«Бредя в бреду, бурча ночами...»
Вот, скажет, был такой чудак, от правды ложь не отличая, последним сыном Иван-чая, весь преисполненный печали, нес ахинею кое-как. Писал, видать, ногою левой, или в подпитии слегка. Порой его хвалили девы – им было жалко чудака. И это отчасти понятно - дев жалостливых испокон хватало, что весьма занятно. Да, был он странным чудаком. Был, видно, чем-то озабочен, какой-то все искал ответ. При свете дня, в тиши полночной. Чудак? Философ ли? Поэт?
Когда при свете монитора, наедине с самим собой он вел с неразличимым споры, и с безответной тенью бой, был странен он, конечно странен, себе он удивлялся сам, был отстранен он или ранен, внимая дальним голосам иных миров, иных законов, чужих, нездешних языков, и силиконовым иконам он доверял без дураков души нежданные порывы, движенья чудные ума без отдыха и перерыва.
А позже отступала тьма, и утра отблеск горизонта окрашивал далекий край, и одинокий самурай мечом писал свои экспромты, и Сфинкса грустные глаза сквозь опустевшие глазницы глядели. Падала слеза, и улетали снова птицы, и обрывались тормоза, и уносились колесницы, и узнавалось все, что снится, и строчки лились на страницы тех слов, что кто-то не сказал.
Чудак. Поэт. Заблудший странник, в ночи бредущий к свету звезд. Простившись и простив заране. И промолчавший свой вопрос.
03/17-04/06/08