Я проснулся в холодном поту и, помню, еще долго неподвижно сидел на своей лежанке, прислонившись спиной к стене.
За окном был уже день, теплый погожий день середины октября, но как не вязался он с тем, что творилось сейчас в моей душе…
Вечером из своей двухдневной поездки вернулась Валентина, сразу же наполнив дом шумом и суетой. Она размашисто ходила по комнатам, хлопала дверями, громко разговаривала, смеялась - а я мечтал в этот момент только об одном: забиться куда-нибудь в самый дальний угол, подальше от глаз, и посидеть там, сжавшись в комок, не думая ни о чем. Но не тут-то было! Моя супруга спешила обрушить на меня целый ворох совершенно не нужных мне новостей, передавала приветы от своих родственников, которых я, честно говоря, забыл уже как и зовут, постоянно тормошила, задавая какие-то нелепые вопросы и раздражаясь, когда я отвечал на них хмуро и невпопад. Наконец, ближе к ночи, она заметила, что у меня как будто нездоровый вид, и, посоветовав принять таблетку от головной боли, отпустила восвояси.
Я поскорее укрылся в своей комнате и тут же попытался заснуть. Однако на этот раз все мои усилия оказались напрасны - сон упорно бежал от меня, а в голову лезли разные мысли, связанные с моим последним посещением Аделы. Сначала я просто гнал их прочь, но они возвращались вновь и вновь, высвечивая в памяти некоторые эпизоды, на которые я поначалу не обратил внимания и которые никак не укладывались в жесткие рамки выдвинутой мной версии тех странных событий, что приключились со мной сегодня.
Например, оставалось неясным, чем так сильно была напугана девушка, когда ни свет ни заря пыталась вытолкнуть меня за дверь? Почему, если с самого начала знала, что Бонифат находится в соседней комнате, забеспокоилась об этом только утром? Да и зачем ей вообще понадобилось выставлять меня из квартиры? И потом, что это за странные звуки, которые я слышал, стоя под дверью? Это были вопросы, на которые пока что не было ответов.
Имелось также обстоятельство, волновавшее меня ничуть не меньше остальных и которому вначале я не придал значения: на шее Бонифата, когда он пялился на меня из глубины коридора, я заметил такой же, как у Аделы, кулон в виде иероглифа, в темноте слабо отсвечивающий красным. На первый взгляд, ничего сверхъестественного в этом, конечно, не было. Действительно, что странного в том, что у брата имелось похожее с сестрой украшение. Однако что-то мне во всем этом не нравилось. Почему-то я был убежден, что это один и тот же кулон. Но как в таком случае он оказался у Бонифата? Быть может, он завладел им насильно? В таком случае звуки, долетавшие до меня из-за двери, были скорей всего звуками борьбы. Или я опять ошибаюсь?..
Я понимал, что, лишь ответив на все эти вопросы, сумею добраться до истины и разгадать эту чертову тайну. Но для этого мне было просто необходимо снова встретиться с Аделой.
Когда путем логических умозаключений я пришел к этому решению, то сразу как-то успокоился и взял себя в руки. Мое дальнейшее существование уже не казалось мне сплошным черным провалом - где-то в глубине животворным лучиком забрезжил свет надежды. А может, и впрямь все было совсем не так, как я нарисовал в своем воображении? Может, сгустив краски, я слишком поторопился с выводами? Да, скорей всего это так, и настоящую правду мне еще предстоит узнать.
Вот только бы она не оказалась намного ужасней той, которую я себе сгоряча напридумывал!
Несмотря на то, что буквально сгорал от нетерпения положить конец всем этим загадкам, в знакомый двор я отправился только через три дня. Пусть-ка Адела тоже помучается неизвестностью, рассуждал я, и, возможно, пожалеет о том, что была так несдержанна со мной в нашу последнюю встречу.
Какова же была моя досада, когда, придя на место, я увидел, что окно в четвертом этаже не горит. Значит, я все-таки опоздал, хотя явился так же, как и в прошлый раз, даже чуть раньше. Может, Адела изменила своему обычному расписанию, из-за того что световой день сделался теперь намного короче? Что ж, вполне допустимое объяснение.
Потоптавшись еще какое-то время на месте, я со вздохом повернул обратно, подбадривая себя тем, что завтра, возможно, мне повезет больше.
Но когда на следующий день, специально отпросившись с работы, я пришел почти на час раньше и снова оказался перед темным окном, меня стали одолевать сомнения. А вдруг моя подруга решила больше не встречаться со мной и для этого поменяла адрес? А вдруг она вообще уехала из города?
Мысли одна хуже другой упорно лезли в голову. Они неотступно преследовали меня все последние дни, стоило мне только появиться во дворе и в очередной раз убедиться, что и сегодня меня здесь никто не ждет. Сознание своей ненужности, какой-то потерянности с каждым днем угнетало все больше, и как ни пытался я себя уговаривать, что это всего-навсего неудачное стечение обстоятельств, отчаяние уже понемногу запускало мне в сердце свои холодные липкие пальцы.
Один раз, не удовлетворившись видом темного окна, я даже поднялся наверх и, позвонив в дверь, долго прислушивался, не раздастся ли там, в глубине комнат, какой-нибудь звук, указывающий на то, что Адела все еще здесь и просто скрывается от меня. Но квартира безмолвствовала, и в тот день я снова отправился домой ни с чем.
После этого я уже больше не приходил во двор. Теперь вечерами я бесцельно бродил по улицам, растерянный и понурый, и если встречал где-нибудь девушку, похожую на мою подругу, тут же устремлялся за ней, но, пройдя несколько шагов и убедившись в своей ошибке, останавливался, досадливо морщась, чтобы через минуту вновь продолжить свой путь. В душе я по-прежнему надеялся, что Адела в городе, что никуда она не уехала, а если и уехала, то не надолго и вскоре должна вернуться. Думаю, только это и спасало меня от депрессии, которая, тем не менее, с каждым днем все больше брала надо мной верх.
И вот удача, наконец, повернулась ко мне лицом. Помню, в какой-то из вечеров, случайно забредя в один из дальних, еще не исследованных мной уголков города, я оказался возле небольшого ресторанчика с претенциозным названием (сейчас уже подзабыл, каким), одного из тех, что сегодня можно встретить в самых неожиданных местах.
Вдруг до меня донесся знакомый смех. Я поднял глаза и остолбенел: из дверей ресторанчика выходила Адела. На ней было узкое вечернее платье какого-то немыслимого фиолетово-бордового цвета, сильно декольтированное, с разрезом почти до пояса. Рядом вышагивал тощий, как жердь, кавалер, по возрасту явно годившийся ей в отцы, и только по плотоядным взглядам, которые он бросал то и дело на свою спутницу, можно было догадаться, что вряд ли этих двоих могут связывать какие-либо родственные отношения.
Парочка направлялась к припаркованному неподалеку шикарному «мерседесу» цвета кофе с молоком. Кавалер галантно распахнул дверцу машины, и, когда девушка уже усаживалась в нее, наши взгляды
неожиданно встретились. Кажется, в глазах Аделы мелькнуло что-то, похожее на испуг, она даже слегка побледнела. А может, мне это лишь показалось, потому что произошло все ужасно быстро. Через каких-то пару секунд ее спутник уселся за руль, мотор угрожающе рявкнул, и «мерседес» скрылся из виду.
Проводив его глазами, я долго еще стоял как вкопанный, словно не в силах поверить тому, что все это случилось со мной на самом деле. Я толком даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Нет, радости, конечно, было больше. Адела в городе, и это самое главное. Ну, а то, что ей столько времени удавалось водить меня за нос - тут уж ничего не попишешь. В конце концов, сам виноват: мог бы догадаться, что, избегая встреч со мной, девушка просто не включала по вечерам свет, дожидаясь, когда я уйду, а потом спокойно отправлялась по своим делам.
Я имел возможность убедиться в этом в тот же день, когда чуть погодя снова появился в ее дворе. Из окна Аделиной квартиры по-прежнему струился приглушенный свет и слышалась негромкая музыка, а возле подъезда стоял уже знакомый мне «мерседес» цвета кофе с молоком. Значит, все происходило так - или примерно так, - как я себе нарисовал, а что касается подробностей, о них я, возможно, узнаю завтра от самой девушки.
Так, по крайней мере, я думал тогда…
Но возникло новое неприятное обстоятельство, разрушившее все мои планы.
- А скажи-ка мне, муженек, что это еще за Адела, чье имя ты постоянно повторяешь во сне?
Этот неожиданный вопрос Валентина задала мне вечером того же дня, на кухне, когда мы с ней заканчивали ужинать.
В первую секунду я чуть не поперхнулся, но тут же быстро взял себя в руки.
- Что ты сказала? - изо всех сил стараясь выглядеть спокойным, я медленно поднял глаза от тарелки.
- Что слышал! - жена сидела передо мной, как-то неестественно выпрямившись, губы плотно сжаты, глаза словно две узкие щели, и по этой ее позе, по выражению лица я понял, что она давно готовилась к сегодняшнему разговору. - Ну, долго я буду ждать?
Я почувствовал себя загнанным в угол. «Что ж, это судьба! - мелькнуло в голове. - Только не вздумай теперь выкручиваться!»
- Валентина… я давно… собирался… тебе сказать… - каждое произносимое слово давалось мне с большим трудом, словно это были тяжелые камни, которые мне, подобно Сизифу, по одному приходилось вкатывать на гору, - у меня… есть… другая женщина.
Закончив эту наитруднейшую фразу, я внутренне собрался, ожидая взрыва негодования. Однако Валентина отнеслась к моему признанию как-то на удивление спокойно.
- Ничего другого я и не ожидала услышать, - в ее голосе было больше сарказма, чем возмущения. - Выходит, ты мне изменил? Что ж, очень мило!
- А тебя это удивляет?! - внезапно проснувшаяся злость придала мне смелости. - Неужели ты не видишь, что у нас уже давно все не ладится?! Мы ведь с тобой не живем, а только притворяемся! Лично я больше так не могу!
- Ах, вот как ты заговорил! - супруга вдруг встала во весь рост, резко отпихнув от себя тарелку. - Выходит, я тебя не устраиваю! Я, которая все эти годы пылинки с тебя сдувала! Ты жил со мной как у Христа за пазухой, а теперь смеешь бросать мне такие обвинения! Да как только у тебя язык повернулся! Свинья ты неблагодарная! Сволочь! Гад! Подонок! - последние слова она уже выкрикивала хриплым от возмущения голосом, нависая надо мной, словно Пизанская башня.
- Слушай, а может, давай без истерик? - я старался сохранять самообладание. - Я тебя ни в чем не виню. Просто… просто мы с тобой, наверно, разные люди.
- Разные люди! - Валентина иронически хмыкнула. - Раньше ты почему-то этого не замечал! До того, как сошелся с этой тварью! Кстати, кто она? - под пристальным взглядом жены я невольно отвел глаза. - А, молчишь!.. Впрочем, можешь не говорить! И без того понятно! Наверняка какая-нибудь стерва, охотница за чужими мужьями!
- Никакая она не охотница! Я сам - понимаешь ты? - сам так решил! - на последней фразе голос мой неожиданно сорвался. - Постарайся меня понять, Валентина! Я… я люблю ее! Я ничего не могу с собой поделать!
- За-мол-чи! - лицо жены побагровело от возмущения. - О какой любви ты толкуешь! Разве ты способен на это чувство! А меня ты когда-нибудь любил?! - в сильном волнении она прошлась взад-вперед по кухне. - Правильно я сделала, что тогда не завела от тебя ребенка!
- Как ты можешь, Валентина?! - от возмущения я не находил слов. - При чем тут ребенок?! Ты ведь всегда утверждала, что причина только в моей маленькой зарплате! И потом, ты не могла знать, что все так обернется!
- А вот представь себе - могла! Я всегда подозревала, что ты не тот, за кого себя выдаешь, что рано или поздно твоя подлая сущность все равно раскроется!
- А это уже поклеп! - я старался не принимать слова жены близко к сердцу, прекрасно зная о ее склонности к заведомо несправедливым обвинениям: в гневе она могла наворотить целую гору несусветной чепухи, в которую и сама, кажется, не слишком верила. - Я никогда не давал тебе повода для ревности. И вообще, в моей жизни это впервые.
- Ах, какая великая заслуга! Может, прикажешь в ножки тебе за это кланяться?! - она остановилась у окна, скрестив на груди руки, с минуту молчала, раскачиваясь с пяток на носки. - Ну, ты так и не признаешься, кто эта сучка?!
- А какое это теперь имеет значение!
- Что для тебя вообще имеет значение?! - Валентина метнула на меня испепеляющий взгляд. - А я-то, дура, посчитала - это обычный роман! Ну, подумаешь, загулял мужик - с кем не бывает! А тут, оказывается, все гораздо серьезней! Тут, оказывается, любо-овь! - она снова попыталась изобразить голосом иронию, но на этот раз получилось как-то уж очень вымученно.
- Ты прекрасно знаешь, что так просто я бы тебе не изменил!
- Ладно, хватит оправдываться! Эту лапшу ты своей сучке будешь на уши вешать! А с меня довольно! Я больше не желаю иметь дело с таким подлецом, как ты! Надеюсь, я понятно выразилась?
- Ты хочешь сказать, что…
- Да, ты правильно все понял! Завтра я подаю на развод! Так что можешь радоваться! Ведь этого ты добивался? - резко развернувшись, Валентина двинулась к выходу, но в дверях снова остановилась. - И вот еще что! Не надейся, что я перееду жить к маме! Позволь тебе напомнить, что на это все, - она описала рукой круг, - я имею такое же право, как и ты!
После ухода жены я еще долго сидел за столом в состоянии полной прострации. Все случилось настолько неожиданно, что я не знал даже, как к этому относиться. То, что в моих с Валентиной отношениях наступила, наконец, полная ясность - это, безусловно, плюс: ни ей, ни мне не придется теперь притворяться и делать хорошую мину при плохой игре. Странно только, что моя супруга сама завела разговор о разводе - на нее это никак не похоже. Впрочем, может быть, все это было сказано в горячке и завтра она уже будет жалеть о своем решении?
Однако я ошибся. Начиная со следующего дня Валентина развила кипучую деятельность: еще до того, как мы побывали в суде и подписали все соответствующие бумаги, она связалась с некой частной фирмой, занимающейся разделом имущества, и оставила там свои координаты, затем (видимо, по их совету) посетила юриста, где ей помогли составить некий документ с описью тех вещей, которые жена собиралась забрать при разводе. Список получился довольно внушительный - в него вошли почти все предметы первой необходимости, включая холодильник, стиральную машину, телевизор, а также столовый гарнитур, который нам дарили на свадьбу ее и мои родители. Мне Валентина оставляла лишь старый продавленный диван, который перед этим собиралась выбросить, мой письменный стол, пару табуреток и небольшой книжный шкаф, на который у нее, видимо, просто не поднялась рука, поскольку он, единственный из мебели, перешел мне по наследству после смерти отца. Я не спорил с женой, прекрасно понимая, что ничего этим не добьюсь (только себе хуже сделаю), лишь усмехался в душе - это единственное, что мне оставалось в данной ситуации - и молил Бога об одном: чтобы все это поскорей закончилось.
Впрочем, я был не одинок в своем желании. Моя супруга, судя по всему, стремилась к этому ничуть не меньше меня. Со все более возрастающим удивлением наблюдая за ней со стороны, я в который уже раз задавался вопросом: чем вызвана такая спешка? Уж не кроется ли здесь какого-нибудь подвоха?
Объяснилось все очень скоро, причем весьма тривиально. Выглянув однажды в окно, сразу после того как Валентина, вырядившись словно на парад, выпорхнула из дома по каким-то своим делам, я случайно обратил внимание на изящный серебристый «вольво», припаркованный на той стороне дороги, как раз напротив нашего подъезда. Кажется, он уже не первый раз попадался мне на глаза. Водитель, маленький мужичок с большим животом и довольно объемистой лысиной, в сером с искрой костюме и красивых дымчатых очках, так не вязавшихся с его круглой румяной физиономией, выскочив из машины, приветственно взмахнул рукой спешащей ему навстречу слегка полноватой расфуфыренной дамочке. Дамочка на бегу оглянулась, и я не без удивления узнал в ней свою жену. Толстяк услужливо распахнул перед Валентиной двери авто, и она, бросив еще один победный взгляд в сторону окна, деловито уселась на переднее сиденье.
Не скрою, в эту минуту я почувствовал что-то вроде легкого укола, неприятно засвербевшего где-то в области груди. Нет, это была не ревность. Мои чувства к супруге к тому времени уже окончательно остыли. То, что она, по примеру своей подруги Светочки, нашла, наконец, себе достойную пару - с машиной и деньгами - тоже не явилось для меня большой неожиданностью. Это скорей можно было назвать досадой - досадой на себя самого за то, что в свое время смалодушничал, не воспользовался моментом, отчего теперь и чувствовал себя как последний дурак. Неужели мой удел вечно быть козлом отпущения, принося свои чувства в жертву чьим-то чужим интересам! Нет уж, довольно, больше я в эти игры не играю!
В тот же вечер - впервые после неприятного объяснения на кухне - я решил встретиться с Аделой. Все последние дни я воздерживался от этого по одной лишь причине: не хотел обижать Валентину, считая себя в какой-то мере виноватым перед ней. Несмотря на то, что мы с женой жили теперь в разных комнатах и общались в основном только по вопросу раздела имущества, мне почему-то казалось, что она переживает в душе, и все эти бюрократические хлопоты с ее стороны - просто не слишком умелая попытка скрыть свои истинные чувства. Сегодняшний случай окончательно излечил меня от еще одной романтической иллюзии, в очередной раз продемонстрировав, как плохо, оказывается, я знаю свою супругу.
Итак, спустя примерно неделю после моей последней случайной встречи с Аделой, я вновь спешил в знакомый двор. Надежды на то, что сегодня, наконец, получится поговорить с девушкой, у меня почти не было, да я, собственно, и не мечтал о такой удаче. Увидеть ее издали, в лучшем случае обменяться взглядами - вот все, к чему я стремился в тот вечер. Мне это нужно было как допинг, как глоток свежего воздуха в той удушливой атмосфере, что с каждым днем все больше, все плотнее сгущалась вокруг меня…
Я, конечно же, снова опоздал. Окно в четвертом этаже не горело. Судя по времени, это могло означать только одно: Адела еще не вернулась из своего ночного рандеву. Возможно, поиск клиента несколько затянулся. Или она уже нашла его и сейчас сидит за столиком в каком-нибудь ресторане, не спеша потягивая коньяк, договаривается о цене на предстоящую ночь…
А вдруг что-то изменилось, и девушка не вышла сегодня на работу? Вдруг она сейчас там, наверху, возле окна, притаившись в темноте, сидит и смотрит вниз, на пустынный двор, на тополь, на беседку, на знакомую фигуру, одиноко маячащую у дверей подъезда.
И тут, как бы в подтверждение моих мыслей, занавеска на окне Аделиной квартиры слабо шевельнулась, и - я готов был поклясться, что мне это не привиделось - чья-то тень, выступив из мрака, на мгновенье припала к стеклу. И, хотя она тут же скрылась в глубине комнаты, мне показалось, что я узнал овал лица, искорки в глазах и шлейф роскошных волос, в беспорядке рассыпанных по плечам. Нет, это не галлюцинация, не причудливая игра бликов на стекле! Адела - в квартире! Она действительно никуда не ушла!
В следующую минуту, охваченный радостным волнением, я уже летел вверх по лестнице, с бешено бьющимся сердцем звонил в заветную дверь, стучал, снова звонил. И опять ответом мне было молчание. Ни малейшего звука с той стороны, словно передо мной не квартира, а склеп.
Мой порыв угас так же внезапно, как вспыхнул. Я постоял еще немного, прислушиваясь, а затем медленно спустился вниз. Неужели все это мне только почудилось? Может, мое расстроенное воображение решило сыграть со мной злую шутку, и я, сам того не ведая, принял желаемое за действительное? Да нет же, не может быть! Я ведь ясно видел!
Но, сколько я ни напрягал зрение, вглядываясь в матовую черноту окна, занавеска уже больше не шевелилась и тень не мелькала. И все же уверенность в том, что Адела сейчас дома и, возможно, наблюдает за мной, по-прежнему не оставляла меня. Что ж, если она все еще не желает со мной встречаться, не буду настаивать. Терпения мне, слава Богу, не занимать. Подожду до завтра - может, за это время ее настроение изменится…
В ту ночь мне снова приснился тот же самый сон. Опять я бежал по дороге, окруженный густым серым туманом, опять робким шагом входил в знакомую комнату с огромным окном во всю стену, и стоящая ко мне спиной обнаженная девушка старательно прятала от меня вторую половину лица, обезображенную жуткой болезнью…
Проснулся я с нехорошим предчувствием, что сегодня должно произойти нечто ужасное, что, возможно, разом перевернет всю мою дальнейшую жизнь.
Собственно, так и случилось. Этот день действительно стал для меня роковым. Он не только уничтожил мои надежды на будущее - он изменил меня самого, из нормального, в общем-то, человека превратив в ту жалкую - и в моральном, и в психическом смысле - развалину, каковой я являюсь сейчас. Мне, конечно, крайне неприятно все это вспоминать, но если я не изложу здесь во всех подробностях события того злосчастного дня, мой рассказ попросту потеряет смысл.
Итак, я перехожу к самой невероятной и одновременно самой печальной части моей правдивой истории…
Был, если мне не изменяет память, один из выходных - кажется, воскресенье. Именно поэтому свой визит к Аделе я решил не откладывать до вечера.
Погода стояла ненастная. Ночью прошел сильный дождь, и к утру хмарь еще не рассеялась, облепив небо от края до края плотной свалявшейся ватой грязно-серых туч, в любую минуту готовых извергнуть из себя новые потоки воды.
Я шел по улице торопливой походкой человека, спешащего на важную деловую встречу, не очень заботясь о лужах, попадающихся то и дело на пути. Помню, настроение у меня было какое-то тревожно-приподнятое: я вроде бы и не надеялся на благополучный исход свидания и в то же время уговаривал себя не расстраиваться раньше времени. Знал бы я, какой убийственный сюрприз готовит мне сегодня судьба!
Первым, кого я увидел, войдя во двор, был Бонифат. Но на этот раз, вместо того чтобы орудовать метлой, он, нахохлившись, сидел на спинке скамейки, взобравшись на нее с ногами, и издалека напоминал большую взъерошенную птицу. Я, конечно, сразу понял, что дворник ожидает меня, тем более что при моем появлении он тут же соскочил со своего насеста и решительно засеменил мне навстречу.
Я внутренне напрягся, прекрасно понимая, что разговор ожидается не из приятных. Да, судя по всему, обстоятельства с самого начала начинали складываться не в мою пользу. Ну да не беда! Если вместо Аделы судьба подсовывает мне ее обожаемого братца, было бы глупо этим не воспользоваться. Ведь еще совсем недавно я так желал с ним встретиться. Что ж, теперь у меня, наконец, появилась возможность высказать в его наглую рожу все, что я о нем думаю!
Но Бонифат, похоже, был настроен более миролюбиво. Подойдя почти вплотную и глядя на меня как-то уж очень задумчиво, он произнес одну только фразу:
- Поговорить надо, - после чего, резко развернувшись, направился куда-то в глубину двора. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Внутри меня уже нарастала тревога, причину которой я не мог пока определить…
Здесь я снова хотел бы сделать небольшую остановку, чтобы внести некоторую ясность в последовавшие за этим события. Больше чем уверен, мои предполагаемые читатели, что они покажутся вам чистейшей воды вымыслом. Но, я готов поклясться чем угодно, все, что произошло со мной потом - правда, какой бы фантастической она вам ни показалась. И пускай сегодня мои врачи пытаются убедить меня в обратном, списав все за счет моего тогдашнего невменяемого состояния, я от своих слов отказываться не собираюсь. Я не сумасшедший, нет, хотя, если честно, от всего, что свалилось в тот день на мою бедную голову, трудно было не повредиться в рассудке. Впрочем, судите сами…
Едва поспевая за Бонифатом, я вошел в подъезд соседнего с Аделиным дома и спустился в полуподвальный этаж, где мой провожатый толкнул какую-то дверь, буркнув, не оборачиваясь:
- Это мои апартаменты. Здесь нам никто не помешает.
Не без робости переступив порог того, что дворник назвал своими апартаментами, я оказался в маленькой тесной комнатенке с низким закопченным потолком, всю обстановку которой составляли ветхий топчан, некое подобие платяного шкафа с облупившимися боками и перекошенной дверцей и такой же кособокий стол, накрытый замусоленной клеенкой с прожженными кое-где дырками от сигарет. Сваленный в углу дворницкий инвентарь ясно указывал на предназначение этого помещения.
Свет в каморку проникал через единственное окно с мутными, засиженными мухами стеклами, верхняя часть которого выходила во двор, а нижняя упиралась в стенку каменного колодца, забранного сверху решеткой и до половины засыпанного мусором и жухлой листвой. Стульев не было вообще - их заменяли два поставленных боком ящика. На один из них и опустился Бонифат, жестом приглашая меня следовать его примеру. Пока я размещал зад на этом шатком седалище, дворник достал из-за пазухи бутылку «Столичной», а из кармана два пластиковых стаканчика и небольшой сверток с кое-какой нехитрой закуской, деловито разложил и расставил все это на столе.
- Угощайся. Как говорится, чем богаты.
Настороженно следя за его приготовлениями, я терялся в догадках. Что это он вдруг? Никак задобрить меня решил? А может, начнет уговаривать, чтобы я отступился от его сестры? Дешево же он меня ценит!
- Спасибо, что-то не хочется, - я постарался придать голосу твердости, но дворник словно не слышал:
- Давай-давай, не стесняйся! Когда-то ты меня угостил, позволь теперь и мне ответить тем же!
- Я тебя тогда, между прочим, не за так угостил, - продолжал я гнуть свою линию. - Надеялся, что ты мне поможешь. А ты вот не захотел.
- Да ладно тебе! - мой вежливо-холодный тон, казалось, совершенно не действовал на Бонифата. - Кто старое помянет, тому - сам знаешь. Выпей-ка лучше со мной! Если, конечно, не брезгуешь.
- Не в этом дело. Просто не хочу.
- А ты через «не хочу»! - дворник вдруг приблизил свою физиономию к самому моему лицу, уставился не мигая, словно собирался просверлить взглядом. - Тем более, то, что я собираюсь тебе сейчас рассказать, удобней воспринимать не на трезвую голову.
По спине у меня пробежал легкий холодок. В словах Бонифата мне почудилось некое зловещее предзнаменование, отчего вся моя храбрость, что называется, ушла в пятки, оставив меня - робкого, растерянного - одного перед лицом какой-то неведомой опасности, медленно, но неуклонно наползающей из всех углов этой темной каморки. Парализованный внезапным страхом, я как будто окаменел, и дворник, видя мое состояние, не преминул воспользоваться моментом: открыв бутылку, проворно разлил водку по стаканам.
- Ну, давай! За встречу.
Действуя как под гипнозом, я опрокинул в себя предложенную мне Бонифатом стопку и тут же потянулся к закуске: «Столичная» почему-то оказалась намного крепче, чем можно было предположить, опалив гортань и все внутренности таким жарким огнем, что я чуть не закашлялся. Дворник, по всей видимости, тоже проглотил свою порцию не без усилий: прежде чем снова заговорить, минуту сидел, бессмысленно уставившись в одну точку, с шумом выпуская изо рта воздух.
- Ты, конечно, догадываешься, что речь сейчас пойдет о той девушке… об Аделе… Тогда я не мог тебе всего сказать. Скоро ты сам поймешь, почему, - в его широко расставленных глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. - Эх, лучше бы тебе, конечно, вообще ничего не знать! Но я уже понял, что так просто от тебя не отделаешься… - Бонифат задумчиво пожевал губами, отвернувшись к окну. - И настырный же ты малый, однако! Все до правды хочешь докопаться, а того не понимаешь, что правда эта тебе поперек горла может встать!
- Да хватит меня пугать! - меня уже начинала выводить из себя эта его манера ходить вокруг да около. - И потом, почему ты решил, что от вранья больше пользы?
- Чем меньше знаешь, тем лучше спишь! - эта расхожая фраза, произнесенная с какой-то особой значительностью, заставила меня вздрогнуть. Мне вдруг показалось на мгновение, что Бонифату все известно про мои жуткие сны, но я тут же отогнал от себя эту мысль.
- Слушай, а может, обойдемся без предисловий! - грубостью тона я пытался скрыть стремительно нараставшую тревогу. - Ты, кажется, собирался что-то рассказать про Аделу.
- А, да-да, конечно! - хитрец словно только теперь вспомнил, о чем
у нас разговор. - Сейчас я тебе все растолкую… Хотя нет! Постой! Давай еще выпьем!
Он почему-то все еще не решался заговорить о главном. Чтобы успокоить Бонифата, я специально напустил на себя безразличный вид.
- Что ж, можно и выпить, - и, хотя мне этого совсем не хотелось, покорно взял со стола стакан, наполненный дворником почти до краев. Ладно уж, потерплю ради дела. Может, водка быстрей развяжет ему язык.
Мы опрокинули еще по одной. И снова питье не пошло мне в прок, едва не вывернув наизнанку внутренности. Ох, и крепкий же у Бонифата алкоголь! Не подмешал ли он туда чего-нибудь?
- Так на чем я остановился? - прежде чем заговорить, дворник, как и в прошлый раз, энергично выпустил воздух из легких, не торопясь, закусил. - Ты, конечно же, считаешь меня извергом, который издевается над сестрой, заставляя ее идти на панель… - он сделал паузу, словно ожидая от меня подтверждения, но я благоразумно помалкивал. - Так вот, выкинь это из головы! В проститутки она пошла по собственной воле, потому что ни на что другое оказалась просто не способна. Это, если хочешь, ее главное предназначение в жизни!
- Хорошего же ты мнения о сестре! - я постарался вложить в голос как можно больше издевки.
- Ты не понял, - вновь во взгляде Бонифата мелькнуло что-то похожее на сожаление. - Я совсем другое имел в виду. У вас это, кажется, называют «любовь». Или нет, правильней будет сказать - страсть. Да, именно страсть! Уж чего-чего, а этого в Аделе с избытком. А вот что касается любви… на мой взгляд, это как раз то, чего ей больше всего следовало опасаться.
- Опасаться? Это еще почему?
- Почему, почему! - он неожиданно вспылил. - А потому, что будь она хоть чуть-чуть поумнее, и мне бы не пришлось сейчас здесь перед тобой оправдываться!.. Но это еще не самое главное! Весь вопрос в том, КЕМ она является на самом деле!
- И кем же? - напряжение внутри меня разрасталось, как снежный ком - нет, правильней будет сказать: как некий пульсирующий сгусток энергии, который все сильней давил на уши, дробью отдавался в висках, мутил сознание. Дворник, видно, догадался о моем самочувствии - нетерпеливо заерзал на месте, взглянул на меня почти просительно:
- Давай-ка еще по одной? А? - и, предупреждая мой отказ, энергично замахал рукой. - Молчи! О тебе же забочусь!
После третьей стопки, которая пошла уже легче, все предметы вокруг, включая и моего собутыльника, стали восприниматься мной в несколько ином ракурсе, словно бы я глядел на них сквозь огромную призму, поднесенную к самым глазам. Голос Бонифата звучал теперь глухо, как из колодца:
- Так вот, что касается Аделы… Постарайся меня понять… Она и я - это… ну, как бы одно целое. Улавливаешь?
- Что ж, понятное дело. Вы ведь с ней, кажется, сродни.
- Послушай, я сейчас говорю не в метафорическом смысле, а в буквальном.
- Что значит «буквальном»?
- Ну, как бы тебе объяснить попонятней… - дворник зачем-то оглянулся на окно и вдруг, вновь наклонившись к самому моему лицу, перешел на шепот. - Ты знаешь, кто такие суккубы?
- Суккубы?.. Это, по-моему, что-то из области мистики?
- Допустим. Ты когда-нибудь слышал про них?
- Слышал. Только очень давно… Кажется, это демоны, которые могут принимать и женский, и мужской облик.
Я заметил, что в то самое время, как я произносил эту фразу, с дворником творилось что-то странное: он еще больше заерзал на своем ящике, стал то сцеплять, то расцеплять пальцы, бросая панические взгляды по сторонам, словно опасался, что нас могут услышать.
- В общем-то, верно, хотя… я бы кое-что уточнил.
- Не понимаю, - я уже начинал не на шутку злиться, - зачем тебе понадобилось спрашивать меня про каких-то…
Но он не дал мне договорить и, придвинувшись еще ближе, из-за чего я вынужден был слегка отстраниться, громко зашептал:
- Сейчас поймешь! ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я И ЕСТЬ ЭТОТ САМЫЙ СУККУБ!
В комнатке повисла зловещая пауза. Минуту, если не больше, я, не отрываясь, смотрел в пустые немигающие глаза Бонифата, тщетно пытаясь собраться с мыслями.
- Что… что ты сказал?! - выдавил, наконец, из себя. - Что за дурацкие шутки?
- ЭТО НЕ ШУТКИ! - от тона, каким были произнесены эти слова, и от его жуткого неподвижного взгляда я почувствовал, как у меня по коже продирает мороз. Хмель стремительно улетучивался из моей
головы, и, пропорционально его исчезновению, хотя и не так быстро, ко мне возвращалось сознание. Помню, первой спасительной мыслью, пришедшей на ум, была: «По-моему, он держит меня за психа».
- Слушай, а может, хватит валять дурака?! - я постарался, чтобы голос мой звучал как можно тверже и не дрожал. - В конце концов, мы собрались здесь не для того…
Я осекся на полуслове, потому что мне показалось вдруг, что глаза моего собеседника на мгновение полыхнули жутким фосфоресцирующим огнем. После этого весь он как-то выпрямился, подтянулся, так что горб на спине стал почти незаметен, а сам дворник словно прибавил в росте, заговорив со мной совершенно другим, громким отрывистым голосом, нисколько не похожим на его прежний бубнящий речитатив:
- Я так и знал, что ты мне не поверишь, - Бонифат уже не боялся, что кто-то посторонний может его услышать, или, скорей всего, просто не думал об этом, настолько, по-видимому, был возмущен моей реакцией. - Конечно! Ваш жалкий человеческий разум просто не в силах постигнуть такое! И все же тебе придется принять это как данность. Да, я действительно существо иного мира - демон, черт, дьявол - называй как угодно…
«Да он просто не в своем уме! Господи! И как же я сразу не догадался!» - видимо, эта мысль настолько ясно читалась в моих глазах, что дворник не мог этого не заметить.
- Понимаю, тебе не легко с этим смириться. Но пойми и меня тоже! Я не по своей воле здесь. Это долго объяснять, да, думаю, и незачем… Ты должен понять одно: там, откуда я прибыл, тоже есть своя иерархия, свои законы, и тех, кто нарушает эти законы, в качестве наказания отправляют сюда… Только не удивляйся! Просто ваши представления о рае и аде в целом очень примитивны и далеки от реальности. Небо, земля, жизнь, смерть - все весьма относительно… Впрочем, когда-нибудь ты и сам это поймешь. Ну, а пока тебе придется поверить мне на слово…
- Значит, ты хочешь сказать, - решил я подыграть своему собеседнику, - что прибыл сюда с того света?
- А ты все еще сомневаешься в этом?! - и вновь от его резкого тона меня как будто пробрало холодом, но я постарался взять себя в руки.
- И… и что же он из себя представляет?
- Это долго объяснять… Боюсь, ты не поймешь.
- А ты все же попытайся.
- Ну, если не вдаваться в подробности, существует как бы несколько уровней. Это что-то вроде этажей в высотном здании. Тот, в котором обитаете вы - то есть обычные смертные - самый низший.
- Это еще почему?
- Понимаешь, вы еще очень далеки от совершенства. Я имею в виду не внешние данные, - поймал он на себе мой насмешливый взгляд, - а внутреннее содержание. Вы наивны, злопамятны, агрессивны, а главное - слишком меркантильны. Духовность вам заменяют разного рода фетиши, главный из которых - деньги… Хотя зачем я тебе об этом говорю! Ты и сам все прекрасно знаешь, - глянув на меня исподлобья, Бонифат быстро отвел глаза. - Ты только не обижайся, ладно? Я говорю все это не для того, чтобы тебя унизить, а для того, чтобы ты понял: ваш мир для нас - это что-то вроде исправительной колонии строгого режима. Причем, попав сюда, мы сразу же автоматически лишаемся всех тех свойств, которые были нам присущи в так называемом загробном мире. Всех, кроме одного - самого основного, того, что отличает нас от других подвидов. Я не слишком заумно объясняю?
- Продолжай. Какое же свойство является самым основным для тебя?
- А сам ты не догадываешься? Это моя способность к перевоплощению. Или, как говорят у вас, к смене пола. Усекаешь?
Я неуверенно кивнул.
- Правда, имеется одно «но». Если в том, нашем мире я имел возможность менять свой облик когда и где угодно, то здесь, в назидание мне, все строго регламентировано: днем я мужчина и лишь с наступлением ночи принимаю свой истинный вид.
- Значит, ты все-таки женщина? - я сам испугался своего внезапно охрипшего голоса. Все это время, находясь в состоянии ступора, я воспринимал его слова как бы половиной сознания. Я и верил и не верил услышанному, но не потому что оказался таким уж упертым. Сейчас, вспоминая тот разговор, я прекрасно понимаю, что если бы дал тогда волю воображению, то есть сразу и безоговорочно принял все сказанное Бонифатом за истину, я бы просто сошел с ума. Видимо, мой
организм прибегнул к помощи так называемой защитной реакции, пытаясь хотя бы на немного оттянуть стресс, который - я чувствовал - уже начинал потихоньку подбираться ко мне, давил на виски, тупой изматывающей болью отдавался где-то в затылочной части.
Мой собеседник, видно, понял это по моему лицу, потому что вдруг резко сменил свой уверенный тон на прежний, глухой и вроде бы извиняющийся, словно он чувствовал себя виноватым за то, что вынужден был мне сейчас говорить.
- Да, я женщина, в отличие, например, от инкуба, в котором превалирует мужское начало.
До странности жутко звучали эти слова в устах сидящего передо мной горбатого урода в замызганном ватнике, который, встречаясь с моим взглядом, теперь старательно отводил глаза. Я почувствовал вдруг, как к горлу подкатывает противный липкий ком, и, борясь с отвращением, несколько раз судорожно сглотнул. Заметив это, Бонифат тут же потянулся к бутылке:
- Может, еще по одной?
Я отрицательно помотал головой. Нет, водка мне уже не поможет. Мне сейчас ничто не поможет. Несколько минут я сидел, не произнося ни слова, с остановившимся взглядом. Мой собеседник тоже деликатно помалкивал.
- Ты вот говоришь, - отважился я, наконец, нарушить порядком затянувшееся молчание, - что попал сюда не по своей воле. А за какую такую провинность, позволь узнать?
- Извини, но этого я тебе сказать не могу. Не имею права… Еще будут ко мне вопросы?
- Тогда скажи хотя бы, много ли еще вас таких обитает в нашем мире?
- И это тоже тебе знать не обязательно. Тем более что по теории вероятности возможность еще одной встречи с кем-нибудь из нас для тебя теперь равна нулю.
- Я не потому спросил…
Мы снова немного помолчали. На этот раз первым не выдержал Бонифат:
- Я вижу, тебя что-то еще волнует. Спрашивай, не смущайся.
- Какой смысл, если ты все равно не отвечаешь на мои вопросы.
- Я отвечу на любой вопрос, который касается меня лично.
- Ну, тогда расскажи поподробней, как это все с тобой происходит.
- Ты имеешь в виду перевоплощение? - дворник недовольно поморщился. - Может, не стоит?
- Вот, опять! Что я говорил!
- Тебе действительно так важно это знать?
- Чрезвычайно! - я сам поражался своему упорству - что это, приступ мазохизма или, наоборот, своеобразная защита по принципу «клин клином». - Ну, что тебе стоит! Хотя бы в общих чертах.
- Ладно, будь по-твоему, - Бонифат снова отвернулся к окну, словно разглядел что-то интересное в серой выщербленной стене за ним. - В целом это довольно болезненный процесс. Напоминает ломку у наркомана… Только не подумай, пожалуйста, что я сижу на игле. Просто это сравнение кажется мне наиболее подходящим… - он снова немного помолчал. - Я уже говорил тебе, что все происходит примерно в одно и то же время. Обычно это шесть вечера и потом снова - около шести утра. Узнаю я об этом всегда заблаговременно - где-то за полчаса - благодаря вот этой штучке, - мой собеседник сунул руку за ворот рубахи и извлек на свет знакомый мне кулон, напоминающий иероглиф. - Этот магический знак в виде анаграммы - единственная моя связь с тем миром («Ага, значит, я оказался прав! - мелькнуло в голове. - Кулон - не просто украшение, а что-то вроде талисмана».) Он мой помощник и одновременно строгий контролер. Перед тем, как происходит превращение, он слегка нагревается, и где бы я в тот момент не находился, как бы крепко ни спал, я тут же почувствую это и постараюсь соответствующим образом настроиться. Такой настрой необходим, чтобы все прошло более-менее гладко, в противном случае мои мучения только усиливаются. Ну и, конечно, в это время рядом со мной лучше всего не находиться - уж очень неприятно все это выглядит со стороны…
В моей памяти тут же всплыло утро того злополучного дня, когда Адела так отчаянно пыталась выставить меня из квартиры. Выходит, девушка не врала мне - она действительно ожидала появления Бонифата, вот только войти ее так называемый братец должен был не с улицы и даже не из соседней комнаты - он в это время находился как бы внутри нее и все настойчивей, все решительней просился наружу. Господи, неужели такое возможно?
И тут же, словно отвечая на мой мысленный вопрос, вслед за первым воспоминанием, как по цепочке, потянулось следующее. Я вдруг понял, что так озадачило и напугало меня тогда в лице Аделы. Едва заметный темный пушок вокруг губ и на щеках, след все более явственно проступающей щетины, который я в тот момент принял за
причудливую игру теней. Теперь, в сочетании с ее внезапно огрубевшим голосом и ростом, уменьшающимся прямо на глазах (значит, мне это все-таки не привиделось), все это получало совершенно неожиданное объяснение, еще раз подтверждающее правоту моего собеседника. Словно части некой дьявольской мозаики подгонялись постепенно одна к другой, образуя перед моим изумленным взглядом до жути причудливый рисунок, одновременно и пугающий, и странным образом притягивающий…
И вот тут-то я впервые по-настоящему испытал ужас - ужас от того, что все это действительно правда и что случилось это не с кем-нибудь, а со мной. Господи! Значит, я полюбил монстра! Я предавался страсти с двуликим Янусом, одна из личин которого сидит сейчас передо мной и в душе, наверное, ухмыляется над моей ошибкой.
- Ты, конечно, считаешь себя обманутым, - Бонифат словно прочитал мои мысли (хотя теперь уже нетрудно было предположить, что он и впрямь обладает такой способностью). - Поверь, я сейчас страдаю не меньше тебя. Но это еще цветочки по сравнению с тем, что испытывает Адела.
- Почему ты говоришь о ней в третьем лице? - я не скрывал своего изумления. - Ведь ты только что говорил, что она… и ты…
- И я не отказываюсь от своих слов. Да, Адела действительно лишь одна из моих ипостасей. Но она, подобно мне, живет своей жизнью. Я не властен над ее мыслями и поступками, так же как она над моими. Подумай сам, если бы я мог управлять ее сознанием, разве бы я допустил до того, что она… ну, в общем, влюбилась в тебя! - встретив мой озадаченный взгляд, Бонифат вдруг осекся, как-то странно закашлявшись, и дальше уже продолжал, не глядя в мою сторону. - Да, это так. Адела просто потеряла голову. Не знаю, в чем тут дело, но явно не только во внешности, потому что - уж прости за откровенность - были у нее парни и посимпатичней. Видно, есть в тебе что-то такое, что сближает с такими, как мы… Хотя я могу и ошибаться. Кто их поймет, женщин!
Я скривил губы в горькой усмешке. А что мне оставалось делать! Услышь я эти слова какой-нибудь час назад, наверно, почитал бы себя счастливейшим из смертных. Теперь же они звучали для меня жестокой издевкой, делающей боль утраты еще более невыносимой. Впрочем, не исключено, что, видя мое жалкое состояние, дворник решил всего лишь несколько подсластить пилюлю.
Вновь воцарилось молчание. Бонифат больше не делал попыток заговорить, разглядывая что-то у себя под ногами. Что касается меня, я сидел, тупо уставившись в дальний угол коморки, где были грудой свалены метлы, лопаты и грабли, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Страшная усталость, будто я только что самолично разгрузил железнодорожный состав, всей своей тяжестью навалилась мне на плечи, безжалостно пригибая к полу. В голове, огромной как котел, вяло ворочались мысли. Что я здесь делаю? Почему продолжаю сидеть, словно ожидая чего-то? Все кончено. Надеяться больше не на что. Те разумные объяснения, к которым я пытался прибегнуть, чтобы докопаться до истины, оказались несостоятельными, и причина здесь одна: разгадка этой тайны скрывалась за пределами реальных представлений о мире - в области иррационального, фантастического, о существовании которого я если и задумывался когда-нибудь, то как-то умозрительно, отвлеченно, ни в коем случае не пытаясь примерить на себя. И вот теперь, когда это фантастическое вдруг ворвалось в мою жизнь, я оказался не готов к этому, спасовал, растерялся, не сумев совладать с грузом навалившихся на мою голову проблем, и в результате раздавлен, уничтожен, размазан. Ах, как же глупо, как нелепо все получилось!..
Стараясь не глядеть на застывшего в молчании дворника, я с трудом поднялся и сделал несколько шагов в сторону двери.
- Уходишь? - словно издалека долетел до меня голос Бонифата. - Что ж, прощай! Теперь, наверно, вряд ли увидимся…
Кажется, он еще что-то говорил, но я уже ничего не слышал: уши будто забило ватой, а перед глазами клубилось бесформенное серое марево, сквозь которое с трудом проступали окружающие предметы. Сильно сдавило грудь, и я вдруг поймал себя на мысли, что, наверное, то же самое испытывает смертник в газовой камере. Я, конечно, никогда не был в этой камере, но сомневаться в своих ощущениях не приходилось - я чувствовал, что задыхаюсь. Надо немедленно выбираться отсюда! Где же выход?
Двигаясь почти наугад, я с трудом нащупал ручку двери и, повернув ее, тяжело затопал вверх по ступенькам. На воздухе этот жуткий то ли дым, то ли смог вроде бы рассеялся, и я, сориентировавшись на месте, быстро двинулся в направлении ворот. Однако не прошло и минуты, как он снова стал собираться вокруг меня густым серым облаком,
забирался в нос, в уши, слепил глаза. Черт возьми! Что это такое? Что со мной творится? В ужасе я попытался бежать, но туман замедлял мои движения, обволакивая тело плотной тягучей массой…
И вдруг, словно в каком-то страшном озарении, я понял, что это туман из моего сна. Ну конечно же! Ничего удивительного! Грань между реальным и фантастическим исчезла, и теперь то, что раньше было лишь видением, плодом моего больного воображения, стало действительностью, от которой мне уже никогда не избавиться.
Я бежал, но мне казалось, что я все время топчусь на месте, потому что туман сделался настолько плотным, что я уже ничего не видел вокруг. Я споткнулся, упал, поднялся, снова упал, чувствуя, как силы оставляют меня. Чудовищный смог наваливался сверху тяжелым ватным одеялом, упрямо гнул к земле, парализуя движения.
И тогда - от страха и от беспомощности бороться с этим неведомым, неизвестно откуда на меня навалившимся - я закричал. Я кричал изо всех сил, безжалостно надрывая связки, но голос мой глушился туманом, утопал в пустоте… И вдруг с какой-то необычайной отчетливостью я понял, что мне пришел конец, что сейчас я умру, раздавленный этими ужасными серыми глыбами, но - странное дело - большого огорчения от этого не испытал. Помню, последнее, что мелькнуло тогда в голове: «Ну что ж, в конце концов, это тоже выход». Затем я покорно закрыл глаза и больше уже ничему не сопротивлялся…
Очнулся я в больнице. Лампа под стеклянным колпаком, стены, выкрашенные бледно-зеленой краской, и озабоченное, какое-то бесцветное лицо медсестры неопределенного возраста, участливо склонившееся надо мной, - вот и все, что сохранилось в памяти.
Позже, из разговоров, которые с какой-то опасливой осторожностью вели между собой нянечка и другие пациенты, я узнал, что сюда меня доставили сердобольные прохожие, подобрав прямо на улице в состоянии не то обморока, не то шока.
Здесь меня кое-как привели в чувство, напичкав под завязку всевозможными препаратами, и уже через день отправили домой.
После этого я еще целую неделю провалялся в постели, послушно глотая прописанные мне таблетки - в общей сложности пять или шесть видов, которые моя бывшая супруга называла зловещим словом «антидепрессанты».
Валентина первое время приглядывала за мной, иногда даже готовила, но как только я чуть-чуть окреп и смог подниматься, стала надолго - бывало, что и по целым дням - пропадать из дома, и я был в основном предоставлен сам себе.
Меня это вполне устраивало, потому что больше всего на свете я желал тогда побыть в одиночестве. Я лежал на своем стареньком диване, уставившись в потолок, и в голове у меня была полнейшая пустота. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Допускаю, что мое апатичное состояние было отчасти вызвано таблетками, но и без них я прекрасно понимал, что как только попытаюсь воскресить в памяти события последних дней, может случиться непоправимое.
Однако мои попытки забыть обо всем как о каком-то страшном мороке оказались напрасны. Неожиданно мне приснился сон, похожий на те, что я видел раньше. Он так четко отпечатался у меня в памяти, что иногда мне даже кажется, что все это произошло на самом деле. Помню, начался он так же, как первые два.
Снова я бежал по дороге, окутанной серым туманом, снова входил в дом, похожий на крепость, и, поднявшись по лестнице, привычно переступал порог знакомой квартиры. Опять я видел перед собой обшарпанную комнату с окном во всю стену, возле которого спиной ко мне стояла девушка с рассыпанными по плечам волосами цвета воронова крыла. Только на этот раз, вместо одеяния Евы, на ней красовалось что-то вроде свободного бледно-голубого балахона, ниспадающего вдоль тела красивыми широкими складками.
- Пришел все-таки, - не поворачивая головы, произнесла она голосом Аделы, как только я показался в дверях. - Что ж, проходи. Ты как нельзя кстати, потому что я собираюсь проститься с тобой.
- Проститься? Ты что, уезжаешь? - я чувствовал, что мои губы начинают предательски дрожать. - Но почему?
- Потому что, ты сам прекрасно знаешь, все хорошее когда-нибудь кончается, - на мгновение мне показалось, что ровный бесстрастный тон, каким девушка произносила слова, дается ей с большим трудом. - Только на прощанье у меня к тебе одна просьба: пожалуйста, не вспоминай обо мне дурно. Как бы там ни было, я все-таки любила тебя, - конец фразы Адела произнесла, повернувшись ко мне, и я с облегчением увидел, что на ее лице больше нет следов жуткой болезни.
- Почему ты говоришь в прошедшем времени? - у меня неожиданно защипало глаза, и к горлу подступил комок. - Это несправедливо!
- Зато разумно, - девушка быстро отвернулась, но я успел заметить две крошечные серебряные бусинки у нее на ресницах. - В вашем мире, как я успела заметить, все подчинено строгой логике, все имеет свое начало и конец. С этим уже ничего не поделаешь. Вот если бы мы с тобой жили в том, другом мире, все, возможно, было бы иначе.
- Дела, я очень прошу тебя: не уходи! Я… я тоже люблю тебя! Люблю несмотря ни на что! Здесь ли, в загробной жизни - какая, в сущности, разница!
- Есть разница! Прощай!..
После этих слов, произнесенных с каким-то злым вызовом, фигура Аделы на фоне окна вдруг стала быстро меняться: словно подернувшись рябью, задрожала, поползла вниз, как сползает по стеклу смываемая дождем свежая краска.
Охнув от неожиданности, я бросился к девушке, в последней попытке удержать ускользающий образ схватил ее за руку. Но уже через секунду, ощутив под пальцами что-то совсем другое - шершавое, грубое, - с отвращением выпустил свою добычу.
Расширенными от ужаса глазами я наблюдал, как на месте только что пропавшей Аделы все явственней проступают контуры другой знакомой мне фигуры - невысокого роста, коренастой, с большим уродливым горбом на спине, теперь, правда, затянутой в строгий черный костюм с чуть удлиненными, как у фрака, фалдами, делающий ее почти неузнаваемой. Бонифат - а это был именно он - заговорил еще до того, как окончательно материализовался:
- Я не успел тебе сказать тогда, - в его глазах, смотрящих на меня в упор (в отличие от «сестры» дворник стоял ко мне лицом), я снова разглядел нечто похожее на сожаление, - об одном очень важном обстоятельстве. Дело в том, что наш срок пребывания в этом мире намного меньше вашего - в общей сложности лет сорок. К тому же иногда случаются разные непредвиденные обстоятельства, которые могут его еще больше сократить…
- На что ты намекаешь? - несмотря на овладевшую мной досаду, из-за того что вместо девушки вновь вынужден лицезреть физиономию ее так называемого братца (мысль, что со мной сейчас разговаривает как бы вторая Аделина ипостась, все еще не укладывалась в моей голове), я не без удивления отметил, что уже не испытываю к дворнику прежней неприязни.
- А сам ты не догадываешься? - свою излюбленную фразу Бонифат сопроводил на этот раз горькой усмешкой. - Раскрыв тебе свою тайну, я нарушил один из главных запретов, налагаемых на меня моими хозяевами. Теперь, в наказание за свое самовольство, я должен навсегда исчезнуть из этой жизни. Так что прощай и не поминай лихом!
- Постой! Значит, ты… значит, вы… - от волнения я не находил слов и лишь потрясенно наблюдал за тем, как мой собеседник прямо у меня на глазах медленно растворяется в воздухе. Минута - и вот уже нет передо мной никого, только серый густой туман, невесть откуда взявшийся, наплывая из углов, заволакивает окно, стены, всю комнату плотной, непроницаемой пеленой…
(Окончание следует)