Первый мирный год. Политика Богдана Хмельницкого в1650 году.
Молдавский поход. Принятие турецкого потектората.
Вслед за ратификацией Зборовского договора польские дворяне стали возвращаться в свои земли и пытаться восстановить разоренное войной хозяйство и установить контроль над крестьянами. Об этом, подробно писалось в предыдущей главе, но кроме украинских крестьян и горожан, недовольных создавшимся положением появилась, более серьезная военно-политическая сила – запорожское казачество.
М. Грушевский в своей роботе „ История Украины - Руси” наводит следующие свидетельство современника: “В городах войска Запорожского в разговорах слышали от поляков, от старост и урядников и тех поляков, что в тех казацких городах живут в имениях своих, что им от казаков делается большая несправедливость, и их барские подданные все зовутся казаками, и их панов, не слушают; а Запорожские казаки говорят, что поляки в присяге своей, как с ними замирялись, не стоят и делают им большие зацепки и обиды, и им известно, что поляки на них собираются и хотят их воевать; и из обеих сторон поляки и казаки говорят, что между ними будет опять война, и то скоро".
В самой Запорожской Сечи, где большая часть казаков не принимала участия в войне с Польшей в 1649 года, начались вооруженные волнения.
«Бунтовщики» проголосовали на Раде за смещения Хмельницкого и выбрали нового гетмана. Хмельницкому все удалось быстро подавить мятеж, и гетман, выбранный бунтовщиками, был казнен.
В обоснование данной информации в вышеназванной работе М.Грушевского удалось отыскать такие сведения очевидцев:
“Запорожские казаки стоят в сборе, гетманом у них Матвей Гладкий, с ним тридцать тысяч стоит вокруг Константинова.
А с полковниками: с Кривоносовым сыном стоит сорок тысяч в трех милях от Каменца Подольского, а вокруг Бара Нечай, и с ним тридцать тысяч.
Вокруг Чернигова, Стародуба и Почепа, все мещане взбунтовались, стоят в кучах, богато побили своих господ, бьют тех, что воевали с казаками, а шляхта, приводя их к послуху, за сие карает на смерть”.
“Богдан Хмельницкий хочет королеве служит, и только нельзя ему, потому что казаки не хотят на то пристать, на чем Хмельницкий, было, договорился; Хмельницкий от казаков отстать не смеет, да и нельзя ему отстать: когда отстанет, убьют его казаки.
А полковники: Матвей Гладкий, Нечай, Кривонос, хотя и пьют и едят вместе, а мысль не одну имеют: зовут Хмельницкого Ляхом, прихлебателем.»
Б. Хмельницкий оказался в чрезвычайно сложном положении, так-как не желая возвращать украинские земли польским землевладельцам, при этом считал Зборовский договор важным шагом к укреплению казацкого государства, хотя и в форме автономии, и поэтому заботился о том, чтобы его условия договора формально выполнялись. Хотя сам при первой возможности старался обойти эти условий.
. Зададим себе риторический вопрос: Что же делал Б.Хмельницкий для укрепления своей власти?
Ответ может быть таким: Он вписал пятьдесят тысяч человек в казацкий реестр вместо установленных сорока тысяч. Вдобавок, он создал дополнительный корпус из двадцати тысяч казаков под командованием своего сына Тимофея. Т.е. фактически довел армию до 60 000 человек.
Более того, он постановил, что украинские крестьяне польских дворян, если захотят, могут быть определены в казацкий корпус в качестве помощников реестровых казаков. К стати на 1реестрового казака, по «штатному расписанию» приходилось 2 помощника!
Хмельницкий понимал, что такие половинчатые меры, хотя они и увеличивали количество казаков, но не успокоят народ, и издал ряд распоряжений о применении репрессий. Вот один из сохранившихся его приказов:
„Богдан Хмельницкий с войском и. кор. милости Запорожским. Сурово приказываем и упрекаем полковника черниговского.
Много из ваших сторон вестей недобрых писано, и все они не от кого идут, только от тебя одного!
Плохо, что еще военные дела не знаешь. И в настоящее время к нам вести дошли не добрые, что в Любече собралось множество своевольных людей.
Конечно, приказываю тебе приятельскому, чтобы старых зачинщиков, задержал и в Киев отослал, в чем приказал я помощником быть и полковнику киевскому — тех которые и за границей произвол делают и не хотят моими быть, и из обеих сторон возмущения делают, и покой хотят разорвать.
А когда того выполнять не будешь, а с ними союз будешь держать, и шляхту и подданных будешь обижать и во владениях их волю у них будешь отбирать, то и ты, сам одного наказания с ними будешь стоить! А тебе все исполнять согласно сему нашему приказу!
Писан в Чигирине мая в 27 день 1650 года. Богдан Хмельницкий гетман Запорожский»
С позиций сегодняшнего дня можно утверждать, что с начала 1650 года перед Б.Хмельницким стояло две политические задачи.
Первая - завершить внутреннюю организацию казацкого государства и войска, и вторая обеспечить средствами дипломатии помощь извне.
Что же представляла Украина по состоянию на 1650г.? Тут нужно полностью согласиться с выводами современного российского историка Г.Вернадского утверждавшего в своей работе «Московское царство»:
«С юридической точки зрения (если мы можем применять определенные юридические термины к неустановившимся условиям жизни нарождающейся нации), казацкое государство было автономной территорией в рамках Польского Содружества.
Его сувереном был король Польши. Правители трех областей, предоставленных казаками (Киевской, Браславской и Черниговской), были его представителями.
Фактически, гетман Богдан Хмельницкий, будучи главой казацкого войска, являлся правителем этой земли.»
Официальным названием казацкой организации было Войско Запорожское.
Гетман являлся главой, как казацкой армии, так и казацкой администрации.
Его печать несла королевское имя. Официальной резиденцией гетмана являлся город Чигирин.
Высшее военное командование (генеральная старшина) состояло из секретаря (писаря), командующего артиллерией (обозного), командующего знаменами (хорунжего), главного начальника (есаула) и судьи.
Эти должностные лица играли также роль правительственного кабинета, при Гетмане, выполнявшего функции главы гражданской администрации.
Армия разделялась на шестнадцать полков, каждый из которых состоял из нескольких сотен.
Каждый полк набирался из мужчин той земли, где этот полк располагался; каждая сотня – из людей того района, который был за ней закреплен.
Таким образом, военная администрация была связана с территориальным делением страны.
Полковник являлся правителем полковой территории; сотник – префектом сотенного района.»
И если с внутренним устройством Украины все было более-менее понятно, то вот во внешней политике все был запутано до крайней степени, поскольку Б.Хмельницкий периодически, менял свои устремления в поисках друзей и союзников.
И, тем не менее, на начало 1650 года во внешней политике Богдан Хмельницкий имел только одного реального и полезного союзника - Крымского хана.
Но, поддержки хана, который в свою очередь, был вассалом Османской империи, казалось Б.Хмельницкому недостаточно, чтобы, преодолев власть Польши, основать независимое государство.
Да и у него собственно и не было реального выбора, ибо приходилось выбирать, как говорится «между двух зол» - между двумя державами, от которых можно было ожидать, что они обеспечат казаков достаточной военной защитой – Московским царством и Османской империей.
Хотя среди соотечественников Б.Хмельницкого были и другие мнения по этому поводу. Вот своего рода «пророческое» как показало время, письмо А.Киселя за 1650г. написанное им своим сторонникам по поводу работы варшавского сейма утвердившего Зборовский мирный договор.
Преосвящений отче митрополите и вы, честные отцы!
“Не надейтесь на князей ни на сыновей мужских, потому что в них не есть спасенное: выйдет дух его и вернется он в землю свою и в тот день погибнут все помишлення его!”
Не нужно возлагать благочестия нашего (православной веры) на силу казацкую — потому что когда благочестие вооруженное восстанет, то от оружия и погибнет!
Нужно при всем иметь в виду Речь Посполиту.
Потому что когда бы пришло к большой войне, то победили бы Поляки ли — мы бы погибли (когда бы пошли в разрез с волей правительства и сейму), победили бы казаки — вы по давнему были бы слугами своих слуг.
Я так советую: в первую очередь — сейму не разрывать, потому что через сие разрывание вольности войска Запорожского не достанут утверждения, а мы потеряем их (казаков) милость и верность — знаем какой их нрав!
Когда сейм разорвется ради нашего благочестия, и совершенна наглая война, навеки будет злоба у Ляхов на благочестие наше.
Победят Ляхи — мы пропали, победят казаки — мы и дальше в неволе у них, а затем — потому что они ни с панством, ни сами не смогут удержаться — доберемся в чьи-то третьи руки.
По третье — когда начнем от зборовских прав, на которых все постоянно, и будем жаждать уничтожения унии — когда будет съезд, мы не получим ничего с того что взяли кровью; когда будет война — будет тот право писать, за кем будет победа.
Следовательно, как плохо ни с чем отсюда поехать, так плохо спором своим сейм разорвать, вольностей войску Запорожскому не утвердить и войну наглую и страшную поступить.
Лучше ехать к краям своим с потехой и со святым покоем, и к войску Запорожскому с вольностями, а к тем убогим христианам, что теперь в неволе живут — со свободой". Тут, будет уместно сказать, что и сам Митрополит Киевский Сильвестр, также как и другие иерархи украинской греко православной церкви, холодно относились к мысли о поиске поддержки у царя, потому чти они чувствовали, что это может со временем привести к установлению царского протектората над всей Украиной.
При таком ходе событий можно было ожидать, что московский патриарх потребует нечто вроде протектората и над украинской церковью.
В то время, однако, митрополит киевский по канонической субординации был подчинен патриарху константинопольскому, и это означала, при соответствующих условиях, что он был, практически, независим.
Что касается его позиции по отношению к Польше, Сильвестр, в целом, был удовлетворен теми правами и привилегиями, которые были дарованы православной церкви Польшей в 1632 г. и подтверждены Зборовским договором.
Митрополит Киевский не был одинок в своих подозрениях по отношению к намерениям Москвы. Консервативные силы в среде казацких старшин зажиточных горожан разделяли его отношение, но, главным образом, по политическим соображениям.
В то же время наметилась и другая массовая тенденция: украинские крестьяне, не удовлетворенные положением на Украине, начали массово пересекать границу Московии и селиться в районе Верхнего Донца.
По этому поводу польский хронист Голинский писал:
“Неустанно, что недели, шлет Хмельницкий своих послов к королю, заявляя свою охоту, благожелательность и верное подданичество, со своими казаками, и дает знать, что холопы из Руси Днепром идут на Московщину и там поддаются Москве, не хотячи быть послушными своим господам на Руси, и поднимают Москву на войну против короля и всей Речи Посполитой.
Что с ними скажет, делает король (спрашивает якобы Хмельницкий) — их ли задерживать, их ли бить, свободно ли пускать?”.
Московское правительство, в свою очередь, хотя и предоставляло убежище беглецам с Украины, все еще не желало оказывать военную поддержку Хмельницкому и разрывать отношения с Польшей, особенно, у вида нестабильного состояния внутренних дел в Москве и других городах.
Так в феврале 1650 г. в Новгороде произошло волнение, которое продолжалось до апреля.
За ним последовал бунт в Пскове, который длился с марта по август.
Кроме того, Москва была крайне недовольна тем, что гетман укрывал у себя последнего «самозванца» с рода Рюрика – Тимофея Акундинова. Подробно о жизни и судьбе этого неоднозначной исторической личности, и его роли в развитии украинской истории, будет рассказано в этой главе отдельно.
Переходя от Московии к Османской империи (Турции) можно смело утверждать, что Хмельницкий и его старшины высоко оценивали военную силу султана, в качестве потенциального союзника запорожского войска и делали на него, не смотря на все тайные или явные переговоры и дипломатические контакты с Москвой, решающую ставку в своих политических расчетах.
И вопрос религии для Б.Хмельницкого и казацкой старшины, не был главным, хотя в тогдашней европейской политике Ислам традиционно считался силой, противостоящей христианству. И почти все европейские страны, особенно Венеция как одна из тогдашних европейских политических лидеров, пытались создать вместе с Польшей и Московией антитурецкий военный союз (лигу).
Однако практическое отношение Турции к христианству, как и к иудаизму, было основано на веротерпимости, которая, к примеру, значительно превышала, веротерпимость, скажем официальной православной церкви по отношении к староверам и им подобным религиозным течениям..
Греко православный Патриарх Константинопольский был признан главой всех подчиненных султану христиан на Балканах и в Малой Азии.
Христианству не ставились преграды в вассальных Турции христианских государствах – Трансильвании, Молдавии и Валахии. Что было хорошо известно всем современникам Б.Хмельницкого
Более того, принятие турецкого протектората могло бы стать полезным для Богдана Хмельницкого в его отношениях с Крымским ханом, который сам являлся вассалом султана.
На султана можно было рассчитывать, когда в этом была нужда, для оказания давления на хана, чтобы тот предоставил большую помощь казакам.
Что касается интересов Крымского хана, то близкая дружба с казаками могла бы укрепить позиции хана в рамках Оттоманской империи и придать ему большей уверенности в его отношениях с султаном. Как видим одни плюсы!
А среди современных историков получила распространения теория, о том, что среди крымских ханов всегда существовала тенденция пытаться ослабить свою зависимость от Турции.
В развитие идеи о союзе с Османской империей (Портой), в начале 1650 г. Хмельницкий послал несколько писем турецкому султану, прося его принять запорожское войско под свою защиту.
Это было воспринято, и в июле1650г. в Чигирин прибыло турецкое посольство, чтобы выразить то «удовольствие», которое принесло султану решение Хмельницкого.
Было согласовано, что гетман направит в Константинополь своих посланников для определения условий казацкой зависимости.
Примерно в это же самое время, Московия, давно отслеживающая ситуацию в Речи Посполитой, через своих дипломатических посланников и шпион поставила перед Польшей вопрос о пролонгации мирного договора, так называемого «вечного мира».
. Эта тема отдельной работы, но поскольку она взаимосвязана с темой данной работы, то вынужден буду, остановится на ней хотя бы и в краткой форме.
Любознательному читателю к тому же будет интересно узнать об одном из приемов «тонкой» дипломатии, присущей Московии!
Вот как это описал в своей работе М.Грушевский:
«Вдруг в эти (переговоры - автор) врезался московский ультиматум польскому правительству.
Московское посольство, которое прибыло в Варшаву в месяце марте 1650 г. для потвердження "вечного мира”, неожиданно поставило невероятные требования.
За обиды царской чести, нанесенные ей ошибками в титулах, в писаниях к московским правительствам, и неучтивыми высказываниями в разных книгах, печатных, в Польше, послы затребовали смертного наказания на сих провинникив, 500 тыс. красных (рублей) за ( царское-автор) бесчестье, потребовали возвращение Смоленской и иных земель забранных от Московского царства во время "Смутного времени".
Иначе Москва будет считать согласие разорванным и не только сама восстанет на Польскую корону, но и поднимет на нее казаков, татар и турок.
В доказательство реальности этой угрозы послы показывали письма Хмельницкого писаные к царю, чтобы Поляки знали, что он ищет царской протекции, и намекали, что за Хмельницким стоит также Швеция и Семигород.
Польское правительство (после долгих и часто комичных как на сегодняшний взгляд, переговоров, о которых хорошо написано в «Истории России» С.М.Соловьева –автор) на сие ответило, что он не верит, чтобы такие абсурдное и никчемное домогательство могло поставить царское правительство: сие, по-видимому, послы от себя выдумали, пусть они подождут в Варшаве, пока королевский гонец побывает в Москве и узнает, на самом ли деле их слова отвечают взглядам их правительства.
Сие был очень удобный маневр, и эту задержку польское правительство удобно использовало для того, чтобы лишить московское правительству всякой возможности пуститься на военную дорогу.»
Раскрытие же русскими, перед поляками изощренных дипломатических интриг, Богдана Хмельницкого, поставили его в весьма запутанную политическую ситуацию.
С одной стороны Крымский хан, начал вести переговоры с поляками и обещал им напасть, на Москву гарантируя им участие Б.Хмельницкого в этом походе.
Одновременно Крымский Хан убеждал гетмана повести всё казацкое войско против Москвы, чего не очень хотелось Б.Хмельницкому, построившему уже свои династические планы.
В это же самое время, Москва начала оказывать на Б. Хмельницкого политическое давление, требуя выдачи с Т. Анкудинова. Поэтому пришло время остановить на истории этого героя более подробно.
По этому поводу М.Грушевский писал.”.......пришло на Москву известие, что на дворе Хмельницкого появился “вор" — называл себя сыном московского царя Василия Шуйского.
За московскими сведениями сие был сын торговця-мещанина из Вологды, Тимофей Акундинов, что потом в Москве был писарем (подьячим), и оттуда, перессорившись с семьей, убежал на Литву, вместе с другим таким же авантюристом, и стал делать из себя вид царевича.
Впервые московское правительство узнало о них в Царгороди в 1646 р.; потом они побывали в Риме, в Венеции, через Семигород весной в 1650 г. добрались на двор Хмельницкого, который держал их в самолюбии, и виезжаючи в середине июля за Днепр завез в Мгарский Лубненской манастирь — ближе к московской границе — чтобы оттуда им легче было вести сношения с московскими сторонами.
Такое совпадение обстоятельства не могло действительно не побеспокоить московское правительство: на него действительно должны были завеяться воспоминания о московской Смуте, и оно намеревалось как можно быстрее ликвидировать опасную возможность ее повторения, вызванные к тому же неосторожным ультиматумом (полякам-автор), и наоборот — просить польское правительство употребить свое влияние на Хмельницкого, чтобы он выдал им “вора”.
Были предприняты мероприятия через польское правительство и через всяких украинских нотаблей — добиться его выдаче, а на случай как бы и то не удалось – попытаться попросту сгладить из мира Акундинова: организовать его тайное убийство.»
Для задержания и отправки в Москву Акундинова прибыл в Украину спец. царский посланник Протасьев и 17 сентября 1650г. передал Б.Хмельницкому письма короля о выдаче.
Но, гетьман ответил, что он не знает, где теперь Акундинов: он у него действительно жил некоторое время в Чигирине, а затем он, гетман, выдал ему универсал, что ему свободно жить в “Запорожском войску” где хочет и куда хочет ехать — чтобы ему давали “корм и транспорт”.
И на дальнейшие просьбы Б.Хмельницкий категорически ответил —» Что в Запорожском войске не принято выдавать никого, кто к нему пришел “хоч бы и большой беды в своем государстве наделал”.
Напрашивается уместный вопрос, действительно ли Б.Хмельницкий так строго придерживался норм неписанной «казацкой» демократии или умело разыгрывал перед Московскими послами, «козырную карту» Т.Акундинова?
Понять Б.Хмельницкого можно, если вчитаться в записи его переговоров с московскими послами.
Так из работы М.Грушевского мы узнаем, что в октябре 1650г. Б.Хмельницкий в Чигирине снова принял московского посланника Протасьева, и на приеме с присущей ему солдатской прямотой заявил следующее:
«Такими словами “про московско-польский союз” его не напугают, и бояться он того не будет, когда король нарушит зборовский трактат, и хоть малое что-то, в нем не наполнит, то он, гетман, со всем Запорожским войском будет королеве первый неприятель, будет наступать и воевать его землю, как и ранее, а царь королю, за его неправду, ему помогать не будет!
Да и знает, он, вероятно, что у короля войска мало, и воевать ему ни с чем: всех лучших польских воинов войско Запорожское и Татарское побили, или в плен забрали.
Когда же царь, не жалея православную христианскую веру, будет помогать королевской неправде и на казаков восстанет, то гетман поддастся в подданство турецкому царю и взяв в помощь войско от турецкого царя и с крымским царем пойдет и разрушит его так как Польшу и Волохов”.
Но, все усилия Протасьева найти Акундинова не увенчались успехом и на его месте в Чигирин прибыл новый царский посол Василий Унковский, высланный непосредственно из Москвы»
Этот посланец раз вил активную деятельность уже на организацию физической ликвидации Т. Акундинва.
Снова свидетельствует М.Грушевский:
„Некий киевский мещанин “что был Жидъ, а ныне во Крещении Левка”, которого себе Унковский нашел в Чигирине при факторе, рассказал ему — знает все как найлучше, потому что жил в Киеве при самом Киселе — что Акундинов, приехав с Лубнов до Киева, жил все время при воеводе, и у митрополита тоже бывал.
Был в больших недостатках, поддерживал его Кисель, и давал деньги на дорогу
А выжидал Акундинов в Киеве, пока гетман приедет с Чигирина: прислано было ему в Киев приказ не ехать к гетману просто, а “объехать Чигирин” (очевидно, чтобы не съехать сия с ним, пока с ним был Протасьев).
А если бы знали о приезде Унковского, то и вовсе не велели бы приезжать, а пробыть где ни будь, пока московские послы будут у Чигирине; а говорят, что новости сии давал Акундинову Выговский.»
Присутствие Акундинова, в самом Чигирине во время переговоров о нем, действительно ставило украинское правительство в трудное положение, если считать искренним его желании уставить дружеские и союзные отношения с Москвой.
Но раз так произошло, сие правительство уже твердо держало фасон, не принялся прятать Акундинова, ни своих отношений к нему, и крепко стал на своим non possumus — выдать не можем.
Далее М.Грушевский пишет: «Узнав о московских послах, Акундинов искал с ними свидания.
Унковский не знал, как быть, и консультировался у Выговского, можно ли ему с ним видеться; Выговский не возражал, и Унковский определил Акундинову встречу в церкви.
Но разговор ни к ничему не привел. Акундинов соглашался ехать в Москву, только, чтобы Унковский с товарищем присягнули ему, что в Москве его не изведут из мира и в Москве ему ничего злого не произойдет.
Унковский присягнуть не хотел, и ставил Акундинову условие, чтобы он отрекся от своей, выдуманной ґенеологии.
После сих разговоров Акундинов ездил к гетману к Суботова, 10 октября, был там хорошо принятый — был у гетмана на обеде, и гетман его угощал, и после того, вернувшись к Чигирина, больше не хотел ни видеться, ни сноситься с послами.
Они тогда, как сами пишут в своем отчете “многими людьми промышляли, и богато на то давали, чтобы его, Тимошку Акундинова, кто убил, или каким-то ядом отравил, но никто того не захотел делать, боялись гетмана, а самим никак нельзя было убить, потому что Акундинов жил очень осторожно, и прикормлено у него казаки богато”.
Да и рискованно было пускаться на такой поступок через межгосударственные отношения — гетман к нему хороший, а сие люди свободные, и через малое дело ссорятся”. В конечном счете, послы договорились с тем же Левком Киевлянином, за большие деньги, что он Акундинова отравит и Левко показал им яд, которым он имел надежду отравить Акундинова.
С тем ядом он пошел к Акундинова, но тот все в настоящий момент понял, стал на Левка кричать, что он все знает — хочет его Унковский отравить, и знает именно как; выстрелил в Левка из ружья, и напуганый Левка отрекся от тех замыслов и незаметно выехал из Чигирина.»
Наконец на сам конец посол Унковский поставил вопрос Акундинове лично перед Б.Хмельницким.
Унковский напомнил, как гетман не захотел выдать его Протасьеву, и настаивал, чтобы сей самозванец выдан ему.
Гетман ответил, что никак не может сделать этого: “Тут казаки, вольность всякая: свободно человеку, откуда ни будь приехать и жить безопасно, и отдать его без разрешения войска не возможно”.
Затем Б.Хмельницкий в дальнейшем разговоре об Акундинова; пробовал потянуть аналогию между своим прежним положением и Акундиновим: неужели как бы ему пришлось убегать от Поляков к Москве, царь его выдал?
Наконец не в силах отделаться от посла, стал “за большой божбой” заверять, что непременно пришлет Акундинова позже, со своими послами, а теперь сего никак нельзя сделать без совета полковников.
У нас здесь как на Дону: кто откуда придет — выдачи нет.
Только уповаючи на Бога и помня к себе государева ласку, я царскому величеству послужу — того вора Тимошку пришлю к нему со своими посланцами.
А с вами послать нельзя — боится сей мужик с вами ехать в Москву, говорит, меня не довезут, велят убить на смерть”.
В секретной же части беседы с послом Б.Хмельницкий сказал:
«Два года меня крымский царь, калґа и царевичи, и вся Орда на Московское государство зовут, чтобы я с ними шел войной, или войско послал с ними, и я ни сам не пошел, ни войско не пустил, и на будущее с войском Запорожским служить буду, а вот в таком деле не имеете веры!
О сим “мужике Тимошке” божусь и говорю наверно: пришлю его к Москве.
А пока его не пришлю, будет он у нас за худого казака, и не будет принимать ничьего имени.
Разве думаете, что я бы потому “мужику” дал людей, для которой ни будь дела, и, чтобы он командовал над войском Запорожским?» Современные украинские историки скажем Владимир КРАВЦЕВИЧ-РОЖНЕЦКИЙ в своей статье ЦАРСКАЯ ОХОТА НА «ДЕСЯТОГО»
( З.Н. № 2 (377) 19 — 25 января 2002) преподносят историю Т.Акундинова в детективной форме, что придает истории Акундинова в инной исторический ракурс.
Текст статьи приводится для более точной иллюстрации действительных взаимоотношений Б.Хмельницкого с Московией.
«Тимофея Акундинова в исторической литературе принято называть «Десятый самозванец». Историками на сегодняшний день собрано о нем достаточно сведений.Так, родился он в октябре 1617 года в семье вологодского стрельца Демида Акундинова. Матерью его была Соломонида из Черниговского полка (потом она постриглась в монахини под именем Стефанида).
Карьера Т. Акундинова началась с услужения вологодскому епископ Варлааму, и по его протекцией Тимофей поехал в Москву к дьяку Ивану Патрикееву, который помог стрелецкому сыну получить образование, а затем, выдав за своего воспитанника, устроил подьячим в приказ «Новой четверти».
В 1641 году дьяк Патрикеев попал в опалу. Тогда Тимофей, отправив семью в безопасное место, поджег свой дом, а сам решил стать «Иваном Шуйским», сыном царя Василия Иоанновича Шуйского, и в 1642 году сбежал в Литву.
Вместе с ним бежал и Константин Конь (Конюхов), слепо веривший в то, что Тимошка — царский сын.
Путь беглецов лежал через Тулу, Новгород-Северский, Украину, Варшаву и Краков.
Там он «показался» королю Владиславу IV, и король взял его на «дворовое довольствие».
Московские разведчики в Варшаве прознали о самозванце, и тот бежал в Молдавию.
Молдавский господарь принял самозванца и уведомил о нем Великого визиря. Тимофея Акундинова и Костку Коня этапировали в Константинополь, где Великий визирь Алем-Асалих-паша поселил его на частной квартире под охраной.
Однако как-то по неосторожности Тимофей посетил православный храм и открыл священнику, настоятелю храма, что он — сын царя Василия Шуйского и желает отвоевать отчий престол.
Отец Герасий доложил о «царском сыне» греческому архиепископу Амфилахию, а тот — московским послам, Алферию Кузовлеву и Степану Телепневу.
Московиты, обеспокоившись самозванцем, послали запрос в Посольский приказ.
В середине 1648 года оттуда пришло досье на самозванца и на царя Василия Иоанновича.
Послы подсчитали, что Тимофей Акундинов не мог быть ни сыном, ни племянником Шуйского, и подали «сказку о воре Тимошке Акундинове» Великому визирю.
Тот отреагировал достаточно быстро: в декабре Тимофей очутился в заточении, в башне, что охраняла Босфор, в десяти верстах от столицы.
В июле 1647 года с помощью Константина Конюхов, Лжешуйский бежит, но башибузуки его ловят.
Самозванцу грозит смерть, но в последнюю ночь перед казнью он соглашается на обрезание и, став правоверным мусульманином, поселяется во дворце Великого визиря.
Московский посол Степан Телепнев добивается его выдачи, но визирь наотрез отказывает.
Константин Конь подкупает главу стражи визиря Бустангея, и тот организовывает побег. Ситуация вышла из-под контроля, и Великого визиря умертвили.
Бустангей, Костка Конь, священник-серб Феодосий и грек Стамаки недурно обеспечили Тимофею дорогу в Сербию.
Историки считают, что побег был организован сербским патриархом, собиравшимся вступить в унию с папой: самозванец был ему нужен.
Римский папа Иннокентий Х, заинтересовавшись «боярином Шуйским», 27 апреля 1648 года принял Тимофея и дал ему материальную помощь.
Кость Конюхов был тогда в Анконе, и из письма Тимофея к нему, датированного 12 июля 1648 года, видно, что «боярин Шуйский», считая пребывание в Риме малоперспективным, решает двинуться оттуда на земли Войска Запорожского.
К августу вся группа самозванца собирается в Риме, а в октябре Тимофей Акундинов, Константин Конюхов, серб Федосий и турок Бустангей через Вену направились во владения Дьердя Ракоши в Семиградье.
Вероятнее всего, казацкий гетман, приняв решение использовать самозванца в разведигре с Москвой, дал своим резидентам у Дьердя Ракоши, с которых был в тесных дипломатических отношениях, такое указание: без приключений доставить Тимофея Акундинова на территорию Войска Запорожского и до подходящего часа хорошо спрятать.
Гетман знал, что московская разведка следит за самозванцем и скоро к нему прибудет посольство от царя с просьбой выдать «вора Тимошку».
Знал ли Тимофей Акундинов, что стал козырем гетмана в большой игре, можно лишь гадать.
Но достоверно то, что уже в апреле 1650 года король Ян Казимир написал Богдану Хмельницкому письмо с требованием выдать короне московского самозванца Тимофея Акундинова, выступавшего под именем внука московского царя Василия Иоанновича Шуйского.
А в московских архивах до сих пор хранится донесение послов из Бахчисарая, датированное 30 апреля, где те писали, что к крымскому хану прибыло казацкое посольство от гетмана, и среди десяти его членов — московит с «воровским именем».
Возможно, это был Кость Конюхов, так как достоверно известно, что Тимофей Акундинов тогда жил в Киеве на подворье сенатора Адама Киселя.
Выговский, который непосредственно руководил операцией с участием Тимофея Акундинова, должен был убедить московских разведчиков в том, что гетман самозванца принял и тот вместе с казаками, татарами и донскими казаками пойдет походом на Астрахань, что в Полтавском полку уже собирается казацкий корпус, а это в перспективе — повторение Смутного времени. Москве было известно, что Ислам Гирей решил дать Хмельницкому военную помощь против Яна Казимира только в том случае, если Хмельницкий даст казацкий корпус для похода на Астрахань.
Такой была рабочая версия операции, но она требовала подтверждения московских разведчиков, и это произошло.
24 мая 1650 года в Москву прибыл Донской атаман Яков Жуков и на приеме в Грановитой палате информировал царя о том, что еще в апреле он, как атаман Великого Войска Донского, получил обращение от «боярина Шуйского».
В нем тот именем царевича Ивана призывал донских казаков примкнуть к походу с целью возвращения «отчего престола», а грамоту эту привез посланец Войска Запорожского.
В то же самое время в Москву из Чигирина приехал стрелецкий голова Василий Струков с вестью, что самозванец уже на Дону, а с ним 6000 сабель и 17 пушек казацкого войска.
Царь не знал о том, что казацкое войско на Дону было военной помощью гетмана крымскому хану против кавказских горцев, наказным гетманом был Демьян Лисовский (Лисовец), а вместо самозванца при корпусе находился Тимофей Хмельницкий.
Царь срочно приказал послать гонцов в Варшаву к братьям Пушкиным — требовать выдачи самозванца, так как Войско Запорожское входило в состав Речи Посполитой.
А к гетману выслать одного из самых удачливых московских дипломатов и разведчиков, Федора Моссалитинова, который и выехал в Чигирин из Москвы 8 августа 1650 года.
А от Варшавы, из посольства братьев Пушкиных, отрядить Петра Протасьева и дьяка Григория Богданова, чтобы найти «вора-Тимошку» и вывезти в Москву в железах.
Началась большая царская охота на «десятого», который не прятался, как другие самозванцы, а сам шел на контакт с послами-охотниками, так как был под надежной охраной контрразведчиков Лаврина Капусты.
Гетман решил идти до конца — он надумал показать Федору Моссалитинову «боярина Шуйского», так сказать, живым и невредимым.
18 сентября 1650 года новое московское посольство прибыло в Ромны, а оттуда поехало в Лохвицу.
Там посол Униковский узнал от местного атамана, что самозванец Тимофей Акундинов уже у гетмана.
Действительно, в ночь на 5 октября Тимофей был представлен Выговскому, а через два дня сам московский посол получил письмо от самозванца с предложением встретиться для переговоров.
Такой наглости от «вора Тимошки» он не ожидал, но все-таки предложил ему приехать для встречи на посольский двор в Чигирине.
Тимофей отказался. В конце концов, решили встретиться в церкви Пречистой Богородицы, но переговоры окончились безрезультатно.
А 13 октября, когда московитяне были приглашены к гетману на обед, за столом они увидели молдавских и польских послов, генеральную старшину, московского перебежчика, боярина Бориса Грязнова и «князя Шуйского», то есть Тимофея Акундинова собственной персоной.
Унковскому, как послу царя, нельзя было уйти и пришлось сесть за один стол с «вором Тимошкой».
Гетман принял послов для разговора через день. Василий Унковский сразу же повел речь о выдаче самозванца, но гетман отказал наотрез, подчеркнув, что Войско Запорожское беглых не выдает.
В ходе разговора он дал понять послу, что если царь примет Войско под протекторат, то самозванец покинет пределы государства и никакой военной помощи не получит.
После этого гетман отказался говорить о делах. 20 октября 1650 года гетман дал Унковскому прощальную аудиенцию.
Перед самым отъездом московские послы наведались к генеральному писарю Выговскому, и тот откровенно рассказал о том, что самозванец уже покинул пределы Войска Запорожского и теперь дело за московским царем: если он захочет принять Войско, то самозванца никто не поддержит. Не захочет — его дело, но самозванца вновь найдут, и тогда московскому царству тяжко будет.
С этим и уехал в Москву Василий Унковский.
Тем временем генеральный писарь Иван Выговский выправил Тимофею Акундинову подорожную, дал конвой в сотню проверенных казаков и рекомендательное письмо к Дьердю ІІ Ракоши.
Второе, тайное письмо получил начальник конвоя, который должен был проводить группу Лжешуйского к семиградскому князю и передать письмо Ракоши из рук в руки.
Царская внешняя разведка потеряла след самозванца до июня 1651 года. Ясно было только одно — гетман сдержал обещание: военной помощи Лжешуйскому он не дал, боевые действия против Астрахани Лжешуйский не начал, донских казаков не взбаламутил, на территории Войска Запорожского самозванца уже не было.
След Тимофея Акундинова отыскался в июне 1651 года в Стокгольме.
Нашли самозванца московские купцы из Новгорода Антон Гиблый и Михаил Стоянов вместе с попом московского торгового подворья отцом Емельяном.
История повторилась: самозванец сам вышел на новгородцев, сам вступил в контакт, сам старался пере вербовать их, но все попытки захватить его или уговорить вернуться в московское царство успеха не имели.
Тимофей вышел на шведского канцлера Оксенштерна и через посредничество Ракоци получил новое имя: теперь он был шведским дворянином Яганом Сенельсоном и находился под защитой шведской короны.
Царская охота на «десятого» продолжалась, но взять его не смогли, а Оксенштерн переправил самозванца в Ревель (Таллинн) и надежно там спрятал.
В сентябре в Стокгольм прибыл из Москвы разведчик Яков Козлов. Охота продолжалась. Козлову удалось руками начальника городской стражи Ревеля арестовать Тимофея, но канцлер приказал его отпустить, а московских разведчиков из города выдворить.
В декабре в Ревель прибыл еще один московский разведчик, дворянин Челищев, но шведы дали ему понять — в городе самозванца нет.
Однако разведчик продолжал поиски, и в апреле нашел Тимофея в Любеке, на континенте.
Челищеву, удалось выследить Константина Конюхова и, схватив его на одной из улиц Ревеля, переправить в Москву, где Кость попал в руки Ефиму Алмаз Иванову, дьяку Тайного приказа.
28 мая дьяк приступил к допросу и пыткам. В московских архивах сохранились протоколы допроса.
В марте 1653 года московские разведчики вышли на след Тимофея в Голштинии, но необходимо было точно установить личность подозреваемого.
А для этого нужно было разыскать человека, знавшего самозванца достаточно хорошо, этапировать его в Голштинию, показать ему Тимофея и уже тогда просить герцога Голштинского арестовать самозванца и выдать его Москве.
Полгода работали сыщики Тайного приказа и, наконец, в Енисейском остроге нашли такого человека — дьяка Василия Шпилькина, крестившего одного из детей Тимофея Акундинова.
Пообещав свободу и жизнь в Москве на пенсион, разведчики привезли дьяка в Голштинию и показали ему Акундинова. Шпилькин признал его.
После этого московские дипломаты приступили к обработке самого герцога, и тот согласился арестовать и передать самозванца, но взамен требовал беспошлинного проезда голштинских купцов с товарами через московскую территорию в Персию, что и торжественно обещал ему московский посол.
Тимофей Акундинов был арестован голштинской полицией в октябре 1653 года, закован в кандалы и направился в свое последнее путешествие по просторам Европы.
Когда въехали на московскую территорию, он решил покончить счеты с жизнью и бросился под карету, но ему не повезло. Перед первым допросом дьяк Ефим Алмаз Иванов приказал привести мать самозванца для опознания. Увидев свою мать в рясе монахини, Тимофей, чтобы сохранить ей жизнь, не опознал ее, но мать опознала сына.
28 декабря допросы в Москве закончились. Сохранились их протоколы: самозванец во всем признался, но так и не смог внятно пояснить, что им двигало.
«Тишайший» царь московский Алексей Михайлович указал: «Вора Тимошку Акундинова... вершить на Красной площади, четвертовать и по кольям растыкать», что и произошло в декабре 1653 года.
Так завершилась царская охота на Тимофея Акундинова, но память о нем казнью не закончилась.
Каждый год, начиная с 1653-го, в первую неделю Великого поста перед Рождеством Христовым, провозглашалась анафема — великое отлучение, по российскому церковному «Чину Православия», от христианской православной церкви имен Гришки Отрепьева и Тимошки Акундинова, потом к ним присоединились Стенька Разин, Иван Мазепа и Емелька Пугачев.
Так окончилась грандиозная по тому времени разведигра Богдана Хмельницкого, непосредственными исполнителями которой были генеральный писарь Иван Выговский и полковник Лаврин Капуста.»
Это собственно современная украинская версия биографии Т.Акундинова, но есть еще и современная русская версия, составленная так сказать «благодарными земляками». (http://wobla.ru/news/1078032.aspx) и она очевидно основывается на «сказке о воре Тимошке Акундинове» и тем не менее заслуживает чтобы ее привели тут полностью.
«Тимофей, или, как тогда писали — Тимошка, сын Акундинов, родился в 1617 году в Вологде. Его отец — Демид Акундинов, бывший стрелецкий десятник, торговал холстом.
Мальчик отличался отменным голосом и потому после соответствующего экзамена его определили в хор певчих епископа Вологодского и Великопермского Варсонофия. Владыка, которому понравился смышленый мальчишка, научил его грамоте и греческому языку.
В судьбе юного Тимофея приняли участие и другие знатные люди Вологды — воевода князь Львов обучил мальчика латыни, а дьяк воеводской канцелярии Патрикеев взял его на службу.
В семье Акундиновых случилась беда — в огне пожара сгорели и дом, и лавка с товаром. На помощь пришел епископ Варсонофий, приютивший семью погорельцев в своем доме. А вскоре он выдал замуж за Тимофея свою внучатую племянницу Татьяну, дав за нее богатое приданное.
Татьяна и Тимофей жили дружно. У них родился сын, а потом дочь. Родственники были рады за молодую семью, а воевода и дьяк были довольны служебными успехами Акундинова младшего.
В конце 1630х годов дьяк Патрикеев (кстати, крестный отец Татьяны Акундиновой) назначается на должность дьяка в приказ Новой чети.
Нужно сказать, что для провинциального дьяка стать вторым человеком в приказе (начальными людьми там были бояре) — повышение по службе изрядное.
Если мерить должность современными мерками, то Патрикеев стал первым заместителем министра.
Перебравшись на новое место службы, Патрикеев берет с собой и вологодского протеже, сделав его средним, а потом и старшим подьячим.
Опять-таки, если перевести должность в современную «табель о рангах», то Тимофей Акундинов становится начальником департамента (или управления) министерства.
Получить такую должность в двадцать пять лет — предел мечтаний!
А жалованье составляло тридцать рублей в год! Если учесть, что ремесленник получал в день одну копейку (стоимость сотни яиц, пары куриц или четверти ведра водки), то совсем даже неплохо.
Вот только увлекся парень азартными играми…
Как результат — проиграл жалованье, влез в долги. Чтобы отыграться, «одолжил» у друга жемчужное ожерелье, взял в приказе казенные деньги. Потом — продал все приданое жены, включая дом.
Недовольная жена пообещала пожаловаться на него крестному. Ну а дальше… Тимошка отводит детей к соседям, а сам запирает жену в доме и сжигает ее живьем.
Прихватив с собой друга и собутыльника Костку Конюхова, Тимофей бежит прочь из Москвы.
Но бежит он почему то не на Дон или в Запорожскую Сечь, где скрывались все русские разбойники, а в Польшу, к королю Владиславу.
Живет там целых три года, называя себя Иоанном Каразейским, наместником Вологодским и Великопермским.
В общем, живет себе и живет за счет польской казны. И может быть, жил бы себе припеваючи и дальше, но дернул его черт назваться сыном покойного царя Василия Шуйского.
Может, лавры Лжедмитрия покоя не давали, а может, хотел, чтобы король ему пансион увеличил.
Не учел он только одного — в Москве очень не любили самозванцев. Тем более таких, что выдавали себя за царских детей.
Был на Руси печальный опыт…
И в дело вступила специальная служба Посольского приказа, которая позже станет Приказом Тайных дел — прототипом современной разведки и контрразведки. «Посольские псы», как их называли, напав на след, жертву уже не упускали…
Тимофею пришлось спешно бежать. Вначале он оказался в Молдавии, у господаря Василия Лупы.
Но тот, не желая связываться с Россией, переправил нежданного «царевича» в Турцию.
Изначально там приняли беглеца ласково. Еще бы! Османская империя, находившаяся не в самых лучших отношениях с Россией, была не против иметь у себя царского сына.
Однако турки неплохо знали русскую генеалогию и потому стали задавать «неудобные» вопросы: как же так случилось, что у бездетного Василия Шуйского оказался сын?
И почему «сыну», по мнению лекарей, лет двадцать семь — тридцать, а должно быть уже под сорок?
В конечном итоге Тимофея решили казнить. Вот тут он быстро раскаялся и пожелал принять ислам…
Отказывать в такой просьбе нельзя, потому пришлось простить «Лжеиоанна» и устроить обряд принятия веры — со всеми вытекающими последствиями.
«Новообращенному» нашли кров, приставили к нему учителя и даже пристроили на службу.
Казалось — живи и радуйся. Но он умудрился пробраться в чужой гарем, обольстить чью-то жену, за что вновь был приговорен к казни.
Ожидать смерти Тимофея поместили в башню вместе с такими же бедолагами. Казалось — ничто не может его спасти.
Но Акундинов каким-то чудом сумел связаться с православными сербами, убедить их в том, что «злобные бусурмане» держат в плену русского царевича.
Сербы, которые всегда с благоговением относились к России, сумели выкупить «безвинного страдальца» у караульных и переправить в Сербию…
Там Тимофей изображал из себя русского царя в изгнании, давал советы, наставления и в конечном итоге изрядно всем надоел.
А тут еще и появление «посольских псов», которые шли по пятам… Сербы, щедро одарив «Иоанна», отправили его в Италию.
В Италии Тимофей первым делом отправился к самому Папе.
Его Святейшество благосклонно выслушал рассказ и милостиво разрешил облобызать свою туфлю, но признать официально Джованни Каразейски русским царевичем отказался.
Не помогло и обещание перекрестить всех православных схизматиков в истинную католическую веру взамен помощи Ватикана.
Чтобы улестить Папу, Тимофей сам принял католичество. Однако и Папа, и кардиналы оказались непреклонны.
Единственное, чего удалось добиться Тимохе — получить от Ватикана грамоту, в которой он назначался уполномоченным по обращению в католичество… запорожских казаков!
Далее путь Тимофея лежал к гетману Богдану Хмельницкому. Гетман, который в тот момент размышлял, к кому бы ему податься — к туркам, русским или полякам, встретил самозванца благосклонно.
Опять-таки: царевич он или нет, неважно, но в любом случае можно по придержать Иоанна Каразейского Шуйского для шантажа русского царя…
Но вот незадача: у гетмана появились «посольские», которые потребовали выдачи Акундинова.
Гетман оказался в сложной ситуации. С одной стороны, выдать самозванца означало нарушить заповедь «с Дона да с Сечи выдачи нет».
С другой — ссориться с русским царем, который поставлял казакам оружие и порох по льготной цене, тоже не хотелось…
Посему гетман принял соломоново решение — отправил Акундинова своим посланником к князю Трансильвании Георгию Ракоци, склонять того к союзу против польского короля. (Отмечу, что параллельно Хмельницкий вел переговоры с Москвой о союзе против татар и с Польшей — о союзе против… России!)
В Трансильвании Акундинов подружился с князем, но, увы, помочь тот ничем не мог.
Тогда, получив от Ракоци грамоту о дипломатическом иммунитете, Тимофей отправляется в Швецию, где правит юная и очень мудрая королева Христиана Августа.
В приграничной полосе его дважды арестовывают и дважды едва не выдают русским. Однако ему везет, и Тимофей добирается до Стокгольма, где становится фаворитом самой королевы и доверенным лицом ее правой руки — канцлера Акселя Оксенштерны.
Но шведский парламент и слышать не хочет, о каком то русском царевиче, а уж тем более тратить деньги на войну с Россией.
Не помогает и то, что Тимофей принимает лютеранство — религию, являвшуюся государственной.
Напротив — это оказалось ошибкой, потому что королева была поклонницей католичества.
А тут еще в Стокгольм явился дьяк Посольского приказа, которому было поручено подписать выгодные для Швеции торговые соглашения — при условии, что королевство выдаст самозванца…
Словом, Акундинову вновь пришлось бежать. Он вдоволь поездил по Европе, по куролесил в немецких княжествах, принял протестантство и даже сподобился составить автобиографию «царя-философа», на основании которой о деяниях «Иоанна» была написана книга!
Решив немного отдохнуть, Тимофей отправляется в Голштинию, сводит знакомство с герцогом Фридрихом (прапрадедом будущего русского императора Петра III).
Но там удача от него отвернулась. Фридрих, будучи прагматичным человеком, соглашается выдать Акундинова русским властям взамен торговых льгот для голштинских купцов!
Тимофея Акундинова доставили в Москву и подвергли допросу с пристрастием.
Но даже на дыбе Акундинов не уставал повторять, что он законный русский царь. Ему устроили очные ставки с друзьями, родственниками (в том числе с матерью и сыном!), но он продолжал упорствовать.
В декабре 1653 года Тимофей Акундинов был четвертован. Голова была выставлена на Лобном месте, а части тела развезены по городам. Левая рука была отправлена в Вологду»…
В качестве эпилога и, так сказать в защиту «бедного гусара», хочу за молвить о Т.Акундинове перед читателем и свое слово. Все предыдущие биографии Т.Акундинова, упускают важную его личностную черту. Он был поэтом и очень неплохим, как для своего времени, представляя так называемую « приказную» школу.
В «дебрях» Интернета, чудом удалось разыскать отдельные сохранившиеся стихи Тимофей Акундинова.
«По что, Москва, зло все забываешь, -
А мне, природному своему, повинности не воздаваешь?»
Ну и совсем уж, пророческие строчки, прямо как о судьбе династии Романовых?
Мой верный милый читательнику,
Не дивись настоящему враждебнику,
Что он в наследии нашем господствует –
Так ему мир, а не Бог дарствует,
Который злых возвышает,
А благих отнюдь уничижает.
Смотри же не начала, но конца,
Да будешь мудр до конца.
Кто сначала скачет,
Тот напоследок плачет.
Кроме того Т.Акундинов составил (1646) полит. декларацию в стихах, в которой заявлял о своих притязаниях на московский. престол,
Декларация московскому посольству
(отрывок)
Хвала милостивому святому Богу!
От неприятеля бежав, чрез восемь земель,
не приткнули мы о камень свою ногу,
А не нарушили здоровья и чести сана,
И ныне есть мы под крылами милости турецкого Ибрагим султана,
Двух цесарств и ста царств, и двухсот пятидесяти королевств,
трёх частей света монарха,
Что может стереть неприятеля и моих карки;
Его же слава по то ся на земли пусть сладит,
Пока в небе звёзды и месяц светит.
Акундинов выступал против Романовых («а все то от Филарета были злых браней дела»), обличал боярство («тяжко от бояр народу и тесно »), призывал читателей не забывать о своём «подлинном государевиче».
Т.Акундиов является автором посланий к Дубровницкому кн. Милутину, Конюховскому и др., которые стилизовал под «государевы грамоты».
По сообщению А. Олеария, написал автобиографию на лат. яз., хранившуюся в Виттенбергском унте. Владел лат., итал., тур. языками, изучал астрологию.
Рассказ о деятельности Б.Хмельницкого и украиско - татарских отношениях в 1650г. будет неполным без отдельного повествования о молдавском походе Б.Хмельницкого.
Б.Хмельницкий сам разработал и осуществил план военного похода на Молдавию.
Было два варианта или идти с татарами в Московию, как это предлагал Крымский хан, но с неопределенными шансами на успех, или военный поход на слабую, но богатую Валахию (Молдовия) Мо, на чем настаивал Б.Хмельницкий.
Переговоры с Крымским ханом велись по этому вопросу с 20 июня 1650г.
М.Грушевский так описал этот поход:
«Заодно хан посылает своего посла к королю, призывая его тоже к нападению на Москву: когда не может сам идти, пусть вышлет литовское войско между тем, откладывая главный поход на позже — когда разрушается и сам хан, приготовившися за зиму; что земель добудется, все то будет королеве — только Астрахань возьмет хан себе 3). Пусть же войско казацкое идет и ничего не боится: хан будет стоять с ним против всякого неприятеля (понимай Ляхов). А когда откажется и не пойдет — тогда приязни и союзу конец!
Б.Хмельницкий посоветовал хану заменить войну с Москвой нападением на Молдавию, чтобы поставит под свой контроль хозяина Лупула, который, хоть и являлся вассалом султана, оскорбил его некоторыми своими недавними действиями.
Тогда татарское войско, как то его обычай - что оно не любит возвращать без здобичи — особенно беи и мурзы, и целое важнише войско, упали к ногам калґи-султана, чтобы их не вел обратно к дому порожнем.
И напомнив ему большую несправедливость и вреда — за которых наш брат очень жалился на Валахов, своим горячим и усильним проханнем произвели на Валахов, и то так сия стало”.
Хан брал себе из того притоку напомнить варшавскому дворовые, что он не допустит никаких враждебных шагов со стороны Ричи посполитой или ее маґнатов против казаков, с которыми он заприсяг на том согласие, и когда действительно с польской стороны дан был повод Казачеству чувствовать себя в опасности с сеи стороны, то сие совсем недопустима вещь на будуче.
Когда польские господа или старосты имеют на казаков какие-то гневи, хан решительный жаждал от короля, чтобы он у них те гневи “потлумив” — от сего будет зависеть приязнь между обоими обладателями.
По той причине как султан калґа со своими Татарами и с казаками, спарившись вместе, хотел идти на московские края, Хмельницкий отговорил того калзи: говаривало теперь недогидний время идти на Москву, она имеет войско на поготови.
А посоветовал напасти на Волощину — “Бо там застанем Валахов не приготовленными, а земля богата, была долго у покоя.” А повод войны с Валахами такой, что хозяин заступил с войском (дорогу) татарскому войску, как шло из Польши с пленом, бил Татар на переправах и плен у них отбирал.
Следовательно советовал (Хмельницкий) калге, чтобы помстился за свою несправедливость. Калґа легко дал себя на то подговорить, повернул войско на Волощину и с ним пошли козаки”.
Собрав казацкое войско под Уманью в 20-х днях августа н. ст. в количестве 70-80 тыс., как говорили в гетманском штабе, со значительной артиллерией, и имея на левом крыле татарский корпус, что считали на 20-30 тыс., гетман в последних днях августа пришел из околиц Умани, приблизительно в направлении нынешней железной дороги Умань-вапнярка, на берег Днестра и отаборился в Ямполи, напротив молдавского города Сороки
22 августа с. с. (1 сентября) он был сам в Ямполи, как свидетельствует выданный здесь универсал.
Заранее себя пустил за Днестр Татар, по-видимому из тех же мотивов, из которых вообще он и его окружение составляли инициативу сего похода на Татар, а может и выжидал, как принимает сей марш Потоцкий со своим войском .
. А дальше, поставив сильный залог против его, тоже перешел за Днестр и занял, Сороку, в первых днях сентября 1650г.
Татары между тем уже распустили свои отряды по целому краю: одна часть Орды пошла на запад, за Прут, вторая вдоль Прута на долину, распуская свои отряды на право и лево, своим обычаем.
Хан стал кошем на полях Цецорских, а гетьман заложив свой табор под Вламником.
Татары разоряли страну, по мере прохождения по ней. Столицу Лупула – Яссы, разграбили вместе казаки и татары. Лупул бежал в бывшую столицу Молдавии Сучаву и запросил мира.
Поляки были разгневаны и удручены молдавским походом Хмельницкого, поскольку они считали Лупула польским вассалом.
Партия войны быстро стала набирать влияние в Варшаве. Её главный противник канцлер Оссолинский, в дни молдавской похода Хмельницкого, умер. Под влиянием магнатов на его место был назначен епископ А. Лещинский.
Николай Потоцкий, возвратившийся из татарского плена в марте 1650 г., и Иеремия Вишневецкий стали главными выразителями общественного мнения.
Была выдвинута мысль о начале превентивной войны против казаков. Магнаты опасались, что народное движение захватит! польских крестьян.
На чрезвычайной сессии в декабре 1650 г. принял решение о всеобщей мобилизации польской и литовской армий, а также о большом повышении налогов в связи с предстоящей войной.
Было решено также пригласить наемные войска из Германии (после окончания Тридцатилетней войны почти повсеместно в Европе было огромное количество свободных профессиональных солдат).
В свою очередь Б.Хмельницкий в ответ на польские планы реванша, в качестве превентивных мер защиты, ускорил создание военно-политического союза с Оттоманской империей.
В декабре 1650 г. посланники Хмельницкого возвратились из Константинополя с известиями о том, что султан дал согласие о протекторате турок над Украиной.
Данное событие русские, польские и украинские историки трактуют совершено по-разному.
Русские, отрицают факт принятия Украины под протекторат турок, по той причине, что им надо юридически доказать законность решений Переяславской Рады, польские подтверждают этот факт с цитирование подлинных исторических документов захваченных у Б.Хмельницкого в 1651г., и до сих пор, кстати полностью неизученные, хранящихся в польских архивах, украинские, скажем тот же М. Грушевский полу-признают этот факт.
30 июля 1650г. гетман торжественно принимал у себя турецкого посла Османа-аґу, старшего покойового султана.
Османа-аґу, сообщал, что гетманские письма писаны к султану и к “полковника янычарского” именем Запорожского войска, были получены и донесения султану.
Султан выразил большое утешение по поводу выраженных там дружеских чувств, тесной дружбы гетмана с крымским ханом и готовности вместе с ним стать на помощь Оттоманской Порте, и заявленного намерения прислать свое посольство в Цареград ( Константинополь, Стамбул- автор).
Султан, мол, высказался так:
„Дай Боже, чтобы только пришли, буду их хорошо уважать, чтобы на потомные времена и потомки наши в согласии и приязни между собой жили”.
Тем временем “цесарь” (султан) обещает помощь казакам на каждого неприятеля — "но под таким заведением: от всего вашего войска дорого морем дорого полем нашему цесарю в его панству, чтобы никакого вреда не было” — “на том непременное рыцарское слово, и напотим с какой бы стороны неприятели на вас порвались, вы того бдите, и как много вам от нас будет дано.»
Дружба с крымским ханом рекомендуется и на будущее, как самая тесная — в походы ходить вместе, все делать за общим пониманием, и общих послов слать к Царьгороду.
Будущее посольство привезет и подарки от султана, пока еще подарков не ссылается.
Три дня спустя Гетман посылал с Осман-аґой своих послов: полковника киевского Антона Ждановича, своего свояка ("братанка”) Павла Яненко и белоцерковского сотника.
С ними турецкому султану Б.Хмельницкий направил и свое послание.
«Сиятельный, милостивый цесарю турецкий, пан наш велико милостивый!
На долгие и неизмеримые лета хорошего здоровья и счастливого над всеми властвования вашей цесарской милости желаем.
Поклон и службы наши!
Письмо от Бегдашъ-аги нам отдано. С которого письма ворочаемый, же ваша цесарская милость, пан наш милостивый, на нас слуг своих.
Очень мы ныне с того тешились всем войском нашим Запорожским, и очень просим вашей цесарской вельможности, абы на нас, слуг своих, был ласков.
Гдыже мы за всякое братство и приязнь с ханом его милостью готовы всегда до услуг вашей цесарской вельможности и против каждому неприятеля стоять
Также казакам заказали, чтобы в панства вашей цесарской милости не вторгались. И всегда того остерегать будем, чтобы ни один неприятель не пришел и зла в панства не чинил.
Тераз възгод за стоять с Татарами, один за один вместе добываться — дай Боже так и на веки [быть] в приятстве, [недобра] хотеть всякому неприятелю, ас ласки вашей цесарской милости отдавать!
До тех часов писаний наших не посылали, что нас недомочь такая зашла, — якобы лучшие послы у вашей цесарской милости были.
Приязни нашей за все то с ханом его милостью разрывать — чего не доказали!
Тераз обачивши милостивой ласки вашей цесарской милости, послов наших до вашей цесарской милости с верным поклоном посылаем от всего войска Запорожского.
Кдыжъ мы до конца звыкли присяги своей держать — [только неприятели звикли присягу свою ломать и навсегда зражать.
Ежели бы яка от Ляхов измена была, или от Москвы или от Венгров, или от иных каких неприятелей, мы вашей цесарской милости ознаймим, и с вельможным ханом его милостью сноситься во всем будем.
Ежели бы который неприятель что с послами царя московского мыслил, всегда будем вашей цесарской милости сообщать.
И то обещаем , яко зычливый слуги вашей цесарской милости, же ани полем, ани морем не будем вступать, ни один неприятель в панство Турецкое будет с пыльности нашей вступовати.
А мы на ласку вашей цесарской милости слуговать, с жадными неприятелями своими не будем терпеть.
Жебы, то все с ласки вашей цесарской милости также отслуговать, готовы мы! Если бы что вовек стороны дел военных было, зычливо с ханом его милости ведомо чини.
Любо послы в. цесарской милости нашей забавы, теды в дому нас не застали: тогда мы войско наше выправовали на услугу хана е. милости, — за что в. цесарская милость не рачте [(гневайтесь)].
О своєм всем тако Осман- ага, посолъ вашей цесарской милости, яко и наши послове вступовать ласкав.
На котороє просим, жебы послове без забавы от вашей цес. милости отправованы были, а мы завсегда слугами в. цесарской мил. готовы.
И тераз поклон наш низкий до ног в. цесарской милости отдаем.»
Польские дипломаты тоже «не спали» в Стамбуле, и уже 20ноября 1650г. в Варшаве достоверно узнали, о том, что Б. Хмельницкий получил от султана хоругвь, сложил ему присягу на верность и пообещал поднять оружие не только на Польшу, но и на другие соседние государства и сделать их данниками Оттоманской империи.
Б.Хмельницкий получил за то от Турецкого султана титул “Сторожа Оттоманской Порты”.
А. Кисель в свою очередь доносил королю, как о возвращении со Стамбула казацких послов, так и о том, и что выслано эмира, с тем дополнением, что также и силы румелийски, мунтянски, валашские должны быть готовы (в помощь казакам), когда сего будет потребность.
В Константинополе (Стамбуле) определенно двор, чтобы (казаки) держали своих резидентов (послов).
В Чигирин прислано турецкого чауша (дипломатический чин во времен османской империи типа дипломатического курьера - автор), который там остается, то ли из приказа визира, чтобы развеять, что здесь между нами будет делаться — толи с воли гетмана запорожского”.
Опустошение Валахской земли татарами и казаками прощено.
Окончательно же, юридическое принятие Украины как субъекта международного права в лице Войска Запорожского, под протекторат Османской империи было оформлено грамотой турецкого султана выданной в марте 1651 года.
Поэтому с этого времени, можно считать прекращение автономии Украины в составе Речи Посполитой.
Кстати, с грамоты, поляки, захватившие ее в 1651г. вместе с архивом Б.Хмельницкого узнали, что Султан, в выражениях пышных и гиперболических, сообщал:
[b]“Славу князей народа христианского выбранного между большими в нации Месиевий, гетмана казацкого Богдана Хмельницкого, которого конец пусть будет щастливый” — «что он принимает его субмисию, готовь трактовать его как иных королей христианских и нести ему помощь во всех потребностях.
“Ваши слова полные повиновения и приязни и все написано вами о вашем войске и ваших неприятелей было обнято нашей мудростью, что обнимал весь мир”
“Моя мудрость поняла, что вы сердцем и душой привязались к моей большой империи — что будет существовать вечно — и что в своем повинове