Omnia Vincit Amor…
Она сидела на мраморном подоконнике, грозя в любую минуту соскользнуть вниз, но крепко прикованная к этой жизни якорной цепью обязательств. Она любовалась рассветом, который казалось, проходил мимо, не задевая её даже краем. Она не мечтала и не размышляла, она наслаждалась, как наслаждался своим последним рассветом вампир, сопровождающий любящим взглядом нежно-розовые лучи сжигающие его кожу. Она – колдунья, небольшой островок волшебства, радости, бескорыстной самоотдачи в продажном, грязном мире. Но никогда не придёт ей в голову отождествлять себя со светом и в этом её Свет. Она – принадлежащая Солнцу, но склонна скорее сравнить себя с падшим ангелом, но не может никому назвать момент падения. Она может сравнить себя с птицей с перебитым крылом, но даже себе не признается, кто ранил её. Она воспринимает жизнь и судьбу как данность и давно оставила попытки менять её. Она живет своим Светом, своей верой, что Зла нет, есть только Свобода.
А когда солнце поднимается выше, лучи испаряют с мягкой, нежной как луговые цветы души, те капли недовольства и разочарования, что все же успели налипнуть за день. На их место приходят легкость и любовь, а поверх вновь срастается ледяная корка, до следующего рассвета, чтоб никто и никогда не смог украсть у неё это хрупкое сокровище…
Всё пройдёт, пройдёт и это... Fort Royal
Вечер...
Всё тот же мраморный подоконник, но сидит на нём, кажется, абсолютно иная девушка. Она строго одета, будто только что пришла домой с важного совещания. Она курит одну за одной ментоловые сигареты, и ветер, запутавшись в сигаретном дыме, уже не может играть с её волосами цвета тусклого золота.
Я сижу рядом, в кожаном кресле, и рисую её портрет, стараясь задавить в себе воспоминание о её внутренней легкости и мягкости, потому что сейчас это всё испортит, потому что сейчас она другая. Она уставшая, разочаровавшаяся в жизни, в смерти, в людях. Глаза её отливают серо-стальным, но это лишь отблеск той силы, с которой она отражала атаки мира весь день. Отмечаю, как ложатся закатные лучи на белую кожу груди, как играют они на подвеске чёрного серебра – символе смирения и, одновременно, вечной войны. Моё белое, уставшее солнце поднимает голову, и я вижу на чуть розоватых губах вопросительную улыбку: «Ну, что там?» И качаю головой – пока не закончила, не покажу. Тогда она принимает прежнюю позу и я подробнее прорисовываю гибкий стан, закованный в офисный костюм, но дойдя до ног не могу удержаться, что б не добавить в портрет жизнь: «Сними туфли, они только мешают...» Она, улыбаясь, качает шпилькой над полом, и туфель с глухим стуком падает на паркет. Я киваю и намечаю ступню, такую расслабленную с виду, но напряжённую и уставшую на самом деле. Через пару минут разворачиваю к ней набросок картины.
«Я?» - кажется, она неприятно удивлена, - «Или всё-таки не я?» «Сейчас ты... хочешь, я открою тайну?» - Она иронично заинтересовано улыбается, и я говорю – «Ты такая уже давно... и тебе нужен рассвет...» Солнце сморит на картину, будто сравнивая её и свою душу, и согласно кивает мне.
Рассвет...