Хотя время было довольно позднее - где-то начало двенадцатого ночи, - дома никого не оказалось (Валентина, по всей видимости, ночевала сегодня у своего будущего мужа), и поэтому никто не смог помешать мне в моем замысле.
Первое, что я почувствовал, когда вышел из квартиры, - необычайную слабость и головокружение, но я успокоил себя тем, что, возможно, то же самое испытывает любой - даже вполне здоровый - человек, когда после длительного пребывания в закрытом помещении вновь неожиданно оказывается на улице.
Ночь, по счастью, выдалась довольно теплая, совсем не октябрьская - ни шороха, ни ветерка кругом, только звук моих торопливых шагов, далеко разносящийся по пустым улицам. Я старался идти быстро и, хотя меня то и дело бросало из стороны в сторону как пьяного, до знакомого дома добрался меньше чем за двадцать минут.
Окно в четвертом этаже не горело, но это уже не могло меня остановить. Поднявшись на Аделину площадку, я долго жал на кнопку звонка, потом стал изо всех сил барабанить в дверь, нисколько не заботясь о соседях. Та лишь жалобно поскрипывала под моими ударами, но я был неумолим, всерьез вознамерившись снести ее с петель, и, несмотря на общую слабость, наверняка так бы и сделал, если бы не сварливый старушечий голос из квартиры напротив, сообщивший через цепочку, что хозяев шестнадцатой квартиры нет дома.
- Хозяев? Вы говорите - хозяев? - я ухватился за эти слова соседки как за спасительную ниточку - а вдруг Бонифат все-таки разыграл меня - разыграл самым чудовищным образом! - И кто они? Вы их видели?
- Ну, знамо дело, видела! - охотно пустилась в объяснения старушка. - Дворник энтот с такенным горбом - ох и урод! - и сестра его, шалава.
- И что, они были вместе?
- Да нет, милок, вместе я их ни разуть не видела. Они все больше поодиночке шастают. Горбун, тот только по утрам из дома нос кажет, кады двор метет. А ее я и видала-то всего раза два. С кавалером под ручку. И кажный раз с новым. Одно слово - шалава!
- А где они сейчас?
- Да уж два дня как уехали.
- Уехали? А куда?
- Не знаю, милок. Но вроде как далеко, в другой город… А что это ты ими так антиресуешься? Никак знакомый ихний? Али квартеру себе присматриваешь?.. Так опоздал ты. Квартера уже продана. Новые жильцы со дня на день въехать должны. Люди пожилые, солидные, не чета энтим…
Но я уже не слушал и, понурившись, медленно спускался вниз по ступенькам - подальше от словоохотливой старушки с ее досужливой трескотней, подальше от квартиры № 16, подальше от этого дома. В голове, отдаваясь болью в висках, стучала, повторяясь, одна-единственная фраза: «Не успел!» Да, не успел. Слишком поздно дошел до меня призыв из того, другого мира. Слишком поздно…
Выйдя из подъезда, я вдруг снова почувствовал что-то вроде удушья. Только бы не упасть! Жадно хватая ртом студеный ночной воздух, на нетвердых ногах двинулся в обратный путь…
Не помню, как я добирался до дома. В глазах то загорались, то гасли елочные фонарики, каждый шаг давался с большим трудом. Слабость одолела меня примерно на середине дороги. Земля вдруг покачнулась под ногами, поехала куда-то вбок, а потом, резко изменив направление, стремительно надвинулась на лицо. Это было последнее, что я увидел, перед тем как лишился сознания…
После всех этих событий в моих мыслях как бы образовалась брешь. Плохо помню, что происходило со мной дальше, да это, наверно, и неважно, ибо, окончательно убедившись в том, что Адела потеряна для меня навсегда, я полностью утратил интерес к жизни, погрузившись в то коматозно-безразличное состояние, в котором пребываю, собственно, и доныне.
…Кажется, кто-то из соседей, наткнувшись рано утром на мое безжизненное тело, распластанное посреди тротуара, кое-как привел меня в чувство, а потом помог добрести до квартиры.
…Затем были долгие часы неподвижного лежания на диване, изредка прерываемые приступами бессознательной слезливости, граничащей с истерикой, либо ужасными видениями, ночи напролет не позволявшими сомкнуть глаз.
…Затем - тягостный визит каких-то двух типов (совсем не помню их лиц), назвавшихся специалистами по душевным болезням - их, видимо, вызвала Валентина, все это время приглядывавшая за мной, - которые задали мне массу нелепых вопросов, начиная с того, мочусь ли я ночью в постели, и заканчивая тем, когда и отчего умерли мои родители. Я начисто забыл, что отвечал им - по-моему, нес несусветную чушь, - но хорошо помню вынесенный ими вердикт: немедленная госпитализация.
Вот так я и оказался здесь, за городом, в этой довольно мрачной больнице с очень длинным названием, из которого я запомнил только одно слово - «профилакторий» и которую для краткости называю просто «психушкой». И хотя с самого начала говорилось, что я определен сюда не надолго - неделю - от силы две, - мое пребывание здесь длится уже года полтора, если не больше.
Я, впрочем, не жалуюсь. Содержат меня в целом прилично - правда, при этом ужасно достают. Весь мой день рассчитан буквально по минутам: завтрак, обед, ужин, недлительные прогулки по больничному парку в компании таких же отрешенных от всего горемык (о каждом из них можно написать целую историю, но это сейчас не входит в мои планы), беседы с моим лечащим врачом.
Высокий, подтянутый, с благородной сединой на висках, поначалу он произвел на меня благоприятное впечатление. Проникшись к нему доверием, я в один из дней даже попытался рассказать ему в немногих словах мою горестную повесть. Он внимательно слушал, кивал, что-то записывал в блокнот, но конечно же ничему не поверил. Я понял это чуть позже, после того как меня в течение недели не выпускали на прогулку в парк, а также подвергли нескольким сеансам электротерапии.
Поэтому я дал себе зарок впредь держать язык за зубами, а поскольку хранить все в тайне с каждым днем становилось для меня трудней и трудней, уговорил врачей дать мне возможность изложить эту историю на бумаге. Так появились на свет мои записи, которые вы, возможно, держите сейчас в руках. И пусть мой рассказ многим из вас покажется неправдоподобным или попросту выдуманным, я-то знаю, что все это было в действительности, и самое неопровержимое тому доказательство - то, что я сейчас нахожусь в этих стенах.
Иногда, в часы уединения, я задаю себе вопрос: как бы сложилась моя жизнь, не повстречай я на своем пути Аделу? Конечно, не было бы этой чертовой больницы, людей в белом с их каждодневной назойливой участливостью и добрыми улыбками Иуд, не было состояния опустошенности при мысли о том, что ожидает меня в будущем. Но, с другой стороны, я бы никогда не испытал того душевного взлета, того безумства страстей, которые озарили серость моих буден огнем такой небывалой яркости, что при одном лишь воспоминании об этом мне хочется зажмуриться. Разве о таком можно жалеть! И пусть я сейчас один из самых, может быть, несчастных людей на свете - еще так недавно я был счастливейшим из смертных, и это главное!
Я уже не говорю о том, что число моих потерь не идет ни в какое сравнение с теми, которые, возможно, понесла любившая меня девушка. Эта мысль посетила меня недавно, и чем больше я думаю об этом, тем все больше убеждаюсь в правильности своих выводов. Да, все было именно так! Решившись все-таки удовлетворить мое любопытство, Адела (а с ней, конечно, и Бонифат) пожертвовала всем, может, даже собственной жизнью - разумеется, если такое понятие существует для обитателей того, другого мира… А впрочем, какая разница! Все равно наши пути уже никогда не пересекутся. Ну, если только… если только я когда-нибудь не решусь распроститься со своим земным существованием.
Да, что греха таить, мысли о смерти последнее время все чаще приходят мне в голову, уже не вызывая того панического страха перед неведомым, который, наверно, рано или поздно испытывает каждый, готовясь шагнуть за черту. Ведь теперь мне известно о существовании других уровней и что в одном из них меня, возможно, ожидает Адела. Нередко мне вспоминаются ее слова, сказанные тогда во сне: «Если бы мы с тобой жили в другом мире, все было бы иначе». Они вселяют в меня надежду, которая - я знаю - в любой момент может стать реальностью. Все зависит только от меня, от моей решимости переступить роковой барьер. В конце концов, что связывает меня с этой жизнью?
Врачи твердят мне изо дня в день, что мои дела идут на поправку, что скоро я окончательно выздоровею и смогу покинуть это не слишком уютное заведение. Я не очень-то им верю: их профессиональный долг постоянно врать своим клиентам, вселяя в них надежду даже тогда, когда никакой надежды, в общем-то, не осталось. Я уже не говорю о том, что совершенно не считаю себя больным, если, конечно, не называть болезнью состояние душевной подавленности, владеющее мной последнее время. Но пусть даже их прогнозы окажутся верными… Что ждет меня за стенами «психушки»? Куда я пойду?
Квартиру моя бывшая супруга наверняка либо продала, либо, воспользовавшись моим невменяемым состоянием, давно переписала на себя (последнее время она, помнится, частенько наезжала в больницу, якобы для того чтобы проведать, и всякий раз подсовывала мне какие-то документы, которые я подписывал, даже не вникая в содержание), и теперь, по выходе на свободу, мне, полагаю, в лучшем случае придется перебраться на постоянное жительство в какую-нибудь каморку, вроде той, где мы когда-то встречались с Бонифатом, а в худшем - пополнить собой и без того многочисленную армию бомжей. Так неужели ради этого стоит отказываться от своего замысла?!
Впрочем, к чему эти никому не нужные переливания из пустого в порожнее? Пора признаться в том, что решение мной давно уже принято. Иногда мне кажется, что оно было принято еще перед тем, как я написал первую строчку моих воспоминаний. Я и взялся-то за них, наверно, только для того, чтоб оттянуть на какое-то время решительный момент… А может, это была попытка хоть как-то оправдаться перед собой за совершенные ошибки?..
Теперь это уже неважно. Моя рукопись подходит к концу, а значит, настало время, как говорится, привести задуманное в исполнение. Осталось только поставить точку и… Нет-нет, меня вовсе не пугает то, что ожидает где-то там, за гранью. Страшен, пожалуй, лишь сам процесс… Вдруг это окажется слишком… ну, что ли мучительно?.. Хотя, думаю, десяти таблеток люминала вполне достаточно для того, чтобы мое путешествие отсюда туда совершилось достаточно плавно и безболезненно…
Ну, все… Времени на душевные излияния почти не осталось. Дело сделано, и поздно о чем-либо жалеть… Что-то я еще хотел сказать на прощанье… Да, последние дни меня часто мучает вопрос: почему эта история произошла именно со мной? Может, во всем этом есть какой-то смысл, пока еще скрытый от меня? Возможно, если бы я еще раз внимательно перечитал рукопись… Но, думаю, у меня уже вряд ли получится. Вероятно, это сделает кто-нибудь другой… Хотя о чем это я! Кого всерьез может заинтересовать исповедь пациента психиатрической лечебницы! Скорей всего, этой повести суждено до конца дней пылиться в каком-нибудь темном шкафу, вложенной в историю моей болезни. Ну и Бог с ней!
Сейчас, по-моему, самое время подумать о чем-то более важном, значительном… Как назло, в голову не лезет ничего путного!.. Жутко слипаются глаза… Господи! Ведь все это я вижу в последний раз! Надо запечатлеть в памяти эту палату, эту кровать в углу, этот маленький столик, за которым я сейчас сижу, лист бумаги, исписанный моими каракулями (рука уже почти не слушается меня), горящую лампу на длинной изогнутой ножке…
Полчаса назад заглядывала медсестра и приказала, чтобы я немедленно ложился и тушил свет… Да-да, сейчас я это сделаю… Сейчас я щелкну кнопкой, и ночь, прятавшаяся все это время за окном, беспрепятственно войдет в комнату, заполнит все вокруг густой чернотой, и это будет означать одно - то, что меня уже нет здесь… я в пути… я спешу на встречу с неведомым…
2003 г.
