Седые пряди асфальтовых,
Распущенных по ветру кос.
И я чьё-то имя
На сердце выгранив, вызолотив
Непослушных кудрями волос,
Запиваю стихи слезами,
Лентами дождей, небо выбеливших,
Разузоривших стёкла брызгами.
Такими холодными, неродными глазами,
До основания выжегших, выевших,
Воскресное утро-день
Разбавит табачным ядом,
Уродливых пальцев кривых ветвей,
Тенями на тротуарах выцветших,
Нельющимся из раскуроченных фар
Светом тепла полуденного.
Раскалённым гвоздём забиваются рифмы,
О гортань спотыкаясь, в задымлённые лёгкие,
Порции, дозы тебя, внутривенного,
В месиво плавят подводные рифы.
Клетками боли размноженной делятся
Капли, осевшие в грунт замшелый
Сутулой груди, отягчённой воздухом.
«Спасибо!», – мне б вышептать хриплыми криками,
Что в солнечном морфии гранями селятся,
В прозрачных кристаллах зрачков плесневелых,
Засеявших профиль мой взглядами косными.
Расстрелянный лунным затмением, постный,
Плывёшь по бульварам, развеянный ветром,
В распеплённый пожар негрядущего прошлого,
В отсыревшие строки моей цитадели,
Венчаешь апрель с платиной сентября.
И с концами концы, сводный кто-то и с кем-то,
Вытикивает, стрелками прочно назад отброшенный,
Усталый, шизофренический и по-снежному бледный.
Обрамляю сожжёнными чёрными крыльями,
Серебром талых рек, до безумия мне опостылевших,
Только тебя.