Свет бил в глаза. Хотелось выключить зимнее солнечное утро одним щелчком рубильника. Марта плотно задёрнула тяжёлые тёмные шторы. Прилегла на диван, накрылась до самого подбородка большой старой пуховой шалью и устало смежила набрякшие от бессонной ночи веки. Мать, словно нарочно, шаркала по коридору и громко ворчала:
- Лежишь? Лежи-лежи, авось что-нибудь вылежишь! Сама виновата! Са-ма! Ой, у Инночки головка болит! Ах, Инночке надо…Кофточку Инночке, шубку Инночке! Ой, у девочки месячные! Избаловала девку! Говорила я тебе: не потакай! Ты ей – всё! А она у матери родной мужика увела, бесстыжая!
Марта вздрогнула от последних материных слов, как от удара плетью, подскочила к двери, закричала надрывно:
- Да замолчите же вы, наконец, мама! Хватит! Мне и так тошно! А вы!
Мать ушла на кухню, громко топая, загремела кастрюльками и забубнила вполголоса:
- Андрей-то, Андрей тоже хорош, кобеляка чёртов, девка перед ним растелешилась, а он и рад: мяса молодого захотелось, сиськи-письки подавай, тьфу, рожа его бессовестная…
Марта вжалась лицом в подушку, задышала часто-часто, зашептала горько: «Господи-господи, не хочу жить, не хочу… научи, господи, что делать…» Только сейчас она поняла, что не знает, как ей поступить. Ей, которая заранее, холодно, просчитывала все ходы, как в шахматной игре, и всегда знала, чего она хочет и как ей этого добиться. От тупого бессилия, враз придавившего своей беспощадностью, хотелось завыть, чёрт знает как: в голос, по-бабьи, по-волчьи на это проклятое солнце, истекая омерзением к тем, двоим, что нож в спину, исподтишка… Но глаза были сухими: ни слезинки, и только, пульсируя, в висках боль, боль, боль и… ненависть к себе: я это допустила!
Вчера, после обеда, она внезапно почувствовала какое-то не то беспокойство, не то смутное ожидание чего-то ужасного. Как-то странно закололо в сердце, потяжелело в затылке, затошнило. До конца смены оставалось ещё три урока. Сестричка из школьного медпункта, Оленька, измерила давление и аж побледнела:
- Ой, Марта Ивановна, у вас же 220/100. Я скорую вызову.
- Нет, нет, Оля, дай мне что-нибудь, и я домой пойду, там полежу. Всё пройдёт.
- Так у нас только дибазольчик с папаверином, при таком скачке давления, он, как слону дробинка, ой, извините, а давайте я вам ещё фуросемид дам, так надёжнее.
- Что дашь?
- Ну, мочегонное.
- Ладно, давай, - Марта улыбнулась, Олечка была её бывшей ученицей и слегка робела перед ней, как-никак директор школы.
Пока Марта добралась до дома, у неё уже булькало в глазах: «Ай, Оля-Оля, удружила!» Лифт, как всегда, не работал. Бегом на шестой этаж. Лихорадочно, приплясывая, вставила ключ в замок: знала, что Инна ещё в институте, а Андрей не тренировке, готовит своих учеников к соревнованиям. Дверь была заперта изнутри. Позвонила, резко, до упора нажимая на звонок.
Открыл муж, взлохмаченный, босой, в одних штанах: «Ты? Так рано?» Мимо него, ведомая тем самым неясным предчувствием страшного. Запнулась ногой о какие-то тряпки, подняла: знакомые синие джинсы, в прихожей, на полу. Нелепая догадка маяком потащила прямо в спальню. Там, на их с Андреем постели, дочка, любимая, единственная, Инна. В майке отчима на голое тело. Смотрит исподлобья, спокойно, словно незнакомка. Грудь юная, горячая, острыми сосками, упруго и дерзко натягивает ткань. Задохнулась. Замахнулась грубо, наотмашь. Русая головка дёрнулась от звонкой пощёчины. Андрей что-то кричал, хватал за руки: «Марти! Я тебе всё объясню! Послушай!»
Молча прошла, задев плечом. Зашла в туалет. Раскачивалась на унитазе, в спазме, не могла ни капли выцедить из гудящего мочевого. Кружилась голова. И калейдоскоп цветных всполохов прыгал в глазах: «Вот оно… конец… конец всему, змеи, предатели…» Красное солнце в груди разрывалось на тысячи острых, горячих осколков. Стучал в дверь Андрей: «Марточка, Марти, открой!» Нет Марты, была, да вся вышла.
Без шапки, в расстёгнутой шубе, по морозу, руки-лёд, через весь город, ехала к матери. Вышла из автобуса, пошатываясь, отрешённая, побрела к дому. Упала, долго лежала на заплеванном снегу, даже не пытаясь встать. Оглядывались любопытные прохожие. Какие-то бабки загалдели хором:
-Такая с виду порядочная, а пьяная! Ни стыда, ни совести!
- Может, ей плохо? Надо скорую, - девушка протягивала ей руку, такая же молоденькая, хорошенькая, как Инночка.
Оттолкнула с силой, поднялась.
- Точно, залила тётенька шары, - засмеялся парнишка, её спутник.
- У меня сегодня муж и дочь умерли, - сказала вдруг. И пошла.
- Простите нас! – крикнула девушка вслед.
Скорую вызвала мать, напуганная расхристанным видом дочери. Гипсовой маской лицо, в глазах – пустота. Мертвец из ада, да и только!
Поняла, что произошло что-то. Очень нехорошее. Мать привыкла видеть Марту сильной и упрямой. Та никогда не жаловалась, не ныла. Навещая, даже не заикалась о проблемах на работе или в жизни. Советы давать ей было бесполезно. Всё равно делала всё по-своему. Вся в отца, жёсткая и бескомпромиссная. Когда Марта сошлась с Андреем, физруком школы, мать предупреждала:
- Он моложе тебя на пятнадцать лет, будет волочиться за каждой свиристёлкой.
- Бросьте, мама, всё вам мерещится плохое. Он меня любит!
«Вот как любит», - старая женщина покачала головой. Налила чаю с мелиссой и лимоном и пошла к дочке:
- Марточка, детка, выпей, моя хорошая, с лимончиком, как ты любишь…
Марта с трудом разлепила глаза, села, приглаживая непослушные вьющиеся волосы, взяла чашку из дрожащих морщинистых материнских рук, сделала глоток и тихо попросила:
- Мама, спасибо, вы только не спрашивайте больше ни о чём, пожалуйста, мне надо побыть одной.
Старушка поцеловала её в горячий лоб, несмело перекрестила и молча закрыла дверь.
На работу директор школы №54, Марта Ивановна Ляхова, вышла через три дня. Школа встретила её гамом, гулом, топотом нескольких сотен пар детских ног, запахом беляшей из столовой. Коллектив спешил засвидетельствовать своё почтение:
- Как мы рады видеть Вас, уважаемая Марта Ивановна, в добром здравии!
- Как Ваше здоровье, Марта Ивановна!
- Школа опустела без Вас, дорогая Марта Ивановна!
Секретарша, Елена Васильевна, дебелая, старая дева, колобком вкатилась в кабинет:
- Кофе, Марта Ивановна?
- Позже. Попросите, пожалуйста, Андрея Николаевича, ко мне, срочно.
У Андрея сегодня было плотное расписание, без окон. Зная, что он уедет рано, к первому уроку, Марта перед работой заехала домой. Дочь ещё спала. Спала не в своей комнате. А в супружеской спальне. На их с Андреем любовном ложе. Как была, в верхней одежде, не раздеваясь, Марта села в кресло возле спящей дочки, вглядываясь в дорогие, любимые черты своей малышки, своего солнышка. Ах, какая красивая выросла! На загляденье всем! Лохматые светлые ресницы, фарфоровая чистота кожи, ровный румянец на скулах, маленькое розовое ушко выглядывает из-под русой прядки, сочные полуоткрытые губы, исцелованные грешной ночью… Дочка, дочка, как ты могла? Родная, маленькая моя, столько парней кругом! Почему ты выбрала его? Моего мужчину! Моего!
Марта судорожно вздохнула. Инна открыла глаза. Рывком села на кровати, натягивая одеяло на худенькие плечики, вызывающе одарила бирюзовым взглядом:
- Что? Ещё раз ударишь?
Марта отрицательно покачала головой и спросила осипшим голосом:
- Ты его любишь?
Дочь скомкала тонкими пальцами атлас, хотела сказать что-то едкое, но глянув на пульсирующую жилку на материнском виске, молча кивнула, опустила голову. Марта поднялась, уходя, остановилась в дверях, улыбнулась одними губами:
- Всё будет хорошо, я тебе обещаю…
… Андрей всё не шёл. Раньше он вихрем врывался в её кабинет, втискивал железным объятием в высокую спинку кресла и целовал, терзая жёсткими губами, жадно лаская большой сильной рукой её жаркое тело под наглухо застёгнутой блузкой. Она всегда боялась, что войдёт кто-нибудь из учителей или, не дай бог, учащихся. А сама прижималась к нему сильнее и шептала счастливо: «Андрюшка, что ты делаешь со мной, бесстыдник?»
Последняя поздняя любовь расцвела вдруг огненно и ярко, не давая перевести дух. Страсть закрутила в своём водовороте так, что Марта забыла обо всём и обо всех. Летала на неистовых крыльях, и душа пела и звенела под шорох осенних дождей: «Люблю! Люблю!»
Андрей – красавец-мужчина (всё при нём – метры, сантиметры, бицепсы-трицепсы!) тоже увлёкся ею не на шутку. Красивой Марта не была. Мила, конечно. Правильные черты, хорошая фигура, затянутая в строгий деловой костюм. Но было в ней нечто, что магнитом тянуло молодого мужчину, заставляло желать её. Андрей не мог себе объяснить причину безумного желания обладать именно этой женщиной. Он ухаживал напористо, используя весь джентльменский арсенал: самые лучшие, самые дорогие розы, билеты в театр на премьеры сезона( Марта была заядлой театралкой), ужин при свечах. Читал стихи, пел серенады, и крепость пала. Марта давно отвыкла от такого внимания. А тут – мужчина, молодой и красивый, неглупый. Женщина, от которой силой веяло за версту, с любимым становилась маленькой нежной девочкой.
Через два месяца они стали жить вместе, в гражданском браке. Инне тогда пятнадцать было. Обычный подросток. В меру взбалмошная, немного эгоистичная, как все дети в этом возрасте, она целыми днями слушала музыку в своей комнате, бродила по квартире в коротеньких шортиках, с голым животиком и, казалось, не обращала на Андрея никакого внимания. И его интересовала только, как часть жизни любимой женщины, неизбежный довесок к их совместному сосуществованию. Инна редко обращалась к нему и только по имени-отчеству. Они жили, словно, в параллельных мирах, изредка пересекаясь за столом или в дверях.
Девочка росла. Отучилась в школе. Стала студенткой. Пару раз Андрей натолкнулся на неё в ванной (оставила дверь незапертой), обожгла взглядом из-под золотых ресниц, прикрыла грудь полотенцем (третий размер – машинально отметил он). Потом стал ловить себя на том, что исподтишка разглядывает юные прелести падчерицы. И сам не заметил, как она стала просто наваждением. Горячая, молодая, длинноногая, дерзкая – рядом, только руку протяни! А нельзя! Нельзя! Рассудок мутился от этой близкой недосягаемости. Запретный плод, как известно, сладок. Страсть, как хочется сорвать, жадно припасть и пить, пить божественный нектар. Андрей с ума сходил, еле сдерживался, чтобы не сорваться.
Директор школы – человек занятой. Педсоветы, совещания, семинары допоздна. Марта после работы с ног валилась. Ничего не замечала. В один из таких вечеров, когда она задержалась на очередном заседании, всё и случилось. Выплеснулось, укралось, закружилось. И плод съеден, и нектар выпит. Любовники тайну берегли, как могли. И не приди Марта в тот день так рано, неизвестно, сколько бы ещё длилось её неведение.
Андрей медлил, собирался с духом, прежде чем переступить порог кабинета. Вошёл виновато, как большой нашкодивший пёс, шагнул к Марте.
- Сядь, - жёстко сказала она, отдвигаясь подальше. – И слушай меня внимательно. Не перебивай! Я буду жить с мамой. Квартиру и машину оставляю вам с Инной. Сейчас ты возьмёшь паспорта: свой и её, и поедешь в ЗАГС. Зайдёшь к заведующей, скажешь, что от меня. Вас распишут сегодня же. Напишешь заявление об уходе. Будешь работать в 101-ой. Им срочно нужен физрук.
Андрей хмыкнул:
- Всё сказала? А меня ты спросила, хочу ли я жениться на твоей дочери?
Они смотрели друг на друга в упор, не мигая: кто кого переглядит. И Андрей, ещё полчаса назад обдумывавший, что и как он скажет жене, отчётливо вдруг понял, что все слова и уверения будут пустым сотрясением воздуха. Она из той породы железных баб, которые никогда не прощают и не оставляют ни малейшего шанса. Не простит. Сожмёт волю в кулак и выпинает из своей жизни без права возврата.
- Не женишься, сядешь. За изнасилование. Выйдешь лет через десять чахоточным или гомиком станешь. – Марта хрипло рассмеялась. - Сдохнешь под забором. Я могу это устроить. Ты меня плохо знаешь, Андрюша.
- Стерва, - процедил Андрей прямо в лицо, ненавидя. – И я ещё хотел у такой Горгоны прощения просить, идиот. Я женюсь, но не потому что ты так хочешь, а потому что я её люблю! Её, не тебя!
- Пошёл вон! – чеканя каждое слово, спокойно и веско произнесла Марта.
И только, когда за бывшим мужем захлопнулась дверь, она обняла себя за плечи, крест-накрест, одеревеневшими руками и беззвучно заплакала, раскачиваясь из стороны в сторону, впервые за эти несколько самых страшных дней своей жизни.
… Андрей увёз молодую жену в сибирскую тайгу. И пять лет ни слова, ни звонка, ни слуху ни духу. Как в воду канули. А потом вдруг, как из небытия, письмо. От дочери. Неровные строчки прыгали в глазах Марты: « Мама, прости меня, я так виновата перед тобой…была на исповеди в церкви… хочу покаяться… мамочка… услышь меня… мне нужно твоё прощение… я тоже мать… ждём операции…» Внучка. Настя. Настенька. Лейкоз.
Эпилог.
- Дорогая наша Марта Ивановна, от имени методобъединения химиков-биологов позвольте поздравить Вас с юбилеем! От всей души пожелать Вам кавказского долголетия, сибирского…
55 лет – это дата! На пенсию директора школы провожали с размахом. Банкет в ресторане. Пышные речи за здравие уважаемой юбилярши, море цветов, дорогие подарки: ковёр от казаховедов, ковёр от русоведов, телевизор от физиков, холодильник от гороно, шампанское в звонком хрустале, аплодисменты…
Марта улыбалась, благодарила, кивала, нарядная, в длинном вечернем платье, с открытыми плечами, глубоким декольте. Смотрелась шикарной светской дамой, хотя новые туфли на высокой шпильке нещадно жали втиснутые в лайкру располневшие ноги и хотелось поскорее домой, в своё уютное одиночество и тишину.
- Слово предоставляется дорогому гостю, Андрею Николаевичу, зятю!
Андрей поднялся, большой, сильный, красивый:
- Не мастак я речи толкать! А посему мой тост прост: за железную леди!
Тряхнул связкой шкурок собольих:
- Настенька, подари бабушке на шапку!
А Настюшка, внучка, вся в розовом, воздушном, уже неслась вприпрыжку к столу. Марта подхватила на руки ангелочка, закрыла глаза, прижала к себе малышку, целуя, и прошептала: «Кровиночка моя…спасибо…»
Никто не увидел за облаком оборочек и бантиков слёз железной леди.
Зухра Абдул
