Украшенный свадебными лентами и букетиками лимузин возле дома Алика сверкает стёклами, отмытыми от декабрьской грязи. Сонный водитель в униформе поправляет галстук, вглядываясь в натёртые полиролем бока белой «ящерицы» девятиметровой длины. Мужик оглядывается на меня, медленно выбирающегося из жёлтого такси с эмблемой «072». Лицо шофёра мне смутно знакомо: куда-то он меня возил ранее. А вот куда? Вроде бы к Манане на субботние полежалки-пососалки в её громадный куб-дом на 15 станции Фонтана. Да, стопудово, к ней и возил!
Темпераментной уроженке Кавказа иногда становилось скучно, и она заказывала пару девочек и мальчика для утешения своего «театрального либидо» (Манана, она же в быту — Маша, имея мужа-миллионера, известного предпринимателя, баловалась с постановками пьесок из жизни древних греков и римлян. Использовала костюмы, по дешевке купленные на умирающей Одесской киностудии, и кучу садо-мазо фишек типа кнутов и строгих ошейников для удовлетворения своей необузданной фантазии. Под «театр» был отведён большой подвал её дома. В центре «театра» находился неглубокий бассейн, скорее даже ванна, как в древнеримских термах. На стенах подвала были укреплены держатели для факелов, в нишах — бюсты античных героев, а замыкали периметр грубые деревянные скамьи в несколько рядов, за которыми гордо возвышался самый настоящий трон, выделанный из одуряюще пахнущего дерева.
Любимой пьесой хозяйки была «Орфей и Эвридика». В её вольном переложении — чистой воды порнуха, где Орфей (исполняемый обычно мной) имел сомнительное счастье блудить в поисках своей дамы сердца по разным злачным местам древности и средневековья. У Мананы при переписывании пьесы «под себя», видимо, слегка съехала крыша, и в итоге авторшу занесло чёрти куда. Орфей по ходу действа то натыкался на юных ведьм, отдыхающих на Лысой горе, и после участвовал с ними в оргиях у костров, разожжённых на полянах у болот. То трахался с властными господами и почтенными матронами под античными сводами вилл и храмов. Роль главной госпожи, (Мессалины!) исполняла сама хозяйка. И не знала предела своим извращённым фантазиям. Обычно пьесы шли чуть более часа, однако режиссёрша приветствовала отсебятину актёров, да и зрители (непременно в масках!) — редко могли усидеть на своих VIP-местах, поэтому случалось так, что действие заканчивалось под утро. Да и случались легко, беспорядочно и особо не церемонясь с выбором партнёра. Манана устроила нечто вроде элитного клуба для сливок общества, «поехавших» на почве секса, мистерий и разного зороастризма с примесью садизма, поклонения позолоченному Члену и примитивной чертовщины. Клиенты все были из её круга. Всегда в лёгких масках из дорогой ткани, более или менее пьяные или накуренные. Некоторые — просто «не в себе». Хозяев жизни можно было прочувствовать по манерам поведения — в этом театре мы менялись ролями. И чем успешнее в жизни и бизнесе были гость или гостья, тем более они требовали от меня с девками: унижения, битья кнутом (понарошку, но чувствительно!), связывания или заковывания в кандалы…
…Вот уж воспоминания пришли! И всего-то при взгляде на шофёра, который несколько раз возил нашу «труппу» вместе с хозяйкой на гастроли по другим закрытым вечеринкам, которые проходили в не менее помпезных, чем у Мананы, особняках по оси «Фонтан — Царское Село». Шофёр, правда, меня не узнаёт сейчас. Отмороженный какой-то. Ну и хорошо! Пофиг ему всё абсолютно. Да мало ли кто катается в этой машине! За восемьдесят баксов в час можно позволить себе быть нелюбопытным.
— Привет! — Алик стоит у калитки, держа за ошейник здоровенного ротвейлера со злющими глазами. — Проходи, а я Джекила подержу.
Псина с литературной кличкой глядит на меня, как на кота, что на её глазах метит миску с «Педигрипом».
— Не бойся, он ещё маленький! — говорит Алик, с трудом удерживая чёрную тушу килограмм под семьдесят. Пёс тянется мордой ближе ко мне, волоча за собой хозяина, видимо, хочет меня обнюхать. А я и не боюсь. Просто не люблю собак с детства…
…Как-то зимой (мне было лет четырнадцать), когда я возвращался вечером домой из магазина, в который мать послала меня за продуктами, на меня напала свора одичавших псов. Их было четверо, я был один и шёл с кульком, в котором лежали полбатона мокрой варёной колбасы, буханка хлеба и банка килек в томате. Псы просто тихо вышли из кустарника на краю дороги и двинулись мне навстречу. Молча. Не лая, не прыгая на меня, как делают маленькие шавочки на виду у своих хозяек-старушек. Это были уже не соседские Бобики и Сирки, перегрызшие верёвки и случайно выскочившие на волю с брошенных на зиму дач. На меня надвигалась самая настоящая СТАЯ. Не знаю, каким образом, но когда я почуял угрозу, исходящую от зверей, мой первый ещё детский страх куда-то исчез, уступив место животной злости. Я тогда не зажмурил глаза, не попятился и не убежал…
На моё счастье, рядом лежал обрезок металлической трубы. Я схватил его в руки, бросив кулёк с продуктами на снег, и пошёл прямо на собак. Тоже молча. На вожака. Который бросился на меня первым. Не хочу описывать то, что было дальше. С волком, даже с одним, я бы точно не справился. Всё же, видимо, те одичавшие псы ещё не успели узнать, каким животным может быть человек, подлым и жестоким, а тем более — когда он зол и загнан в угол. Просто мне повезло. Они здорово покусали меня, но я успел убить вожака, вцепившегося мне в ногу. Я несколько раз вытянул его железкой по позвоночнику и размозжил череп. Остальные псы тем временем сбежали, успев выпотрошить пакет с едой. Потом я что-то кричал, матерился, пинал труп собаки ботинками, пачкая их в крови. Эту картину и увидели мужики, шедшие выпить в бар неподалёку. С трудом разжав мне руки, всё ещё сжимавшие трубу, они отвели меня в поликлинику, где слегка нетрезвый доктор промыл места укусов, смазал их йодом, вытер кровь вперемешку с собачьими мозгами с моих рук и заставил выпить с ним по полстакана спирта. Позже в приёмный покой мужики сгоряча притащили и труп пса, бросив его у дверей и сказав испуганной санитарке: «Треба оцю падлюку на онализ, скажена вона, чы ни!». Прибежала моя мама, почему-то с моим пустым кульком, с банкой килек в руках и вся заплаканная. Она увела меня домой, где я, оказавшись в постели, моментально уснул. И проспал всю ночь и весь следующий день.
«Падлюка», убитая моими руками, оказалась не больной бешенством, но мне всё же пришлось принять потом все сорок положенных уколов от бешенства. Приятели ещё долго, до следующей зимы, обзывали меня «Лёшкой-волкодавом» и подначивали, предлагая сходить в лес и «завалить» самого крупного волка…
— …Алик, отпусти его. Не держи! — обращаясь к парню и при этом глядя ротвейлеру в глаза, говорю я. — Иди сюда, мальчик! Иди, познакомимся!
Что-то в моём голосе удивляет пса-подростка, и он покорно подходит ко мне, тыкается влажным носом в руку. Я треплю его шикарный, как шея борца рестлинга Халка Хогана, загривок. Имя псу дали почти культовое, ещё бы Франкенштейном назвали! А потом бы кричали: «Франя, фу! Франя, не кушай ногу дяденьке, она невкусная!». Вот тоже странные люди! Мне смешно. Я улыбаюсь Алику, и втроём с Джекилом, как закадычные друзья, мы идём к дверям дома. Это не дворец, конечно, но так где-то на пол лимона зелени потянет. А если посчитать ещё и землю, да расположение участка, на котором стоит этот особнячок… Круто!
— Нравится? — спрашивает Алик. На нём спортивный костюм, под которым белая футболка с логотипом «Найк».
— Джекил? Да, конечно! Вырастет классный пёс через годик-два. Настоящий зверь.
— Ты знаешь, ты реально первый человек, которого он не облаял и на которого даже не зарычал. Удивительно!
— Ничего удивительного. Просто ты не давай ему сесть на шею и никогда не показывай, что его боишься. Псы это чувствуют моментально. И пользуются умело…
Мы заходим в холл на первом этаже (без Джекила, разумеется). В огромном кресле сидит какой-то мрачный тип, теребя в руках жвачку «Орбит». Рядом с ним на паркетном полу стоит нехилый цифровичок, видеокамера «Сони». При нашем появлении мужик пытается приподняться, борясь с мягким креслом и сопя. Наконец, встав, он хватает видеокамеру и спешит к нам с притянутой к ушам профессиональной улыбкой:
— А вот и свидетель! Да?
— Да. Я — Алексей.
— Очень приятно! Меня зовут Валерий, и я буду делать из всего сегодняшнего безобразия — фильм. Как тебя зовут? Можно на «ты»? Вот и хорошо!
— Что, так таки «ИЗ ВСЕГО»? — я смотрю на Алика, приподнимая бровь и взглядом требуя ответа.
— Ну… хм… почти из всего… — поняв мою мысль, смеётся жених.
Я не забываю, зачем я здесь и кто я на сегодня. Что будет днём, и что будет ночью. Какая роль у меня и какой текст будет озвучен. Самому становится смешно в очередной раз. Ну и пусть. Пускай все окружающие считают, что у меня хорошее настроение, ведь я умею подыгрывать. И у меня действительно хорошее настроение. Я актёр. А можно ли с такой «профессией» не быть актёром, деятелем искусств междугороднего класса? Наверное, нет.
А тем временем оператор Валерий хватает свадебный букет, составленный из крошечных, будто мраморных роз, и суёт его Алику:
— Значит, так! Ты садись вот сюда на диван. Вот так вот как есть, в спортивной форме! Ты — спортсмен. Ты в ожидании разглядываешь букет, как будто его видишь впервые, хорошо? Сидишь и ждёшь.
— Кого жду? — недоумённо спрашивает Алик.
— Свидетеля!
— А невесту?
— При чём здесь невеста, ребятки? Она вам нужна сейчас?
— Так это ему букет или как? — тыкает пальцем в мою сторону и всё не просекает фишку Алик.
— Нет пока невесты никакой. Только вас двое есть!
Оператор так грамотно выражает свои замыслы, что я не могу удержаться от смеха. Алик крутит в руках букет, как гейша — цветастый зонтик. У него сейчас действительно глупый вид. У меня, наверное, тоже. Оператор прыгает с камерой, как павиан перед гроздью бананов.
— Теперь свидетель. Выходи!
— Куда?
— Выходи за двери. Будешь идти по коридору, как Штирлиц. Поехали!
Валерий крупным планом снимает, как я переставляю ноги, идя к холлу.
— Теперь поднимайся по ступенькам, только медленно! (он опять фиксирует мои туфли и лестницу. Я даже не спрашиваю, начерта он погнал меня на второй этаж).
— Теперь сделай удивлённое лицо и посмотри по сторонам. Ну, и где жених? Оглядись по разным сторонам света!
Я бы с радостью сделал и умное лицо, и удивлённое, но меня душит смех. Вот и попал в оборот! Теперь от меня не отцепится. Чёрт возьми, и это на весь день??!! Вот умора!
— Лёша, теперь бери букет и заходи к жениху и...
— Зачем букет? Он же у него в руках? — удивляюсь я.
— А, *лядь, я забыл! Извините, что ругаюсь. Это у меня непроизвольно, как дитю — описаться. Так что мы тут? Ага! Ну, тогда бери шампанское и заходи. Алик, в этом доме есть шампанское?
– Нет, только виски.
- Ну, давай виски тогда. Можно рюмочку? — Валерий подхватывает бутылку и берёт из рук жениха рюмку, в которую щедрой рукой наливает халявный напиток. — Так вчера нагрузился на банкете. Вы понимаете? Весь был в расфокусе, но сегодня нормалёк! И, кстати, вам тоже надо бы, для хорошего цвета лица, а?
— Спасибо, чуть позже! — улыбаюсь я. — Вы лучше Алику плесните, а то вон как скулы свело… от нервов.
– Ты где нашёл такого убедительного идиота? — шепчу я на ухо жениху.
— Он классно делает кино. Дороговастенько, но классно. А многие его коллеги сопли жуют, и чисто похоронное бюро получается. Отстой, а не свадебный фильм.
— Дело твоё. Я уже чувствую, что с ним сегодня не соскучишься.
А Валерий продолжает делать из меня с Аликом кинозвёзд Голливуда местного разлива.
— Лёша, бери, короче, эту бутылку и заходи в холл. Остановись на пороге и радуйся встрече с другом.
— Как радоваться?
— Сильно радуйся! Раздуйся в улыбке, только не пересаливай лицом!
Я действую согласно полученным инструкциям. Бросил руль и плыву по течению; пускай этот повеселевший после стопки вискаря тип со своим перегаром и «Орбитом» в кармане, командует. Зачем сопротивляться? Это в чём-то похоже на изнасилование, при неизбежности которого психологи советуют не сопротивляться, не рвать сердце, не психовать, а по возможности получить удовлетворение. Вот и мы получаем, однако.
— Так, хорошо! Заходи. Радуйся! Подходи, обнимай его, здоровайся, целуй!
— Это ещё зачем?? Пускай его невеста…
Алик не даёт мне договорить, обнимает, притягивая к себе, и неожиданно впивается в мои губы слишком уж горячим поцелуем. Со стороны это должно смотреться довольно-таки странно. Юмор такой? Тогда почему жених так дрожит? И глаза закрыты.
Я отталкиваю его совершенно незаметно для оператора:
— Ты чего? Обалдел? Камера работает! — шепчу ему на ухо.
— А по приколу! — подмигивает мне Алик.
Он берёт бутылку «Red Label», наливает рюмку и протягивает её Валерию.
— Вы не откажетесь, да? А мы пока с Лёшей пойдём, переоденемся.
На втором этаже в его спальне открыто окно. Я вижу соседние крыши всех расцветок и бюджетов, голые по сезону деревца у особняков и вереницы громадных заборов, похожих на крепостные стены своей неприступностью. Алик стягивает спортивные штаны и майку, оставаясь в одних трусах. Хватает галстук и прикладывает его к шее, крутясь возле зеркала. У него отличная фигура. Как у борзой собаки, поджарая, стройная — ни грамма жира.
— Посмотри, правда, она симпатичная? — Алик протягивает мне фото, где он изображён вместе с кареглазой девушкой. Фото сделано на Приморском бульваре, Дюк — чуть в отдалении, и девушка весело улыбается фотографу. Она действительно красива, похожа на юную Джулию Робертс, мечту всех старшеклассников и пенсионеров в предимпотентном задоре. Тёмные волосы девушки рассыпаны по плечам, изящные руки обнимают Алика за шею.
— Она симпатичная. И у неё очень красивые глаза, — говорю я, рассматривая фото.
А думаю о том, что Эльзе сегодня ночью будет легко. Просто и легко.
Кто такая Эльза? Это моя товарка, коллега по подвигам на любовном фронте. Вообще-то её зовут Лиза, и в начале своей деятельности как шлюхи она именовалась реальным именем. Но за пару дней, после нескольких шизанутых клиентов, в числе которых были Гурам (грузин), Тахир (таджик) и Вилле (финн), заставлявших её лизать без перерыва на полдник и обед — она вообще сбежала из секс-бизнеса. Говорили, что куда-то в Карпаты, в хиповский лагерь (не предполагал, что там есть нечто подобное). Она вернулась через два месяца со стойкой аллергией на траву, ЛСД и групповуху под бандуру и гуцульские сопилки. Папа и мама, будучи известными художником и профессоршей, узнав от кого-то, чем она занимается, не приняли Лизу, объявив, что она теперь для них «отрезанный червивый кусок их жизни» и может «убираться ко всем чертям, потому что у них нет дочери». «Ну и пёс с ними!» — сказала Эльза (Лизаветка) и пошла охмурять мужичков с удвоенной энергией. В ней всегда будто уголёк бесовства. И кошачье нечто в глазах, или как говорили раньше — «чертовщинка». И трахалась она по-настоящему, с огоньком, что в нашем деле, полном мистификаций и симуляций — большая редкость!
После нашего первого разговора с Аликом, под грибочки и нежирное горячее, что подавали в кафе «Сити», я позвонил Андрэ и обрисовал ситуёвину предельно просто. Нужна такая-то. С такими-то и такими-то размерами и модельной внешности желательно. Я сам предложил Эльзу на роль своей спутницы (читай — свидетельницы, себе в пару). Мы уже неоднократно работали вдвоём, а год назад даже переспали пару раз, одурев от ничегонеделанья при наличии отсутствия денежных клиентов. Да, впрочем, только для того, чтобы не потерять навыки ей и сбросить напряжение мне. У нас очень необычный складывался дуэт, даже многообещающий. Вот только после нас, да ещё и на одном заказе, оставался не потоп, как в поговорке, а опустошение, как после пожара, с кашляющими воронами, неспешно выковыривающими опарышей из мёртвых тел, навсегда слипшихся во время случки…
— Что тут у нас? О, это что за фото? Дайте-ка посмотреть! — ввалился в комнату Валерий с порозовевшей мордой. — Берите костюмчик, галстук, туфли и идём вниз. За продолжением, да? Это невеста с тобой?
— Да, это Даша.
Мы спустились вниз, в холл, где Алик, натягивая брюки, спросил:
— Там уже свидетельница к Дашке пришла. Нас ждут.
И подмигнул опять мне. А я ему. И улыбнулся.
В лимузине мы разговаривали о всякой ерунде, выпили немного шампанского для храбрости и даже подпевали очередному хиту Дэвида Гетты, разрывающему автомобильные колонки на куски. Шофера мы отсекли перегородкой, как два шпиона — соглядатая. По одесским ухабам «Линкольн» плыл самодовольным китом, рассекая косяки мелких рыбёшек в виде старых иномарок и неумытых «Жигулей».
У ворот дома Дашиных родителей (тоже не хибара!), я выскочил из чрева монстра американского выпендрёжа первым. Подал руку Алику, замешкавшемуся внутри на удобном диванчике. Переулок был заставлен дорогими тачками, а рядом с калиткой стоял брат-близнец лимузина цвета вороньего крыла.
— Держи букет! — сказал я жениху и оглядел его критическим взглядом, играя на публику, собравшуюся перед воротами. — Классно выглядишь! Жених! Водитель, а посигнальте-ка, пожалуйста! Что-то никто нас не встречает?!
Шофёр от души надавил на сигнал, от силы которого яростно залаяли все псы в округе и захлопали в ладоши женщины и мужчины в дорогих костюмах и вечерних нарядах. Они подтянулись ближе к нам, и Алик уже начал раздавать дежурные поцелуи и улыбки налево и направо:
— Здравствуйте, тётя Люда! Спасибо... спасибо... очень рад вашему... Георгий Петрович, отлично, что вы тоже… Мария Сергевна… Юлька! Привет, сеструха… это Алексей… спасибо… спасибо…
На калитке в окружении десятка разноцветных шариков закреплён огромный бант с двумя золочеными сердечками из плотного картона. А за калиткой…
…Немая сцена. Был бы классиком литературы — не описал бы. Я вздрогнул и застыл, как жертва Медузы-Горгоны.
За калиткой стоит, смотрит, улыбаясь мне в глаза, и манит пальчиком свидетельница в шикарном платье, со сногсшибательной причёской, перепоясанная свадебной лентой, как Анка-пулемётчица из какого-то старого фильма про войну.
А я тупо смотрю сквозь ажурную кованую решётку на неё и глупо хлопаю глазами. Ну да. Это есть. Но этого просто не может быть! Ущипните меня!
— Алик, ущипни меня! — шиплю я. — Это свидетельница?!
— Ну да! А кто ж ещё? — недоумевает Алик. — Классная девочка, офигеть можно! Какие кадры пропадают! Кстати, а где наш режиссёр?
Он оглядывается по сторонам, продолжает здороваться с родственниками и просто сбежавшимися поглазеть на свадьбу соседями и их работниками. Алик немного отходит в сторону, оставляя меня наедине с наглыми, смеющимися глазами с ТОЙ СТОРОНЫ забора. Там несколько девушек со свадебными веночками, аккуратно прикреплёнными к причёске. Они веселы, кокетничают со мной, что-то спрашивают. А я — оглох. И чуть не ослеп.
Я знаю эти глаза, хотя сейчас лучше и не знать! Не верю своим, но вижу, ясно вижу, кому эти глаза принадлежат. И ныряю в них, как в омут, до стыни в зубах и остановки сердца.
— Ну, женишок, привет! И тебе тоже, дорогой свидетель! Деньги захватили? Мы «за так» невесту не отдадим, так и знайте! — говорит Катя.
Моя Катя…
