I
Юра шёл по улице в приподнятом настроении. Вершина тёплого лета, море золотых лучей, день клонился к вечеру. Камни возвращали полуденный жар, лёгкий ветерок шёл верхами, задевая кроны высоких деревьев, трамваи медленно ползли вдоль улицы, позвякивали, постукивали, все окна в них были открыты настежь. Юре нравилась и эта погода и это время, когда каменный город превращался в одну большую жаровню, под которой уже загасили огонь, и теперь она медленно остывала до глубокого вечера, пока сквозь проявившиеся звёзды не прорвётся иной ветер, несущий в себе прохладу и отдых телу.
- Подожди, - донеслось сзади.
Юра притормозил и оглянулся. Его догонял известный ему человек. Он работал за два квартала от этого места грузчиком в магазине. Человек как человек ничем не примечательный, примерно того же возраста, что и Юра. Лицо только в этот раз у него было каким-то странным. Растревоженным что ли.
- Скажи, - выпалил тот сходу, - ты татарин?
Юра не ожидал такого поворота. Не хватает на опохмел – это больше подходило к случаю. Но с такой постановкой вопроса он был очень хорошо знаком и имел к этому резко отрицательное отношение. У Юры была не совсем славянская внешность – восточные черты преобладали в его лице, хотя и по паспорту и по фактической родословной родителей он был вполне славянином, вполне русским. Однако где бы он ни учился, а, затем, где бы ни работал – везде возникал перегретый интерес к его национальности. И не всегда этот интерес был безобидным. Началось это с раннего детства, которое Юра хорошо помнил, и не прекращается до сих пор. Юра никогда не делил людей ни по национальности, ни по цвету кожи, ни по вероисповеданию. Он вообще считал постыдным делом выяснение таких вопросов, мерзким делом, поскольку регулярно приходят времена, когда твоя национальность и вера могут стоить тебе не только гонений, но и жизни. Если человек желает сообщить о своей этнической принадлежности и вере, то он сделает это сам. Прошли советские времена, когда тотально докапывались до твоей национальности, до отношения к церкви, о родственниках за рубежом, о родственниках попавших в оккупацию, вывезенных на работу в Германию…, а ещё раньше были враги народа, лишённые в правах, дети врагов народа, дети лишенцев. Как вы думаете, сын лишенца мог получить высшее образование в СССР? А в более поздние времена человек, у которого в паспорте в графе национальность написано «еврей» мог легко и просто поступить в ВУЗ с военной кафедрой - а где их только не было. Хорошо, что минуло, плохо, что черносотенный зверь остался в душах людей. «Все мы граждане Земли, и я гражданин мира русской культуры»,- считал Юра. Это его убеждение со временем переросло в твёрдую веру, поскольку с детства сталкивался с обратным. Люди могут очень существенно отличаться от тебя и внешним видом, и ментально, и стереотипами поведения, и вообще просто не нравится тебе – ну и что? Кто тебе сказал, что ты лучше других, что ты избранный, что только ты единственно правильный человек на Земле, а все остальные ущербны. И кто тебе сказал, что об «ущербных» можно вытирать ноги и плевать им в душу? Если ты видишь перед собой действительно в чём-то побитого судьбой человека – инвалида, больного, слабоумного… то это повод сострадать ему, проявить свои лучшие человеческие качества, попытаться оказать помощь хоть в малом, в посильном. К сожалению, черносотенное мировоззрение не прощает отличий, а страны, заражённые черносотенным вирусом, скатываются к фашизму, гражданской распре, созданию сверх тоталитарных обществ и кончают неизбежно плохо.
Вот почему Юра ничего не ответил, внимательно посмотрел на остановившего его мужичка и пошёл дальше.
- Так, ты татарин или нет? – снова раздалось сзади.
Краски дня погасли. По коже прошёл озноб.
- Я тебя не звал, отстань! - сказал в сердцах Юра.
Но грузчик не унимался: «Вот я татарин, - сказал он скороговоркой, - а вот ты, ты ведь тоже татарин, ну, скажи!»
Юра прибавил шаг, но грузчик не отставал и продолжал заунывно: «Ну, скажи, ну, скажи я татарин и ты татарин. Ведь ты татарин, ну, ну…».
Стало понятным, что грузчик привязался не сам по себе, но, что его послали. Юра не так давно начал работать в этом районе и, вот, как всегда у кого-то проявился дурной интерес. Где-то, совсем рядом, обитала мрачная личность, невидимая, как тень из преисподней.
Юра резко обернулся, оказавшись лицом к лицу с грузчиком: «А ты кто в первую очередь – человек или татарин»?
Помятый гражданин хмыкнул и выпалил: «Татарин, татарин».
- Так вот послушай меня внимательно – больше ко мне не подходи, очень серьёзно тебе говорю.
Так и не сказал ни «да», ни «нет».
Настроение улетучилось окончательно. Грузчик болтался сзади, и за Юрой не шёл и назад не возвращался.
Противно, резко заскрежетал трамвай.
Наспех добравшись до работы, Юра заварил себе чай покрепче, выгреб из стола, что было сладкого, и немного расслабился. Происшедшее он уже не переживал. Сказывалась привычка к контактам подобного рода.
Вспомнилась история трёхлетней давности. История, довольно юмористическая, но всё же на тему сегодняшнего происшествия.
Была чёрная осень. Непрерывный дождь смешивал грязь с водой и размазывал эту смесь по улицам и тротуарам. Водостоки не справлялись с потоками, забивались побуревшими листьями, прутьями, картонками и прочим хламом, оставленным на тротуарах после мелочной дневной торговли. Освещение на улицах было слабым. Ночь по сути, да и по времени уже почти ночь. И в это время, разрезая поток, по улице от остановки к остановке медленно плыл одинокий старенький автобус. Развалина на колёсах. Почти пустой он кренился на один борт, как будто был загружен до предела. Несколько поздних пассажиров дремали и Юра вместе с ними. Вдруг на задней площадке послышалась возня, тихие ругательства, пыхтение. Оказалось, что два пожилых невысокого роста толстеньких пьяненьких человека усиленно оттирали друг друга от выходной двери. С чего это у них началось теперь уже не восстановить, но интересно другое: ведь выход из дверей в два «ручья», но они по какой то назойливой прихоти оба хотели выйти одним путём. И вот теперь толкались, пыхтели и по возможности своих слабеньких пьяненьких сил давали друг другу тумаков, пинались ногами. Была очевидная ничья, а автобус уже подкатывал к остановке. Тут то и прорезалось то, от чего не свободен по большей части всякий проживающий в нашей стране. В ход пошла «тяжёлая артиллерия»:
- Уйди с дороги, ты, еврей, - уверенный в том, что эта фраза решает всё, пискнул один из них.
Второй, не опроверг сказанного, но моментально нанёс ответный удар:
- Сам ты мордва, - с его точки зрения обвинение было не менее веским и давало право пройти первым.
И они сцепились ещё усердней.
- Еврей.
- Мордва.
- Еврей…
Тут двери автобуса распахнулись, оба «ксенофоба» выпали из него прямо в мутный поток и испортили всю свою одежду. Промозглая ночь и холодная вода отрезвили их, а темнота напугала. Разбежались они в разные стороны.
Гражданская война бала предотвращена самой природой…
Юра доел зефир, допил заварку и принял смену.
II
Юрик очень любил метро. Там было столько красивого камня. Всё блестело. Море света. Волшебные поезда, что едут сквозь землю. Клаустрофобией он не страдал и всегда был готов залезть в самую узкую щель, если там было что-то интересное, поэтому его не тяготила толща земли над головой. Мама сидит рядом на мягком диванчике, а Юрка то на коленях глазеет в окно, за которым змеятся кабели и кометами мелькают лампочки, то своей попой проверяет упругость сидения, то, раскачиваясь, наискосок пересекает проход и садится напротив как будто он взрослый и едет один. Они с мамой только что вернулись с Чёрного моря, где Юра загорел до чумазости, которая подчёркивалась белой рубашечкой и светлыми шортами. На его темноволосой голове красовалась настоящая тюбетейка – это был подарок его дяди, он был инженером ремонтником и лето провёл в командировке в Средней Азии.
Мало - помалу Юрка привлёк внимание редких пассажиров.
Две пожилые женщины подсели поближе к его маме и завели странный и непонятный для шестилетнего мальчика разговор. Они дождались остановки, чтобы был слышен голос, и закидали её и вопросами и похвалой.
- Это Ваш мальчик?
- Да, это мой сын.
Женщины понимающе переглянулись.
- Конечно он Ваш, но как Вы решились взять его, такая молодая, такая красивая.
- У Вас вся жизнь впереди. А ещё дети у Вас есть?
- Это мой единственный сын. Почему вы считаете, что я не его мама.
- Его, его, но… только ведь Вы взяли его к себе из Ташкента после землетрясения. У бедняжки погибли все родственники?
- Да что Вы такое говорите, это мой сын!
- Да, да, конечно Ваш. - Женщины ещё более понимающе заулыбались, - Вы настоящая героиня, но как он здесь приживётся, он же совсем другой, не такой как мы.
- Да почему же другой – это мой родной сын!
- Да, да, конечно Ваш.
Так Юра впервые столкнулся с тем, что окружающие воспринимают его не так, как он сам себя. И если бы он не помнил себя и своих родных с младенчества, то подросший он мог бы и засомневаться и вспомнился бы ему не раз разрушенный стихией Ташкент.
Мама всё объяснила Юре. Тёти ошиблись. Мы то с тобой знаем, что я твоя мама, а ты мой сын.
Первые устойчивые воспоминания детства у Юры начинаются с того возраста, когда он ещё сам не умел ходить, а передвигался по кроватке, держась за поручни, гугукал и внимал восторженным проявлениям чувств родных…
Много лет позже, когда Юра учился в десятом классе, в их дворе поселились две узбекские семьи с многочисленным «мелким» потомством.
Эти сорванцы не давали Юре прохода: как завидят его, то сразу окружат и кричат на весь двор: «Таджик! Таджик! Таджик»! – Видно в той среде, где они росли, быть таджиком было верхом неприличия. Человек не должен опускаться до того, чтобы стать таджиком! Обычно Юрка топал на них ногой, делал грозный вид, и детвора отбегала на приличное расстояние, тогда он спокойно уходил. Конечно, он не сердился на них, но сама назойливость их приставаний доставляла неудобство. Позже у детей это прошло.
III
Как-то зимой в конце девяносто пятого года Юрка шёл наискосок через школьный стадион. Было снежно, мглисто, мела метель. Короткий зимний день скользил к вечеру. Краем глаза Юра увидел, что вроде как мелькнуло что-то, что-то упало в снег у четырнадцати этажного дома рядом со школьной оградой. Тишина. Юра пересёк стадион, взобрался на взгорок, с которого малышня по вечерам каталась на санках. Сейчас никого не было. Он уже собирался завернуть за угол ограды местного отделения милиции, чтобы пройти на автобусную остановку, но тут снизу от того дома, громыхая по железной лестнице, прибежала пожилая женщина и, запыхавшись, скороговоркой произнесла: «Бегите в милицию, пусть вызовут скорую и сами скорей бегут сюда - подъезд перекроют, там старушка с крыши упала, мы с подругой всё видели».
Юра пригляделся и действительно увидел, что рядом со стеной дома лежало что-то похожее на тёмный мешок. Через полминуты он был уже в отделении милиции у окошка дежурного. Дежурный, совсем молодой парень с заспанным, туповатым выражением лица, отчаянно ковырялся под своими ногтями.
- Здравствуйте, - сказал Юра, - У соседнего дома женщина с крыши упала. Вызовите, пожалуйста, скорую и надо бы срочно наряд к дверям подъезда послать – вдруг её сбросили.
Дежурный оживился, достал бумагу, ручку и начал писать.
- Вы бы скорую сначала вызвали – запротестовал Юра.
- Вы мне указывать будете? Ваша фамилия, имя, отчество.
- Сейчас важнее скорая, и наряд нужен, потом бумагу заполним.
- Потом вы уйдёте, а как я отчитываться буду? А если вызов ложный.
- Да я сам-то почти ничего не видел. Люди там собрались, просили к вам добежать, скорую вызвать. Вы понимаете, что сейчас каждая минута дорога?
- Разберёмся. Ваш домашний адрес?
Юра махнул рукой и решил, что быстрее будет ответить на вопросы этого «ковырялы», чем препираться с ним. Вот здесь он глубоко ошибся! Вопросов был огромный список, а писать этот человек в форме, по всей видимости, умел плохо, потому, что от усердия, выводя каракули, даже свесил язык.
Прошло минут десять. Вопросы не кончались. Пришли женщины, которые «всё видели». С их слов старушка уже умерла. Пришли другие обеспокоенные люди. Просили всем миром позвонить в скорую и послать наряд на место происшествия. Думаете, позвонил дежурный по отделению милиции? – Всё бумажку свою мусолил. Наконец милиционер задал вопрос, который выбил из Юрки остатки всякого терпения.
- Ваша национальность?
- Да какое Вам дело до моей национальности – скорую надо вызывать!
- Ваша национальность – так положено по инструкции!
- Да времена уже не те – про национальность выспрашивать!
- Времена не те, а порядки прежние, - откровенно сказал милиционер.
- Знаете что, я пошёл, а вы тут пишите хоть до самого вечера.
Дежурный чуть в окошко ужом не вылез – откуда такая прыть в этой флегме!
- Не имеете права, Вы свидетель, я должен заполнить бумагу, я Вас задерживаю!
- Никакой я не свидетель, вот женщины всё видели, а я ничего, меня только попросили зайти к вам скорую вызвать - рядом автоматов нет, иначе бы я ни за что не пошёл.
Дежурный спросил у женщин:
- Вы будите свидетелями?
- Да.
На глазах у всех милиционер разорвал бумагу с Юркиным допросом, взял новую, и…
- Ваша фамилия, имя, отчество…
Вопрос о национальности был далеко впереди…
IV
Когда Юра учился ещё в восьмом классе, он и его сверстники достигли возраста, пригодного для постановки на учёт в военкомат. Ребят в классе сняли с уроков и отправили в военный комиссариат проходить медицинскую комиссию и вставать на учёт. Вначале показалось, что это «лафа», но огромная очередь таких же пацанов из других школ, раздетых до трусов, выстроившихся под дверями кабинетов врачей, сразу отрезвила. Весёлое приключение превратилось в нудную обязанность.
Заполнялись карточки, анкеты. Покажи язык, положи ногу на ногу, встань боком, развернись «р...м». Утомительно, а для совсем молодых ребят даже, в какой то мере, оскорбительно.
Пацаны «изголялись» как могли. Кто подпрыгивающей ногой пытался дотянуться до физиономии врача, кто, вдруг напрочь, забывал, кто он такой и где живёт. Были и такие, что шокировали старую врачиху «размерами» своего…так, что та была вынуждена накидывать мокрую тряпку на окаянный орган, дабы опустить это безобразие. То, что она держала мокрую тряпку под рукой, говорило за то, что эта шутка была ей хорошо известна. Ничего нового. Пацаны как пацаны. Конечно никто не хотел идти в армию. Все прекрасно знали, что армия это срок на два или три года без фиксации судимости. Конечно, страну надо защищать, но не жизнями восемнадцатилетних мальчиков. Хватит нам Жукова, который все свои победы построил на массовом убийстве миллионов людей – своих солдат. Головой думать трудно, куда проще бросить в прорыв миллион обезумевших от ужаса юнцов. Потом удивляемся, почему у нас в стране так мало народа, отчего народ так последовательно презирает власть, почему не хотят рожать, почему не хотят посылать своих детей в рабоче-крестьянскую армию. Да потому, что даже в советское время на самых за…трапезных учениях была норма погибших. Не всегда она выполнялась, но всегда она была, всегда был карт-бланш на государственное убийство мальчиков, которые могли бы стать хорошими отцами. Им бы только подрасти, стать личностями, а там бы они сами выбрали себе профессию, и, кто хотел стать военным – стал бы им, но в зрелом возрасте, когда выживаемость и на поле боя и на поле учений на порядок выше. Не нищета государства, а нищета Духа делает нашу страну Диким Полем.
Одев трусы и штаны, накинув рубашку Юрка перешёл в кабинет завершающий экзекуцию. Там уже было несколько ребят, какой то лейтенант и «девица-писарчук». Юрка один имел внешность, отличающуюся от великорусской, и девица это сразу заметила. Дошла очередь до Юрки.
- Ваша фамилия, имя, отчество?
Юрка назвал вполне русские фамилию, имя и отчество.
Девица поморщилась.
- Ваша национальность?
- Русский.
Девица хмыкнула.
- Из какой семьи?
- Из семьи служащих.
- Фамилия, имя, отчество вашего отца?
Отчество отца то же было вполне русским.
Девица усмехнулась и спросила:
- Фамилия, имя, отчество вашей матери?
Имя и отчество Юркиной матери оказались то же вполне русскими.
Девица потемнела в глазах, но в рукаве у неё была козырная карта. Она осклабилась и задала разящий анкетный вопрос:
- Девичья фамилия Вашей матери?
Взгляд её торжествовал.
Юрка назвал девичью фамилию своей мамы. Фамилия на все сто была русской. Более русской не придумаешь.
Сладковато-трупная улыбочка стала кусками обваливаться с лица «писарчука», отчего лицо девицы стало безобразным.
Допрос закончился.
Юрка вышел на улицу разозлённым. Стал ждать своих. Достал из кармана мятую пачку «Примы», коробок спичек. Первая спичка обломилась. Вторая дала пламя, Юрка спрятал его в ладонях и вдохнул жизнь в сигарету. С силой потянул в себя так, что сигарета сжалась и скукожилась. Выкурив первую в несколько затяжек, Юрка «засмолил» другую и уже расслабленно посмотрел на мутное небо, на канал, на кремлёвские звёзды.
Собрались ребята. Настроение ноль, оттого и шутки были «солёными». Пошли вдоль канала в сторону Малого Каменного. Вдали виднелись красные корпуса кондитерской фабрики, угадывалась «стрелка». На ней Церетели ещё не успел крикнуть во весь голос многопудовой медью:
«Это Я, Я, Я»!!!
Направо, наискосок через канал громоздился съедаемый сыростью «Ударник», вросший своей спиной в дико-серый «Дом на Набережной».
«Трёхрублёвая» башня Кремля, казалось, вот-вот упадёт в реку и сольётся со своим безликим отражением. Звезда на её макушке сидела, как «кепарик» на пьянице.
Повернули налево на Полянку.
Двое в штатском появились прямо из моросящего ниоткуда. Не было их. И вдруг один спереди другой сзади. Взяли в «клещи». Плащи, шляпы на глаза. Топтуны – мелкие соглядатаи этого угла.
- Вы кто такие?
- Мы школьники.
- Сейчас в школах занятия идут. Что вы тут делаете?
- В военкомат вызвали.
- Вас в военкомат?
- Да, на учёт ставили. Да, вы сходите, спросите, тут рядом.
- Сами знаем.
Что-то мешало топтунам отпустить ребят. Один из пацанов был совсем маленького роста. Позже он вырос в красивого высокого парня, но сейчас его гормоны ещё не заработали. Топтуны показали на него пальцем и с ехидцей спросили:
- Что и этот ходил, и этого на учёт ставили?
Вины детей в том, что их отрывали от маминой юбки, и сразу приписывали в солдаты, не было никакой.
Ребята разозлились:
- Да, ходил, и его на учёт ставили.
Соглядатаи переглянулись, помедлили, узнали в какой школе учатся ребята, переписали всех и только после этого отпустили.
- Идите в школу.
- Ну да, сейчас только постоим, покурим…
Тоска. Погода плохая, настроения нет. Остатки «Примы» рвали пополам, чтобы на всех хватило. Подошёл троллейбус. Сели в него, бросили три копейки в приёмник, чтобы звенело погромче, отмотали с десяток билетов на всех и поехали по домам.
Один дядечка проявил сознательность:
- За проезд надо платить!
Ну, … ему и выдали «коронный номер» под горячую руку.
Самый высокий из ребят подошёл к нему:
- Слушай, дядя, я психованный. Хочешь, на ботинок тебе плюну?
Блестящие глаза волчат все как один сошлись на «правдокопателе».
Куда только мужичок запропастился?
Переехали «Садовое».
За ним советской власти не было.
Заканчивался семьдесят третий год.
V
Юрку очень доставало шипение за спиной. Он идёт, а вслед бросают:
«Вон татарский мальчик пошёл». Или грузинский, или еврейский. Иногда люмпены строили конструкции не по их мозгам:
«Вон идёт грузинский еврей». Или еврейский татарин, или чёрт знает кто, важно было не отвечать, а это трудно. Ответишь и по «дворам» ходить будет невозможно. Для пояснения: дворы – это самоорганизующиеся территории за пределами Садового кольца, находящиеся в состоянии либо войны, либо вооружённого нейтралитета с окружающими дворами.
Конечно, тотального прессинга не было. Были отдельные вспышки черносотенной ненависти ко всем кто не «Я». Но, оттого, что они были почти всегда неожиданны, вызывали бурю эмоций.
Юрка не собирался служить в армии. Во-первых, он был настоящий пацифист. Во-вторых, у него была голова на плечах, для того, чтобы без проблем поступить в институт. Но институт должен был быть с военной кафедрой. И вот здесь, как всегда нежданно-негаданно, новая встреча с черносотенным бесом.
Так называемая форма №286 – медицинская справка, удостоверяющая состояние здоровья абитуриента, у Юрки была как у космонавта – так ему даже участковый терапевт сказал, выдавая эту бумагу, а в военкомате уже ждали «с распростёртыми объятиями».
Юрка подал документы в институт. На следующий день факультетская медицинская комиссия. Зашёл к «врачихе». Вот справка. Вот паспорт. Русский. Аттестат хороший. Хочу учиться. Глаза врачихи сжались в щёлочки как у шизофреника. По документам всё чисто, а «рожа» не русская! И у неё негласное указание: инородцев не брать. Мусолила, мусолила документы. Сидели друг напротив друга, посторонних не было.
- А с чего Вы решили, что Вы будите учиться в этом институте? - Прошипела «врачиха» отчётливо. Каждое слово по отдельности. Пристально глядя Юрке в глаза.
Юра сразу всё понял. Но он был уже не мальчик и на «понт» его было не взять:
- Если успешно сдам экзамены, то учиться буду! – твёрдо сказал он, так же глаза в глаза.
Крыть нечем. «Рожу» к делу не пришьёшь.
Пришлось бесу втянуться назад в занимаемую им «оболочку».
Не люблю, и никогда не любил «черносотенного беса». Всегда выделял я его среди остальных «нежитей».
Февраль 2007