(Приложение к истории болезни)
Эта совершенно невероятная история произошла со мной не сказать что недавно - год, а то и полтора назад, но, тем не менее, живет в моей памяти так, как будто это было вчера. И хотя все вокруг - и бывшая жена, и врачи, под чьим неусыпным надзором я сейчас нахожусь, в один голос уверяют, что я должен ее как можно скорей забыть, выбросить из головы, как ненужный груз, который лишь отягощает мое теперешнее нездоровое состояние, я вновь и вновь с каким-то маниакальным упорством прокручиваю перед глазами события тех далеких дней, испытывая смешанное чувство радости и боли, неземного блаженства и какой-то волчьей тоски. Не будь их - и жизнь моя окончательно потеряет смысл, превратившись в череду серых буден, без просвета, без отдушины, а по мне такая жизнь страшнее полной амнезии, страшнее даже смерти.
Этим, наверно, и объясняется мое неодолимое желание изложить на бумаге все, что я пережил в тот незабываемо-яркий и короткий, как вспышка, период времени, когда познакомился с Аделой и ее братом Бонифатом, которых по-прежнему воспринимаю как двух совершенно разных людей (это помогает мне хоть как-то удерживаться на плаву, не скатываясь в пучину безумия), возникших в моей жизни так внезапно и потом столь же внезапно из нее исчезнувших.
Благо, врачи, узнав о моих намерениях, не стали вставать у меня на пути, посчитав, как видно, что, воплотив эту историю в некое подобие рассказа, я скорей избавлюсь от преследующих меня навязчивых видений. Что ж, пусть тешат себя этой глупой иллюзией - только бы не мешали.
Итак, я начинаю…
Самое смешное, что предпосылкой для всех этих фантастических событий послужила обычная семейная ссора или, вернее, попытка избежать этой ссоры.
С сожалением приходится признать, что последнее время (я, конечно, имею в виду те два-три года, которые предшествовали разводу) скандалы в нашей семье стали обычным явлением. Причина была одна: моя жена Валентина так и не смогла смириться с мыслью, что в тот благословенный для разного рода авантюристов и искателей легкой наживы период, когда над страной вовсю гуляли ветры перемен, я не сумел - а, скорей всего, просто не захотел - воспользоваться ситуацией и, вместо того чтобы влиться в довольно многочисленные ряды новоявленных чичиковых и остапов бендеров, продолжал влачить жалкое существование инженера-конструктора с окладом, размеры которого при гостях и назвать-то стыдно. И напрасны были мои уверения, что даже в наше бестолковое время хорошие должности на дороге не валяются, а на роль предпринимателя я никак не гожусь, так как в свои сорок с хвостиком даже за приличную мзду не намерен по примеру некоторых наших знакомых становиться мальчиком на побегушках - все они отметались Валентиной как несущественные, и дело неизменно заканчивалось слезами, битьем посуды и обвинением меня во всех смертных грехах.
Наверно, излишним будем упоминать, что происходило это обычно в день зарплаты, причем события, с малой долей погрешности, развивались всегда по одному и тому же сценарию.
Вот его примерная фабула: переступив порог дома и поздоровавшись нарочито бодрым голосом, я несколько театральным жестом выкладываю на стол перед сидящей в скорбном молчании женой заработанные за месяц деньги (все до копейки), после чего стараюсь как-то стушеваться, стать незаметней и для этого усаживаюсь в дальнем углу, прикрывшись для верности газетой и делая вид, что читаю. В это время Валентина, со свойственной ее профессии пунктуальностью (моя супруга работает кассиром в банке), с карандашом и бумагой в руках, занимается подсчетом нашего семейного бюджета.
Заканчивается это всегда одинаково: откинувшись на стуле и устремив глаза в потолок, она несколько минут сидит в полной неподвижности, все с тем же скорбным выражением на лице, и только после этого разыгрывается третье - завершающее - действие трагедии, главным участником которого неизменно оказываюсь я.
Детей у нас нет, и, наверно, именно поэтому свой нерастраченный дар воспитателя Валентина тренирует исключительно на мне. Какими только эпитетами и сравнениями не награждает меня дражайшая моя супруга в порыве благородного гнева! Пересказывать их здесь, думаю,
будет не совсем удобно… И хорошо еще, если дело ограничивается одними словами! Бывает, что вслед за обвинениями в меня летят ложки, чашки, тарелки, половники, вазы для цветов и другие предметы домашнего обихода, подвернувшиеся ей под руку. Словом, нередко в квартире начинается настоящий содом, от которого мне приходится укрываться в соседней комнате, для надежности привалив дверь чем-нибудь тяжелым.
В день, о котором пойдет речь, я ожидал именно такого приема, может быть, даже похлеще. Дело в том, что завод, на котором я имел несчастье работать, в тот месяц опять не справился с поставками, и начальство, решив, как всегда, отыграться на своих подчиненных, значительно урезало нам зарплату. Но это еще полбеды. Самое страшное заключалось в том, что за мной тянулось несколько старых долгов, по вполне понятной причине скрытых от Валентины, которые - тоже по вполне понятной причине - с меня незамедлительно и потребовали.
Так вот и получилось, что я покидал стены родного предприятия с камнем на душе и зарплатой, почти вдвое меньше той, на которую рассчитывал. Настроение было хуже некуда. Чтоб хоть как-то оттянуть час расплаты, я, неожиданно для себя самого (умирать, так с музыкой!), решил завернуть в ближайшую забегаловку - остограммиться для храбрости. Вообще-то, подобные поступки были мне несвойственны, и прибегал я к этому чуть ли не первый раз в жизни, но, видимо, некий таинственный импульс руководил тогда всеми моими действиями, и противиться ему у меня не было в то время ни силы, ни желания.
Наверно, опять же благодаря этому самому импульсу, вместо одной стопки, как предполагал поначалу, я выпил две или три, после чего на меня вдруг накатило такое добродушно-расслабленное настроение, что портить его очередной семейной разборкой мне представилось по меньшей мере кощунством. Поэтому, покинув забегаловку, я не пошел сразу домой, а направил шаги в сторону городского парка.
Я понимал, что изрядно захмелел, что в таком виде Валентине мне лучше не показываться, и нарочно не торопился, вдыхая полной грудью влажный вечерний воздух и любуясь выстроившимися вдоль дороги золотисто-багряными купами деревьев, что-то тихо шепчущими под несмелыми порывами ветерка. Был, если мне не изменяет память, конец сентября.
Осенние сумерки длятся обычно недолго, уступая место незаметно, но верно подкрадывающейся ночи. Вот уже и фонари зажгли. Из-за их
слабого бледно-лимонного света мрак вокруг, похоже, еще больше сгустился, поплотнел, спрессовался в сплошную черную массу, вязкую и тягучую, как смола.
До конца пройдя парковой аллеей, я уселся на самой дальней скамейке, отрешенно наблюдая за прогуливающимися по дорожкам парочками и одинокими владельцами собак в сопровождении своих вислоухих питомцев. Где-то недалеко, на танцплощадке, играла музыка, но она не нарушала снизошедшего на меня состояния довольства и умиротворения, растворенного, казалось, в самом воздухе.
Откинувшись на спинку скамейки, я всем своим существом отдавался во власть этого зыбкого состояния, лишь изредка нарушаемого засевшей в глубине мозга сверлящей мыслью, что все это, увы, не надолго, что скоро - очень скоро - нужно будет возвращаться в проклятую реальность, в свой вечно неустроенный быт, к вечным своим заботам и проблемам, надоевшим хуже зубной боли.
Решив еще немного растянуть удовольствие, я не спеша закурил. С первой же затяжкой перспектива перед моими глазами как-то странно сместилась (видно, сказывался выпитый алкоголь), зарябила, завертелась, словно на карусели. Стараясь унять неожиданное головокружение, я слегка подался вперед и, как бы отгораживаясь от всех и вся, плотней надвинул кепку на лоб. Теперь в поле моего зрения попадала только часть тротуара перед самым моим носом да иногда ноги бредущих мимо людей. В таком положении я просидел довольно долго - может быть, минут десять.
Вдруг что-то на секунду вывело меня из прострации. Я даже не сразу сообразил, что именно… Ах, да! Тонкие каблучки женских туфелек, так призывно процокавших в нескольких сантиметрах от моего лица. Еще я успел заметить стройные лодыжки, переходящие в изящные щиколотки, и чуть было не проводил их глазами… Нет-нет, не отвлекаться! Для меня сейчас важней как можно дольше сохранить это редкое состояние покоя. Ничто не должно нарушать его, пусть даже это будут ноги самой Клаудии Шиффер! Не поворачивая головы, я подпалил давно погасшую сигарету и вновь с удовольствием затянулся.
Но что это? Все тот же звук цокающих каблучков, только уже в обратном направлении. Я вижу, как женские туфельки, полминуты назад привлекшие мое внимание, останавливаются прямо напротив меня.
- Мужчина, разрешите прикурить, - голос чуть хрипловат, но не лишен приятности.
Медленно поднимаю голову. Взгляд ползет вверх, по стройным, затянутым в густую черную сетку ногам, по упругим бедрам, плотно охваченным ярко-красной, едва прикрывающей пах кожаной юбкой, по полушариям высокой груди, почти полностью видной в разрезе чересчур свободной дымчато-серой, с блестками, блузки, отсвечивающей в сумерках, словно чешуя. Поверх блузки я успеваю заметить серебряную цепочку с кулоном в виде какого-то замысловатого украшения, напоминающего иероглиф. Роскошные антрацитовые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам, резко контрастируя с необычайной, почти гипсовой белизной красивой тонкой шеи и искусно вылепленного совершенно неподвижного лица.
Не надо обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить, что девушка еще достаточно молода - лет двадцать пять, не больше - и к тому же чертовски привлекательна… Нет, «привлекательна», пожалуй, не то слово - она просто КРАСИВА. Да, именно красива, причем не той вызывающе-вульгарной красотой, что нагло улыбается всем с обложки глянцевого журнала, а другой - спокойной, не слишком броской, которую не в силах скрыть даже толстый слой косметики. Она - в изящной линии носа, в чуть заметной складке полноватых губ, в легкой впалости щек и, конечно же, в глазах, черных, бездонных, как два колодца с поблескивающими на самом дне хрусталиками чистой родниковой воды.
Вот эти-то глаза, мне кажется, и решили тогда мою судьбу. Погрузившись в них с головой, я как бы забылся на время, отчего, наверно, несколько помедлил с ответом, так как девушка повторила свою просьбу и, наклонившись к самому моему лицу, повертела у меня перед носом незажженной сигаретой, словно я был глухонемым или слабоумным. При этом мне в ноздри ударил крепкий запах ее духов, отдающий какими-то восточными пряностями. Это стало последней каплей, переполнившей чашу моего благоразумия.
С заискивающей улыбкой, вдруг накрепко приклеившейся к губам, я суетливо зашарил по карманам в поисках зажигалки, а, найдя ее, дрожащими пальцами долго не мог выбить искру из кремня. Незнакомка сохраняла при этом полную невозмутимость. Не спеша закурив, поблагодарила меня легким кивком, однако уходить не торопилась. Постояв с минуту как бы в раздумье, неожиданно уселась на другом конце скамейки, закинув ногу на ногу. Помню, в груди у меня при этом что-то приятно сжалось и тут же ухнуло вниз, прошив тело от верха до самых пяток подобием электрического разряда.
Несколько минут прошло в молчании. Все это время я, почти не таясь, с видимым удовольствием продолжал наблюдать за девушкой, и она, мне кажется, чувствовала мой настойчивый взгляд, однако реагировала на него вполне спокойно - не нервничала, не раздражалась, а продолжала как ни в чем не бывало сидеть на месте, чуть покачивая в воздухе длинной точеной ногой и выпуская изо рта аккуратные колечки дыма.
Молчание становилось тягостным. Я вдруг поймал себя на мысли, что хочу задержать незнакомку - пусть не надолго, хотя бы на несколько минут - и что для этого мне, наверно, нужно будет с ней о чем-нибудь заговорить. Только о чем? А если, едва я открою рот, она просто встанет и уйдет, даже не докурив сигарету? Я очень этого боялся, поэтому, не произнося ни слова, продолжал смотреть на нее как зачарованный и ждал - ждал неизвестно чего, надеясь разве что на чудо.
И чудо свершилось! Девушка неожиданно повернулась ко мне, смерив оценивающим взглядом.
- Послушай, а деньги у тебя есть?
Ее вопрос показался мне настолько нелепым, что в первую минуту я не нашелся что ответить и лишь несколько раз тупо кивнул.
- И много? - продолжала свой допрос незнакомка, и губы ее тронула чуть заметная улыбка. Улыбка сфинкса и Джоконды в одном лице.
Я снова кивнул, все еще не понимая, зачем ей понадобилось спрашивать меня про деньги.
- Ты что, немой? - девушка вдруг рассмеялась, став на мгновение еще красивей и - как-то ближе, понятней. - Скажи хоть слово!.. Тебя как зовут?
- Павел, - я почти не узнал своего внезапно севшего голоса.
- Значит, Паша. А меня Адела. Можно просто Дела.
- Очень приятно.
- Да неужели! Что-то по твоему лицу этого не скажешь, - она снова рассмеялась, изящным щелчком отправив окурок в кусты. - Так как насчет денег, Паша? Хватит сводить девушку в ресторан?
Тут меня, наконец, осенило. Ах, вот оно что! И как же, наивный дурак, я сразу не догадался, что передо мной не просто искательница случайных знакомств, а профессиональная соблазнительница, жрица любви, так сказать, подыскивающая себе очередного клиента!
- Ну, если не в ресторан, то хотя бы в кафе, - Адела, видимо, что-то такое прочитала на моем лице, отчего и постаралась смягчить свой наскок. - Чтоб, так сказать, продолжить знакомство. Ты, надеюсь, не против? - она не предлагала даже, а утверждала не терпящим возражений тоном, заранее, видимо, уверенная в моем ответе.
Что касается меня, то я сейчас действительно был готов на все. Открытие, которое я сделал для себя относительно рода занятий моей новой знакомой, не только не отпугнуло меня, а, напротив, еще больше разожгло любопытство (сознаюсь, что никогда прежде мне не доводилось общаться с женщинами подобного сорта, но, как, наверно, любой нормальный мужчина на моем месте, в душе я не раз подумывал о такой возможности, в любую минуту готовый броситься навстречу неизведанному, нисколько не заботясь о последствиях).
- Так как же? Не слышу ответа, - Адела уже поднималась со скамейки, небрежно оправляя юбку.
- Да, конечно! Пойдем куда-нибудь, - я поспешно (пожалуй, даже слишком поспешно) вскочил следом и этим вызвал на ее губах торжествующую улыбку.
- Вот и отлично! - уверенным движением девушка продела свою ладонь мне под руку. - Я знаю тут неподалеку хорошее местечко.
Мы не торопясь двинулись по аллее. Чувствуя рядом теплую упругость ее бедра, вдыхая восточный аромат духов, я действовал как сомнамбула, кажется не до конца понимая, что делаю. Единственное, в чем я более-менее отдавал себе отчет, это в том, что сейчас полностью нахожусь во власти моей спутницы. Да, ради нее я готов был на любые безумства, даже - страшно подумать! - до копейки спустить всю полученную сегодня зарплату. И при этом меня совершенно не пугала перспектива неизбежного объяснения с женой, грозящего завершиться грандиозным скандалом. Наверно, впервые за годы моей супружеской жизни мне было на все наплевать.
Не знаю, что на меня нашло. В тот момент я словно опьянел. Возможно, это старый хмель с новой силой ударил мне в голову, хотя, думаю, со мной происходило что-то другое, не поддающееся объяснению и вообще какой-либо логике. Скорей всего, именно поэтому все дальнейшие события воспринимались мной не совсем отчетливо, а как бы урывками.
Помню, мы с Аделой сидели в маленьком уютном кафе, которое она разыскала где-то в глубине парка, помешивая в чашечках кофе глясе и запивая его коньяком из крошечных рюмочек. Обстановка как нельзя более располагала к интимности: приглушенный свет, пять или шесть столиков, маленький бар в углу, окна в цветной мозаике и динамик у входа, мурлыкающий что-то блюзовое, кажется, из репертуара Гарри Мура. Кроме нас в кафе находилось всего два посетителя - парень и девушка, занявшие самый дальний столик у окна, за которым ворковали вполголоса о чем-то своем, да миловидная молоденькая барменша, понимающе мне улыбнувшаяся, когда я брал у нее заказ.
После того как с угощением было покончено, моя спутница сразу перешла в наступление:
- Так что будем делать, Паша? - в ее глазах заиграли лукавые огоньки. - Если хочешь, чтобы наше знакомство продолжилось в более интимной обстановке, давай сразу договоримся о цене.
Не скажу, что предложение девушки застало меня врасплох, и все же после ее слов я весь как-то внутренне сжался: упоминание о деньгах так не соответствовало моему теперешнему возвышенному состоянию. Адела расценила это по-своему:
- Ой, а почему это мы так поскучнели? Неужели тебе не хочется провести ночь с такой девушкой, как я?
Я подавленно молчал, но мой вожделеющий взгляд говорил, видимо, сам за себя.
- Во-от! - удовлетворенно протянула моя спутница. - А за удовольствие надо платить! Конечно, а ты как думал!.. Да ты не бойся, много я с тебя не возьму. Я же вижу: ты клиент небогатый (она быстро коснулась моей руки). Не обижайся! Это профессиональное… Короче, моя цена - пятьсот. Устраивает?
- Пятьсот долларов?!
- Ну что ты! Конечно, рублей! А ты что, привык расплачиваться долларами? - девушка ободряюще улыбнулась. - Так как, по рукам?
Я не верил своим ушам. Сумма, названная Аделой, показалась мне не то чтобы мизерной - как-никак, она составляла почти половину моей
зарплаты, - но все-таки значительно меньше той, которую я ожидал услышать. Да что там говорить, ради этой девушки я готов был выложить всю свою наличку. Адела, скорей всего, поняла это по моей сияющей физиономии, потому что вопросов мне больше не задавала…
Я не помню, как мы покидали кафе. Помню лишь, что, когда расплачивался с барменшей, та, все так же понимающе улыбаясь, вместе со сдачей выложила на стойку пачку презервативов в яркой упаковке, а я, отводя глаза, стал поспешно прятать ее в задний карман брюк…
Довольно смутно помню дорогу к дому Аделы. Память сохранила только высокую фигуру моей спутницы (девушка шла на полшага впереди) и то, как уверенно ориентировалась она в лабиринте совершенно не знакомых мне улиц, сворачивая в узкие, без единого фонаря, переулки, ныряя под черные арки ворот и вновь выходя на свет - слабый, неверный свет, редко сочащийся из полузашторенных окон, напоминающих глаза загадочных ночных птиц, тут и там затаившихся в темноте.
Помню обшарпанные двери ее подъезда, освещенные тусклой закопченной лампочкой, узкую лестницу, стены, сплошь разрисованные граффити и исписанные какими-то непонятными словами. Впрочем, я почти не смотрел по сторонам, пожирая глазами аппетитные округлости под туго натянутой юбкой, мерно раскачивающиеся перед самым моим носом…
Наконец мы у цели. Небольшая заминка, пока моя спутница возится с ключами, затем скрип отворяемой двери, и вот, преодолев небольшой коридор, я, затаив дыхание, вступаю в комнату, не слишком просторную, но, кажется, довольно уютную. Из всей ее обстановки мне тогда запомнились окно во всю стену и еще кровать - большая широкая кровать под высоким старомодным балдахином (и где она только ее откопала), с мягкими подушками и атласным стеганым одеялом - настоящее ложе любви, на котором свободно, не стесняя друг друга, могли поместиться как минимум три человека. Адела - видимо, намеренно - не включила верхний свет, ограничившись кнопкой изящного, на изогнутой ножке, торшера в изголовье этой махины, и его мягкий, ласкающий свет придал комнате некий оттенок таинственности.
Помню, как мы потом танцевали с ней под красивую медленную музыку - не то Уитни Хьюстон, не то Мэрайя Кэрри, - льющуюся неизвестно откуда. Я чувствовал ладонями покатость ее бедер, вдыхал
полной грудью пьянящий аромат духов, ее волосы касались моей щеки…
Внезапно Адела не сильно, но решительно отталкивает меня, отчего я почти падаю на кровать, и танцует уже сама, выгибаясь всем телом в такт мелодии, высоко запрокидывая голову и делая плавные движения руками, как будто совершает некий мистический обряд.
Потом так же медленно, глядя мне прямо в глаза, начинает раздеваться. Не в силах пошевелиться, я заворожено слежу за каждым ее движением. Вот она стягивает с себя юбку, открывая кружевные резинки высоких, под самые бедра, чулок, за ней следуют чешуйчатая блузка и туфли. Вот она уже почти раздета - на ней ничего нет, кроме черного полупрозрачного лифчика с бесстыдно просвечивающими сосками и таких же ажурных трусиков, сквозь которые довольно явственно проступает темный треугольник в низу живота.
Но я уже не в силах сдерживаться. Подброшенный как на пружине, я бросаюсь к Аделе, пытаюсь обнять, охватить разом все ее молодое, красивое тело. Она хохочет, извиваясь в моих руках, словно пойманная в сеть змея, ускользает, буквально просачивается сквозь пальцы - и этим распаляет меня еще больше.
Наконец мне удается подавить ее не слишком решительное сопротивление, и мы, сплетенные узлом, в изнеможении валимся на кровать, где я срываю с девушки остатки одежды (если это, конечно, можно назвать одеждой) - все, кроме ее роскошных чулок и причудливого брелка, а она, в свою очередь, помогает мне освободиться от пуловера и рубахи. Брюки и трусы я снимаю уже сам, и при этом у меня из кармана выпадает пресловутая пачка презервативов.
- По-моему, самое время одеть резинку, - откуда-то издалека долетает до меня вкрадчивый шепот Аделы. - Или ты предпочитаешь, чтобы я сделала это сама?
Но я лишь отрицательно мотаю головой - такое испытание явно не для моих нервов - и, непослушными пальцами разорвав пластиковый пакетик, совершаю эту не совсем привычную для меня процедуру.
И вот мы снова в объятиях друг друга. Я покрываю жадными поцелуями ее лицо, шею, руки, пытаюсь дотянуться до губ, но всякий раз безуспешно: девушка ловко увертывается от меня, подставляя то
щеку, то ладонь, и я вдруг вспоминаю услышанное когда-то от кого-то, что проститутки никогда не целуются со своими клиентами. Тогда не без сожаления я оставляю свои попытки, все свое внимание переключив на тело партнерши - гибкое, словно гуттаперчевое, двигающееся с какой-то невероятной, немыслимой скоростью. Нежное и одновременно упругое, оно пьянит, завораживает, буквально сводит с ума…
В какой-то миг моя связь с реальностью утрачивается, и я ощущаю себя слепым, беспомощным щенком, барахтающимся на поверхности реки, с настойчивой неотвратимостью увлекающей его вниз, на самое дно. И вот, уступив, наконец, ее натиску, я отдаюсь на волю течения. Я тону. И испытываю неимоверное счастье, оттого что тону…
Конечно, невозможно передать словами все, что я испытал в ту ночь с Аделой. Но одно могу сказать с полной уверенностью: никогда прежде я не испытывал ничего, даже отдаленно похожего на это. Вспоминая теперь свои крайне редкие в последнее время минуты близости с женой, я прихожу к грустному выводу, что ничего - ну совершенно ничего - не знал о сексе. Я просто диву даюсь, как мог столько лет довольствоваться ее скупыми, равнодушными поцелуями, ее торопливыми дежурными ласками - обязательно при выключенном свете и обязательно под одеялом - дело в том, что и сейчас, на сороковом году жизни, Валентина все еще стеснялась вида обнаженного тела, да и к половому акту относилась, по-моему, как к не слишком приятной обязанности.
Не в пример моей законной половине, Адела открыла мне совершенно иной мир. Неистощимая в своей изобретательности, она превосходно знала, как нужно вести себя в постели с мужчиной и с радостью делилась своим богатым опытом. Думаю, это объяснялось не только особенностями ее профессии: есть вещи, которым, на мой взгляд, просто невозможно научиться - они или есть, или их нет совсем. У Аделы, видимо, это было в крови. Она в совершенстве владела правилами любовной игры, она знала, когда лучше проявить инициативу, а когда, наоборот, отойти в тень, дав возможность партнеру самому показать себя. Она ни разу - ни взглядом, ни жестом - не дала мне понять, что я делаю что-то не так, что в сравнении с ней я - жалкий школьник, только постигающий азы этой сложной и захватывающей науки. Это было партнерство в самом высоком смысле слова, истинная гармония, воцарившаяся в моих с Аделой отношениях еще до того, как наши изнемогающие от желания тела познали, наконец, друг друга, соединившись в последнем вершинном аккорде, чтобы зазвучать в унисон…
Заранее прошу прощения за высокопарность у тех, кто, возможно, будет читать мои записи: я ведь лишь пытаюсь выразить, что чувствовал в те незабываемые минуты - а я чувствовал именно так. И пусть у кого-то это, скорей всего, вызовет саркастическую усмешку - дескать, подумаешь, переспал с проституткой, - для меня эта встреча уже тогда имела важное, судьбоносное значение. Скажу больше: в минуту нашей первой близости, в самый момент апофеоза любовного акта, когда мы в полном смысле этого слова как бы стали единым целым, я вдруг с небывалой отчетливостью почувствовал, осознал, что это уже навсегда, что отныне я крепко-накрепко связан с Аделой некой невидимой нитью, разрубить которую сможет разве что только смерть…
Поэтому после того, как все было закончено и мы лежали, в изнеможении откинувшись на подушки, я заговорил с ней о своих чувствах. Я попытался выразить то, как я к ней теперь отношусь, кем она для меня стала. Помню, я страшно волновался, и оттого речь моя получилась бессвязной, косноязычной, как у подростка, впервые признающегося в любви предмету своего обожания - я часто путался, сбивался, не мог связать простых слов.
Некоторое время девушка слушала не перебивая, потом вздохнула, как мне показалось, с сожалением.
- Паша, тебе пора уходить, - голос Аделы звучал ровно и совершенно бесстрастно. - Вот твои вещи. Собирайся, - и, когда я попытался возразить, резко и решительно прервала меня все тем же безапелляционным тоном: - Я сказала тебе: уходи! Я очень устала.
До глубины души уязвленный этой неожиданной переменой в настроении девушки, я стал быстро одеваться, стараясь не смотреть в ее сторону. И, только когда уже натягивал плащ, не удержался и бросил еще один, прощальный взгляд через плечо.
Адела, изогнувшись, лежала на кровати, подперев рукой голову, и смотрела на меня не то с сочувствием, не то с усмешкой. Ее красивое гибкое тело, белизну которого, казалось, еще больше оттеняли черные чулки, которые она так и не сняла, и черные же, рассыпанные по плечам волосы, матово отсвечивало в полумраке комнаты. На шее у девушки таинственно поблескивал знакомый мне кулон в виде иероглифа. Не знаю, может быть, благодаря этому кулону, может, ее позе и взгляду, а может, и тому, и другому вместе, но в эту минуту моя новая знакомая напомнила мне какое-то древнее языческое божество, грозное и одновременно прекрасное - божество, только что принявшее жертву.
- Мы еще увидимся? - вопрос, вырвавшись как бы помимо воли, неуклюже повис в воздухе. В эту минуту я чувствовал себя утопающим, из последних сил хватающимся за соломинку.
- Не знаю. Может быть, - по лицу Аделы скользнула недовольная гримаска. - Все зависит от твоей кредитоспособности.
Это новое упоминание о деньгах окончательно вывело меня из себя. О господи! И как же я мог забыть! Ведь это все не по-настоящему! Это все на продажу, и цена такой любви медный грош! Не без аффектации выхватив из кармана портмоне, я извлек из него плотно сложенную стопку и веером швырнул на кровать.
Однако мой широкий жест, похоже, не произвел на девушку нужного впечатления.
- Ты не слишком погорячился? - голос ее звучал все так же холодно и безразлично. - Как бы не пришлось потом пожалеть!
- Об этом можешь не беспокоиться, - кажется, это было последнее, что я сказал ей в ту ночь.
Я не помню, как уходил в тот раз от Аделы, не помню всех подробностей своих одиноких скитаний по незнакомым улицам и переулкам. Я двигался словно в бреду, совершенно не глядя под ноги, то и дело спотыкался, едва не падая, налетал в темноте на стены и фонарные столбы.
Очнулся я в том же самом парке и, кажется, на той же самой скамейке, когда над вершинами деревьев уже занимался рассвет, цветом напоминающий старую, пожелтевшую от времени простыню. С недоумением оглядывался я вокруг, в который раз задаваясь вопросом: а было ли это на самом деле? Не привиделось ли во сне? Может, все, случившееся со мной, - просто плод затуманенного алкоголем воображения?
Но нет, мой измочаленный вид, сладкая ломота во всем теле, одежда, насквозь пропахшая духами - говорили как раз об обратном: о реальности того, что произошло со мной сегодняшней ночью. Реальностью было также пустое портмоне и мое неизбежное возвращение домой - к теперь уже точно нелюбимой жене, которой нужно будет как-то объяснять свое столь долгое отсутствие, а потом еще выдерживать целый шквал обвинений, на этот раз, впрочем, вполне справедливых.
А может, избавить себя от этого кошмара, сразу открыть Валентине всю правду, сказать, что я провел ночь с другой женщиной, а ее я уже давно не люблю, да и она, наверно, испытывает ко мне то же самое, и коли так, то для чего нам и дальше тянуть эту лямку - не лучше ли будет расстаться, то есть попросту развестись, да-да, развестись и больше не трепать друг другу нервы…
Однако этим смелым прожектам в тот раз не суждено было воплотиться в действительность. Мои невеселые размышления были неожиданно прерваны невесть откуда взявшимся странного вида типом в потертой, мешком сидящей куртке, замусоленных штанах и такой же видавшей виды кепке, надвинутой на самые глаза. Еще я запомнил, что он был невысокого роста, коренастый, и говорил необычайно сиплым, не то пропитым, не то простуженным голосом, начав с банального, как мир, вопроса, не найдется ли у меня закурить.
Наверно, будь я в несколько ином состоянии, я повел бы себя как-то иначе, проявив больше осмотрительности в отношении незнакомца. Но - увы - мысли мои в ту минуту были далеко отсюда. Небрежным жестом, словно специально нарываясь на неприятность, я извлек из кармана почти нетронутую пачку «Бонд» и сунул в раскрытую ладонь мужика, показав при этом рукой, чтобы он поскорей убирался и оставил меня в покое.
Незнакомец, однако, уходить не спешил. Возможно, он просто обалдел от такой неслыханной щедрости или же, что всего вероятней, быстро оценив обстановку, лихорадочно прикидывал, как лучше осуществить сложившийся у него в голове коварный план. Как бы там ни было, я не оставил ему времени на размышления: видя, что мужик, получив свое, почему-то мешкает, решил уйти сам, поднявшись в раздражении со скамейки…
В ту же секунду глаза мне ожгло яркой вспышкой света, а голова, клацнув зубами, беспомощно запрокинулась. Челюсть моментально налилась свинцом, и все вокруг закачалось из стороны в сторону, как при сильном шторме. Пытаясь сохранить равновесие, я стал хватать руками воздух, но следующий удар в область солнечного сплетения перегнул меня пополам. Горло сдавило спазмом. На несколько томительно-тягучих мгновений я словно ухнул в черный глухой колодец…
Первое, что я почувствовал, вынырнув через какое-то время наружу, - град ударов, с методичностью барабанной дроби обрушившихся мне на спину. Я упал на колени, после чего, видимо, ненадолго отключился.
Очнулся уже на земле, лежащим навзничь, когда-то чьи-то ловкие руки с грубой бесцеремонностью обшаривали карманы моего плаща. Затем последовали сдавленные ругательства, резкая боль в боку - видимо, от тычка ногой, и - снова провал в памяти…
Когда в следующий раз я пришел в себя, мужика уже и след простыл. Мысленно пожалел, что не довелось лицезреть его разочарованную физиономию, после того как он порылся в моем портмоне. Представив это на секунду, я хоть и с трудом, но все же усмехнулся. Усмешка, конечно, получилась невеселая, так как я чувствовал себя в тот момент совершенно разбитым. Тело саднило от ушибов, ужасно не хотелось вставать. Однако я пересилил себя, тяжело поднялся, опираясь о скамейку.
Уже совсем рассвело. Кругом по-прежнему никого не было, но в дальнем конце аллеи, кажется, намечалось какое-то движение. Чтобы не привлекать к себе внимания случайных прохожих, я свернул в сторону от дороги и, продравшись сквозь кусты, пошел наугад, глубоко утопая ногами в прелой листве и то и дело налетая плечом на деревья.
В голове была совершенная пустота. Но как только я оказался на улице, ведущей к дому, тут же вспомнил, что мне предстоит довольно неприятное объяснение с женой, и на смену полной отрешенности пришло состояние какой-то тоскливой паники, нараставшее с каждой минутой. Ужасней всего было то, что я прекрасно понимал: после событий этой ночи мне будет просто не под силу выдержать еще одну семейную разборку. О, если бы можно было как-нибудь избежать этого, хотя бы на время!
И вдруг мне в голову пришла спасительная мысль: что, если свернуть все на моего незадачливого грабителя! Действительно, куда проще! Этим можно объяснить и мое ночное отсутствие, и пропажу денег. Главное, и врать-то особо не придется. Конечно, это не совсем порядочно по отношению к Валентине, но тут уж, как говорится, не до сантиментов.
Приободрившись таким образом, я еще раз возблагодарил Бога за ниспосланную мне встречу, которая, хоть и стоила мне пары синяков, все же, как ни крути, избавляла от другой, гораздо более серьезной неприятности. Вот уж верно говорят: нет худа без добра.
На мой неуверенный стук (звонить я как-то не решился) Валентина открыла в ту же минуту, словно все это время стояла за дверью. Ее и без того бледное лицо было какого-то мучнистого оттенка, голубые, чуть навыкате, глаза словно остекленели, волосы, всегда тщательно уложенные и завитые, торчали во все стороны неопрятными космами - все говорило о том, что моя многострадальная жена, по всей видимости, провела сегодня бессонную ночь. На ней был распахнутый халат и узкая черная юбка, в которой она обычно ходила на работу, одетая почему-то прямо поверх ночной рубашки.
- Где ты был?! - не услышал, а скорей угадал я по слабому движению ее посеревших губ. - Я спрашиваю, где ты… - тут Валентина осеклась, разглядев, видимо, во мне нечто необычное. - Боже! Что это с тобой? На кого ты похож?
- Валентина… даже не знаю, как тебе сказать… На меня напали. Да, напали и избили.
- Что? Что ты говоришь? Напали? Избили?
- Да… Ну дай же мне пройти! Я еле на ногах стою.
Не грубо, но решительно я отодвинул ее в сторону, не раздеваясь, прошел в зал, плюхнулся в изнеможении на диван. Я почти не притворялся: сверлящая боль в подреберье до сих пор не утихла, да и челюсть все еще ныла. Непроизвольно ощупав ее, я почувствовал под пальцами какое-то утолщение - наверняка синяк.
- Ох, да расскажи ты толком, что случилось! - Валентина прошла вслед за мной в комнату, застыв в настороженной позе перед диваном. Возмущение на ее лице быстро уступало место тревоге. - Ну же! Я жду!
- Мне трудно говорить… Понимаешь, меня только что ограбили.
- Ограбили? Что ты хочешь этим сказать?
- Что я хочу сказать? - по тону жены можно было понять, что мои слова еще не вполне ею осмыслены. - Я хочу сказать… Только ты, пожалуйста, держи себя в руках… Несколько часов назад, по дороге домой, у меня вытащили всю зарплату, что я сегодня получил.
Несмотря на то, что я постарался произнести это как можно сдержанней, эффект от моей последней фразы вышел ничуть не хуже, чем концовка гоголевского «Ревизора»: рот Валентины, растянувшись наподобие эллипса, как бы застыл в немом крике, а глаза округлились до такой степени, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит и с дробным стуком покатятся по полу. На несколько томительно-долгих минут в комнате воцарилась мертвая тишина. Только после того, как я всерьез забеспокоился, не хватил ли мою супругу удар, она наконец снова заговорила:
- Значит, у тебя вытащили зарплату? Я правильно понимаю? - голос Валентины звучал как-то неестественно спокойно: похоже, она уже справилась с собой или, по крайней мере, делала вид, что справилась. - И как же это случилось?
- Понимаешь, после работы я решил немного пройтись. Погода была хорошая, да и вообще… Завернул в парк, посидел на скамейке… А тут этот тип - и откуда он только взялся!
- Что за тип? Ты его запомнил? - жена говорила резко, отрывисто, как следователь на допросе, когда пытается уличить преступника во лжи.
- Нет, конечно. Попросил закурить… Пока я рылся в карманах, он меня и вырубил.
- И что, рядом никого не оказалось? Того, кто бы мог оказать тебе помощь?
- Так поздно же было! Темень кругом.
- Поздно, говоришь? Но у тебя ведь работа в пять заканчивается!
- Ну, не знаю… - я на минуту смешался. - Наверно, я перед этим задремал. Да, точно, задремал. Помню, когда открыл глаза, еще удивился, почему так быстро стемнело.
- И что потом?
- А что «потом»?
- Ну, я хотела бы знать, где ты был всю ночь!
- Как это «где»? Там же, в парке, и был. Без сознания лежал… - я решил ударить на сострадание. - Ты что, не веришь мне? Да погляди ты на меня хорошенько! Разве по моей расквашенной физиономии не видно, что я не вру?!
Во мне проснулась обида. Неужели Валентине совсем меня не жалко? Неужели пропажа денег - единственное, что может привести ее в состояние шока? Интересно, как бы она отреагировала, сообщи я ей сейчас, что тяжело ранен и жить мне осталось считанные минуты?
Но тут, словно прочитав мои мысли, жена, вздохнув, неожиданно прервала допрос. Решив, как видно, продемонстрировать мне, что человеколюбие ей не совсем еще чуждо, достала из шкафа аптечку и занялась врачеванием моих ран. И, хотя она делала это с каменным выражением лица, не переставая ворчать по поводу того, что, мол, вечно я попадаю в какие-то истории, от сердца у меня отлегло, поскольку первое испытание я, кажется, выдержал.
Новых вопросов, действительно, не последовало, и через полчаса я уже крепко спал, свернувшись калачиком на диване, толком даже не раздевшись, так как сил на это у меня просто не осталось.
Я проспал почти целый день (благо, это была суббота) и разлепил веки, когда сумерки за окном уже наливались густотой ночи. Дома никого не было. С трудом приподнявшись на своей лежанке, я сразу же испытал страшную саднящую боль во всем теле - первое напоминание о моем недавнем приключении. Вторым - и более приятным - напоминанием был еле слышный запах Аделиных духов, исходивший от моей рубашки (интересно, почувствовала ли его Валентина?).
Решив не искушать судьбу, я на нетвердых ногах прошлепал в ванную, где, стащив с себя всю одежду, сунул ее в бак с грязным бельем - не забыть бы потом простирнуть. Затем, открыв до упора кран, минуты две, корчась от неприятных ощущений, стоял под прохладным душем. Это помогло мне прийти в себя и собраться с мыслями. Я даже подумал, что и как буду говорить, если Валентина вознамерится продолжить свой допрос.
Мои опасения оказались не напрасными. Вернувшись примерно через час после моего пробуждения, супруга, хоть и была настроена более миролюбиво, тут же потребовала самого подробного отчета обо всем, что со мной произошло прошедшей ночью. Я, собственно, не имел ничего против и начал с самого начала. О своем посещении забегаловки, естественно, умолчал - это бы дало Валентине повод во всем случившемся обвинить меня одного. Она и так почти каждую мою фразу встречала каким-нибудь колким замечанием.
Но это были еще цветочки. Когда я дошел до самого интересного момента своей истории - встречи с грабителем, - взгляд жены сразу сделался сосредоточенным, и она стала прерывать меня разными каверзными вопросами.
Так, например, Валентина поинтересовалась, долго ли я пролежал без сознания после того, как был нокаутирован, на что я, пожав плечами, ответил, что точно не знаю - час, а может, и больше.
- И что, за это время тебя так никто и не обнаружил?
- Как видишь, никто.
- И как ты себе это объясняешь?
- Откуда мне знать… Возможно, приняли за пьяного или просто не захотели связываться. Не забывай, время добрых самаритян давно прошло, - я старался говорить уверенно, подолгу не задумываясь над вопросом. Первая заповедь лгуна - никогда не надо оправдываться. А если не нашелся что сказать, просто пожми плечами - в конце концов, ты вовсе не обязан все знать. По лицу Валентины я видел, что мои ответы ее вполне устраивают, и значит, я на верном пути.
- А что ты делал потом, когда очнулся?
- Не помню… Сначала, кажется, просто сидел, в себя приходил. А потом… потом отправился бродить по парку.
- Это еще зачем?
- Сам не знаю… Наверно, надеялся найти того типа…
- Умное решение, ничего не скажешь! Жена тут с ума сходит, в морг уже собралась звонить, а он шляется неизвестно где!
- Если честно, мне было неловко показываться тебе на глаза, после того как я так… ну, оплошал, что ли, - эту причину я придумал минуту назад и, судя по всему, попал в самую точку: взгляд супруги заметно потеплел.
- Я понимаю, я очень виноват, - подлил я ей бальзама на рану. - Даже не представляю, как мы теперь будем выкручиваться…
- Ладно, что уж теперь! - Валентина окончательно оттаяла. - Главное - жив остался. А что касается денег… Я сейчас у Светки была, взяла в долг полторы тысячи. Она как про твои похождения узнала, тут же открыла мне бессрочный кредит. Так что проживем как-нибудь…
Светка была ближайшей подругой моей жены, не так давно вторично выскочившая замуж не то за какого-то крупного бизнесмена, не то за богатого мафиози, одна из тех, о ком Валентина могла говорить часами. Поэтому, когда наш разговор плавно перешел к ее сегодняшнему визиту, я с облегчением понял, что самое страшное позади, и мысленно поздравил себя с победой.
На этом моя история могла бы и закончиться. Ни в этот, ни в последующие дни мы почти не вспоминали о моих ночных похождениях, если, конечно, не считать слегка тяжеловесных шуток Валентины по поводу моего необычайного «везения», еще долго отпускаемых ею при каждом удобном случае, но это, как говорится, не в счет. Тем более, меня в это время волновали уже совершенно другие проблемы.
Во-первых, я был страшно недоволен собой. Радости от того, что удалось выйти сухим из воды, хватило ненадолго, и очень скоро на смену эйфории пришли раздражительность и жуткая хандра. Объяснение этому таилось во мне самом. С одной стороны, я испытывал жгучий стыд, поскольку вынужден был врать и выкручиваться, как какой-нибудь мальчишка. С другой, ругал себя последними словами за то, что упустил предоставленный судьбой шанс и вместо того, чтобы раз и навсегда покончить со всеми своими сомнениями, продолжал играть роль примерного супруга, делая вид, что ничего не случилось.
Хотя - и это было уже во-вторых - я все еще не терял надежды, что в самом скором времени в моей судьбе должны произойти некоторые изменения, и эти изменения я, как ни странно, связывал с девушкой, случайно встреченной мной в парке. Ее образ, проведенная с нею ночь настолько прочно засели у меня в памяти, возникая то и дело перед глазами, что я даже всерьез стал опасаться за свой рассудок. Это было похоже на наваждение.
Совершенно не зная, как с этим бороться, я пришел к выводу, что должен обязательно еще раз встретиться с Аделой - пусть не надолго, всего на несколько минут, чтобы только перекинуться парой слов, сказать, что она для меня значит, и, может быть, удостоиться в ответ какого-нибудь знака, слабого намека на взаимность. Постепенно это желание переросло в какую-то жуткую манию - мне уже казалось, что от этой встречи зависит вся моя дальнейшая жизнь. И хотя в редкие минуты просветления мой здравый смысл нашептывал мне, что это просто безумие - вновь пытаться встретиться с особой, которая скорей всего о тебе и думать забыла, поскольку ты для нее всего лишь очередной клиент, не более, но стоило мне вспомнить ее глаза, руки, волосы, запах духов, и вся моя рассудительность моментально рушилась, словно карточный домик.
Так вот и случилось, что спустя примерно неделю после описанных событий я решил отправиться на поиски Аделы, и моя история, таким образом, получила совершенно неожиданное продолжение.
Я был уверен, что удача улыбнется мне в самое ближайшее время. Но не тут-то было! Оказалось, даже в нашем маленьком городке отыскать нужного тебе человека - дело не из легких. Сложность заключалась в том, что я, как выяснилось, не помнил ни дома, ни квартиры моей знакомой. Впрочем, может быть, это была вовсе не Аделина квартира, а что-то вроде перевалочного пункта, блат-хаты, куда девушки ее профессии приводят обычно своих клиентов. Тем не менее, свои поиски я решил начать именно с этого места.
Теперь, всякий раз возвращаясь с работы, я намеренно изменял маршрут и самым тщательным образом исследовал близлежащие к парку районы. Увы, все мои усилия оказались напрасными: сколько я ни блуждал по незнакомым улицам и переулкам в надежде, что моя подстегиваемая интуицией память когда-нибудь приведет меня куда надо, нужного мне дома я так и не нашел.
Тогда, поразмыслив, я решил перенести круг своих поисков в парк - ведь не исключено, что ежевечерние моционы моей знакомой мало отличались один от другого, и поэтому - рано или поздно - она могла снова попасться мне на глаза.
Сначала я избрал местом своего наблюдения ту самую скамейку, с которой и началось наше знакомство. По часу, а то и больше просиживал я на ней, провожая внимательным взглядом всех проходящих мимо девушек.
Когда и это ни к чему не привело, я стал прогуливаться взад-вперед по аллее и - о удача! - в один из дней обнаружил дорожку, ведущую к маленькому уютному кафе, где мы сидели в тот вечер. Сердце у меня в груди забилось в два раза сильней - ведь наверняка я был не единственным, с кем девушка заходила сюда.
Первым делом я, конечно, заглянул внутрь - вдруг моя знакомая и сейчас там. Посетителей в этот раз было больше - пять или шесть человек, но Аделы среди них не оказалось. Зато девчонка-барменша, обслуживавшая нас тогда, сидела на том же самом месте, за стойкой, и поглядела в мою сторону как будто с узнаванием. Я уже почти собрался подойти к ней, чтобы задать несколько вопросов, но представил, как буду сейчас стесняться и мямлить, отводя в сторону глаза, и передумал. Нет, в таком деликатном деле лучше всего действовать в одиночку, без посредников.
Я вышел на улицу и, спрятавшись в кустах, недалеко от входа, стал вести наблюдение за дорожкой…
Помню, в тот раз я провел в своем укрытии почти час, покинув его лишь после того, как вечерние сумерки стали стремительно скатываться во мрак ночи. Адела так и не появилась.
Не было ее и на следующий день.
И еще на следующий.
Но я не терял надежды. Чтобы не вызывать подозрений у Валентины, я придумал байку о том, будто бы заводу дали какой-то срочный заказ, над которым мне приходится просиживать после работы, и с завидным упорством продолжал каждый вечер являться на свой наблюдательный пункт, повторяя как заклинание, что сегодня - да, именно сегодня - мне непременно должно повезти. Но она все не шла, и я уже был близок к тому, чтобы проклясть эту затею, навсегда отказаться от своих безумных поисков. И вот тогда…
Нет, видимо, судьба все-таки благосклонна к безумцам, одаривая своим вниманием в тот самый момент, когда ты уже ни на что не надеешься…
Помню, в тот день я задержался чуть дольше обычного и, когда уже совсем собрался уходить, в конце дорожки неожиданно увидел ЕЁ. Да, это была Адела! Вне всякого сомнения! Я узнал ее почти сразу, несмотря на то, что вместо дымчатой блузки и кожаной юбки в обтяжку на ней был брючный костюм какого-то ярко-оранжевого цвета, выгодно подчеркивающий фигуру, а свои роскошные волосы она умудрилась спрятать под такого же цвета нелепую фуражку с помпоном, нисколько ее, впрочем, не портившую.
Под руку с ней семенил толстый краснорожий мужик, судя по экипировке, клиент довольно состоятельный, которого я возненавидел в ту же минуту, как увидел. Он то и дело наклонялся к своей спутнице и, жмурясь как кот, шептал ей что-то в самое ухо, от удовольствия еще больше багровея.
В кафе они пробыли недолго - минуть пятнадцать или двадцать (этого времени мне как раз хватило на то, чтоб немного успокоиться и обдумать свои дальнейшие действия) - и, когда снова появились на пороге, мужик нес в руках большой сверток, а полу его куртки оттопыривала довольно увесистая бутылка. Я дождался, пока парочка свернет в аллею, и, оставив свое укрытие, устремился следом.
Прохожих в этот час было мало, и я, боясь попасться им на глаза, вынужден был сохранять значительную дистанцию. Преследование еще больше усложнилось, когда, выйдя из парка, Адела и ее спутник свернули в ближайший переулок. Теперь, чтобы не потерять их из виду, мне приходилось делать длинные перебежки от одного угла дома к другому, нырять в проходные дворы и стоять там, прижавшись к стене, или прятаться за столбы и деревья. В эту минуту я чувствовал себя по меньшей мере Шерлоком Холмсом или комиссаром Мегре, идущим по следу злоумышленника. К счастью, преследуемые были так увлечены беседой, что почти не смотрели по сторонам. Их голоса - в особенности густой бас мужика, который был явно под хмельком - громко разносились в ночном воздухе, но слов невозможно было разобрать.
Вот, наконец, мы у цели. Теперь я готов был поклясться, что раз десять, если не больше, проходил мимо этого дома и просто не узнавал его. Какое-то временное помутнение рассудка, не иначе. Однако сейчас мне некогда было об этом задумываться. Как только парочка скрылась в подъезде, я тенью метнулся за ними. Оставалось самое главное: выяснить номер квартиры или хотя бы запомнить ее расположение.
На этот раз даже лампочка внизу не горела - темень была хоть глаз выколи. Дождавшись, пока Адела со своим спутником, оступаясь на неровных ступеньках и каждую такую заминку сопровождая смехом и приглушенными ругательствами, поднимутся на один пролет, я на цыпочках двинулся следом.
Шаги остановились где-то на уровне четвертого этажа, сменившись шушуканьем, затем звоном ключей и скрипом отворяемой двери. Не дожидаясь, когда она захлопнется, я, уже не таясь, бросился вверх по лестнице и в метнувшемся из коридора луче света в последний раз успел разглядеть тонкую фигуру девушки и рядом - низкорослую - ее очередного клиента. В следующее мгновение все снова потонуло во мраке. Но я уже знал то, что мне нужно было знать.
Не спеша поднявшись на этаж, я щелкнул зажигалкой, осветив номер Аделиной квартиры. Шестнадцатая. Ну вот и все, конец поискам.
Неторопливой походкой человека, хорошо справившегося со своей работой, я спустился вниз по лестнице, постоял некоторое время во дворе, вдыхая ночную прохладу и поглядывая на окно четвертого этажа, где на фоне занавески, под звуки музыки, слабо доносящейся через полуоткрытую форточку, причудливо изгибались две слившихся в танце тени. Представил на секунду, что происходит сейчас там, наверху, и грудь сдавило как при сильном приступе астмы. Нет-нет, не думать об этом!
Я еще раз осмотрелся для верности, «фотографируя» взглядом беседку посреди двора, детскую площадку, песочницу, лавочку возле подъезда, одинокий тополь над ней, а потом быстро зашагал к дому.
(Продолжение следует)