Вьётся музой навозная муха.
О, мой друг постаревший, печальный Пьеро!
Ты всё тот же. Мальвину – старуху
Так же любишь. И терпишь брюзжанье её,
Хоть она – распоследняя сука.
Да… Вертеп уж не тот: Ни софитов, ни ламп,
Ни свечей, ни простых канделябров…
Лишь развалины Рима со следами от лап
Артемона… да «АБРАКАДАБРА»
Не звучавшая здесь уже тысячу лет…
Да сильнее терзает подагра.
Я вернулся домой. Сгнивший хлыст на стене,
Деревянные чурки, костюмы.
Подгоревший бекон на картонном огне,
Папа Карло с улыбкой угрюмой…
Говорят – расцветают деревья к весне,
И светлее становятся думы.
Я вернулся. С ржавеющей связкой ключей.
Пусть рассудит, ей-богу, Всевышний:
То ли мне – лабиринты со стаей мышей,
То ли я им – трухлявый да нищий!
А пока, что – помянем, мой друг, черепах,
Что лежат на болотистом днище.
Ты всё тот же, Пьеро! Те же слёзы из глаз,
Будто капли смолы на асфальте.
Тот же голос унылый, и тот же анфас,
Та же вмятина, как от пенальти.
И, скорей всего, мы – из страны дураков,
Коль природа нам шепчет: «Прощайте…»
Знать, всему есть предел: не в печи, так в аду;
Но затем мы и куклы, болванки,
Что не в церкви Христовой, а в старом пруду,
Сохраняем чужие останки.
И не гимны поём, раздувая дуду,
А играем на старой шарманке.
29.06 2008
