Франц Копытич пересёк площадь Лысого Кормчего и вышел на улицу партизана Бознюка. Улица утопала в густой тени роскошных вязов.
Франц остановился в теньке и перевёл дух. Подул лёгкий ветерок, донёс аромат свежесваренного кофе. Многострадальный желудок Копытича изогнулся восьмёркой и недовольно дёрнулся.
Следуя запаху как крыса флейте, Копытич зомбированно зашёл в книжный – источник запаха, и, упиваясь ароматом, принялся листать для виду мерзотный романчик.
В магазине было полно солнечных зайчиков и ни одного посетителя. Две продавщицы недобро покосились на Копытича и продолжили хрустеть овсяным печеньем. Вскоре из подсобного помещения вышла третья, с кофейником и чашками.
- Ой, девочки, -- вздохнула она, -- хотите хохму расскажу? Собирается вчера Светка дочку к репетитору по английскому вести. Заходит к ней в комнату. Ребёнок в слезах. Мол, мама, что мне делать, я любви не ощущаю. И плачет дальше. Светка давай её утешать, мол, куплю тебе новую куклу, полюбишь её сильно. А та нивкакую, говорит, пусто мне, мамочка, пусто. Светка чуть сама не расплакалась. И это девочка в шесть лет говорит! Ну рази ж у нас такое было?
- Да не было, конечно! – поддержали её подруги. – Какое там? В детстве бывало, набегаешься во дворе, домой прибежишь – брык – и спать. Никаких мыслей.
- Вот и я говорю, -- продолжила рассказчица, -- это у неё оттого, что питается неправильно.
Тут Копытич, позабыв про кофе, вмешался в разговор. Он вдруг вспомнил, что у него в детстве также возникали такие вопросы и не давали ему покоя.
- Позвольте, -- сказал он взволнованно, -- но ведь это же пожалуй, самый важный вопрос. Весьма значимо то обстоятельство, что задаётся им чистое дитя, чья душа стремиться к любви и жаждет ощущать её. Нельзя сводить эту проблему к неправильному питанию или недостатку двигательной активности ребёнка.
Франц замолчал и, часто хлопая глазами, уставился в потолок. Он вспоминал нечто важное. Продавщицы в это время три раза рассмотрели его с головы до ног, особо отметив вытертые фиолетовые брюки и значок «Динамо» на допотопной линялой футболке. Очки в коричневой оправе из грубой пластмассы, замотанные изолентой так забавно увеличивали глаза Франца, что одна из продавщиц невольно хмыкнула:
- Кофейку?
Это сильно смутило Копытича. Франц воспринял вопрос всерьёз. Он с радостью бы выпил хоть пять кофейников и съел пуд печенья, но…он чувствовал сильное воодушевление от важности того, что говорит. Франц переборол себя и продолжил, размахивая глянцевой книжечкой модной писательницы:
- Я вспомнил послание апостола Павла коринфянам – не всё, конечно, небольшой фрагмент. Вот послушайте: «если я говорю всеми языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий, если я не имею любви – то я ничто…» Понимаете, насколько важную проблему затронула эта девочка, недаром говорят, что устами ребёнка…
- Так! Ну это уже слишком! – продавщица, которая рассказала о девочке, начала злиться. Ей крайне не нравилось то, что её победоносную юмористическую историю о светкиной малой, которая должна была закончиться разговором о колбасе, превращают в невесть что. И тип этот ей тоже не нравился.
- Мущщщинааа! – сказала она ледяным голосом, -- вот вы бы положили бы продукцию, испортите – во век не расплатитесь. Вырастет девочка и на ин.яз поступит да замуж выйдет. И вообще, стыдно подслушивать, мужчина. Вы бы шли бы очки себе новые купили!
Франц замолк и стушевался. Его ум парил высоко, где-то в чистом горнем воздухе истины…Впрочем, насчёт книги она была права. Копытич бережно поставил нарядную книжку на полочку, и вышел вон.
На улице он отряхнул пыль со своих сандалий и пошёл себе дальше в раскалённое марево города. День был такой длинный и по-прежнему, очень голодный. Впрочем, когда он вспоминал о той девочке, есть ему не хотелось. Улыбка заглушала голод. И он улыбался.
29.03.08
