И снежные комья аллеей искрились;
По улице шла Закутаева Зина,
И сердце девичье тревогою билось.
С работы уставшая полуживая;
С завода российской дочерней компаньи,
Что шила на экспорт бельё с кружевами,
Где Зина кроила для лифчиков ткани.
И вечер пронёсся бы как остальные;
Такие же серые хмурые глади,
Если б не увидела Зина хмельные,
Глаза незнакомца и длинные пряди.
Он к ней подошёл неспеша возле сквера,
Который окутан был инеем света
И вытащив дула прицел револьвера,
Спросил Зину тихо простого совета:
- Простите меня, вы, мадам бога ради.
Ответьте мне лишь на вопрос вы о людях:
Не могут ли, просто, обычные бляди,
Любить так, как бабы обычные любят?
В мужщине кипели волнения страсти...
Рука с револьвером... Собачии лаи...
И Зина, с испуга, забыв про напасти,
Ответила: «Я не любила... Не знаю.»
- Ну, как же, сударыня, вы не любили?
Взволнованно хмель его не унимался,-
- Ведь вы же девица... Простите, ей были...
Вы - женщина ж, дама. Ведь кто-то вам сдался?
У вас ведь, наверное, дети есть с мужем?
А значит любовь и семейное счастье.
- Не смейте кричать! Не машите оружьем!
Одна я живу... Я девица, к несчастью.
Простому мужчине понять невозможно
Насколько бывает средь истиной жизни
То, что так окутано неосторожно,
Средь женской души и девичьей корысти.
В слезах и тоске Закутаевой Зины
Сокрылись все горести девичьих мыслий.
Мечтанья о принце в холодные зимы,
Она оставалась не тронутой вишней.
И прочь убегая от пьяного типа,
Она, всё ревя над своею судьбою,
Метнулась под рёв проходящего джипа,
Упала на снег, что кружил над Москвою.
И тот незнакомец, с глазами хмельными,
Движением быстрым помог ей подняться,
И Зина взглянула глазами иными;
Увидя мужчину из грёз и романса...
Глаза их смотрели в ампирные дали
И страсть, посетившая их на секунды,
Прогнала на вечность тоску, и печали;
Среди затянувших минут амплитуды.
- Меня зовут Глеб, - начал он осторожно,
Боясь испугать тонкий запах ампира...
- А я Закутаева. Зиною можно
Меня называть. Вобщем, звать меня Зина.
Они побрели по вечернему парку
Где снег над столицею знойно кружился,
К скамейкам разбросанным, с видом на арку,
В которую свет лунный шарко светился.
Они, неспеша, добрили до подъезда,
В котором жила Закутаева Зина;
Простая девица, не чья не невеста,
Но ей это так было необходимо
И Глеб, докурив у двери сигарету,
Втолкнул Зину внутрь жестоко, и гибко
Нагнул её сзади, как тонкую ветку,
И страстно убил в ней девичью улыбку.
Оставив одно бездыханное тело,
Надев свои брюки, пальто и с ухмылкой,
Он вышел во двор, где от снега все бело;
Пошёл прочь в ларёк за столичной бутылкой.
От слёз и от счастия, Зина, чуть тая;
Нагая среди баловства приговора,
Познавшая то, что давно так скрывая,
Осталось средь лестничной клетки позора.
И чувства её переполнили чашу;
Ведь вот оно счастьюшко женской той доли,
То, коего нет среди прелестей краше,
Чем злая усмешка от трепетной боли.
Возникло ли чувство у Зины и Глеба?
Ведь столько ещё непонятных волнений.
Пешком поднимаясь в квартиру, раздета;
Она не жалеет об этих мгновеньях,
Она не узнает, что этой же ночью,
Он выстрелит в голову из револьвера;
С собой унеся все сомнения прочь и
Вопросы на снег алой кровью у сквера.
Где снова с утра Закутаева Зина,
По снежным комьям побредёт на работу
И небо лучами раскрасит ей зиму,
Прогнав прочь тоску и хмельную дремоту.
