пролетает по небу птица,
я смотрю из окна на город,
мне не пишется, как не спится.
Это хуже, чем тридцать девять
с половиною, сигареты
и мозги равномерно тлеют
на седьмом в середине лета.
Я приколот к листу бумаги,
чью поверхность боюсь испортить
сантиментами от салаги,
писаниной второго сорта.
Оттого цепенеет голос,
оттого этот лист тетрадный –
будто кляп в ротовую полость –
загоняет слова обратно
в пустоту. Я поставил чайник,
чтоб хоть как-то убавить холод,
что на черных волнах качает
эту кухню и этот город.
В центре лета дома напротив –
хоровод новогодних елок.
Приглядись, и тебя проглотит
желтизна застекленных норок,
как голодный Нептун – Улисса,
Моби Дик – мудака Иова.
Я, наверно, давно бы спился,
если б не был прикован к слову.
Все сижу – Прометей на скалах
адриатики – пялюсь в полночь,
ощущая, как нить накала
по углам разливает щелочь
электричества. Отступает
немота, и под фуги Баха
твои мысли уже стекают
на бумагу, как опий с мака,
как с горячей свечи на блюдце
остывающий воск. Парному
молоку твоих слов свернуться
не дано. Без надрывных стонов,
дабы выплеснуть яд синильной
кислоты из души-бокала,
ты вскрываешь канал чернильной
вены с шариковым стрекалом.
