и натянул на голову вязаную шапочку: ТАМ сейчас осень, уже холодно, а его бритая башка с выжженным на затылке номером почему-то всех нервирует. Но не мешало бы придумать что-то другое, не зря один из нужных людей в прошлый раз сказал ему:
- Миха, нам без разницы, как и где ты достаешь деньги. Но имей в виду: менты по всему городу ищут рослого лысого маньяка, который прикрывает плешь кепкой или таким вот чепчиком.
- Мне-то что? Это не я, - равнодушно ответил Микайл.
- Ты или нет – вопрос последний; главное, что похож сильно. Ментам больше ничего не требуется. Тебе бы все же сменить имидж, братан. Давно уже здесь тусуешься, а видок, будто только что из зоны откинулся. В общем, я предупредил.
Знать бы еще, что такое имидж и на что его можно обменять, да так, чтобы не остаться в накладе! Надо выяснить как-нибудь осторожно, не задавая прямых вопросов. А насчет Зоны тот словно в воду глядел, зараза. Конечно, только что! Да, здесь есть, над чем подумать, но потом. Сейчас необходимо выбросить из головы все посторонние мысли. В принципе, за стену, если как следует сосредоточиться, можно просочиться и так. Но проще, если кто-нибудь остановится или хотя бы пройдет с той стороны.
