- Здравствуйте! Это вы – Писатель?
Мальчик лет 10, очень похожий на того, кто тогда смеялся с Писателем над его матерью, теребил в руках какую-то книгу. Мальчик-оборванец, постучавшийся в его дверь минуту назад, и новая на вид книга – это странное сочетание осталось нетронутым для Писателя, ведь кто-то неизвестный назвал его настоящее имя.
- Да. Я Писатель.
- Меня просили вам передать сначала это, – и мальчик протянул Писателю тонкую тетрадь без названия.
- А потом это, - и грязная рука протянула книгу.
Книга носила название «Тайные общества всех веков и стран».
Пока Писатель разглядывал черный отпечаток на светло-бежевой книге, мальчик успел убежать, избавив их обоих от объяснений и неудобных вопросов.
Он закрыл дверь и быстро подошел к окну. Открыв тетрадь и запустив туда тревожный взгляд, он уже не смог оторваться. Начало этого письма уже задевало больное самолюбие Писателя, потому что он на мгновенье усомнился в своих гениальных способностях – у письма оказался свой стиль, более искренний, чем все его трагизмы и обороты.
Вот оно, ПИСЬМО ИЗ НИОТКУДА:
«Здравствуй, Ян.
Позволь мне – хотя иного выбора у тебя нет, иначе недосказанность по поводу моего исчезновения оставит тебя в том же недоумении – надолго - позволь случиться контакту твоего взгляда с системой символов, превращающихся в твоем сознании в женский голос. В мой голос. Тембр его, высота, тональность – все те же.
Ничего не изменилось, хотя прошел уже год.
Это, как ты догадался, Ева.
Та, но не совсем. Спешу разочаровать тебя: я – не Ева. Это имя было тщательно подобрано для твоего «странного» восприятия. Назовись я самым популярным, распространенным именем, удовлетворила бы я твой «независимый вкус, влечение к неординарному» - как сам ты оправдывал свои пристрастия? А они ведь были у тебя – хоть и с подделкой под настоящие – откуда тебе было знать настоящие? Ты ведь не знал общества, и не мог обнажить перед ним свои представления. Ты запуган им. И как ты признавался мне, ненавидишь его. Хотя, на самом деле ты просто не знал его.
Ян, «Писатель», имея ввиду твои блуждания в ирреальных мирах, я приглашаю тебя зайти в двери действительности – они были всегда открыты для тебя, но ты предпочитал оставаться по ту сторону и подсматривать в дверной глазок. Это письмо будет нашим диалогом, здесь продуманы ответы на все твои вопросы и даже то, что ты боялся задавать самому себе, избегая разрушительных контрастов двух миров. И в каждом из них - ты и житель, и посторонний одновременно.
Но сначала было одно. Одна жизнь, один организм, имевший возможность породить… и даже загубить другие.
I.
Начало появилось в хмурый дождливый день 25 ноября. Появилось на свет с криками и возмущениями, как и миллионы рождающихся младенцев.
Если называть это рождением то не иначе, чем Рождением Лжи. Обмана. Фальши. Названий тому – тысяча. Только случай из ряда вон выходящий…
В тот самый дождливый день я не хотела просыпаться. Так иногда случается с каждым: наступление дня предвещает целый ворох обстоятельств, где мы кому-то что-то должны и обязаны.
Но независимо от моего желания, я проснулась раньше обычного. Глаза – ввиду их привычной адаптации, стали искать в комнате знакомые места и предметы. И я, приготовившись раздаривать мимолетные взгляды этим самым местам, поняла, что взгляды – мои – украдены.
Вернее, даже прикованы – как следствие украденного. Прикованы к ярко-красным губам, которые ухмылялись мне из зеркала.
Их обладательница повернулась ко мне всем своим самодовольным незнакомым видом. Эта женщина, казалось, была еще и Неизвестного возраста – по фигуре и всей той ухоженности, которая так легко обманывает зрителя, ей можно было дать не больше 30, но это резкое движение губ говорило о том, что принадлежат они опытной, и может быть – мудрой – особе.
Я же в этом молчании выглядела нелепо, хотя и не положение вещей виновно в том. Будь та женщина на моем месте – и мой неожиданный приход поставил бы саму меня в неудобную затянувшуюся ситуацию.
- Доброе утро, - с удовольствием сказала женщина, и продолжила, вытянув руку вперед – предугадывая мой возможный протест, продолжила:
- Не спрашивайте, как я попала к Вам. Я все равно не скажу. У меня к Вам Великое дело. Именно Великое, потому что оно касается Великих людей. Даю вам на осознание этой мысли минуту. Пока я буду курить.
…Я была в замешательстве. Течение моей жизни было всегда однообразно и никакие обстоятельства не могли помешать выбранному мною руслу. До этого самого случая, название которого только намечалось. Я даже испугалась – и это было вполне логично. Ведь все может быть в этом странном мире. То, чего мы не ожидаем, опаснее всего. Женщина притушила сигарету и неожиданно заговорила:
- Конечно, Вам не хватило минуты. Это понятно. Но дело действительно важное. За большое вознаграждение.
Короткое молчание. И опять – размеренный, красивый, сильный голос:
- Дело это совсем не тяжелое. Правда, долгое – на целых 2 месяца. Слушаете?
Я едва качнула головой.
- У Вас ведь есть маленькая дочь. И у нее рак крови.
- Лейкоз по-научному…да, - словно выдохнула я. – Ей 4 года. И…
- Ее лечение требует немыслимых денег, - усмехнулась женщина, - вы прошли все инстанции, которые могли бы вам помочь, но все оказалось тщетным. У самой вас нет никаких дополнительных средств. И муж теперь носит название «бывший». Ведь так?
Я молча согласилась.
Лирическое отступление:
…Ян, ты ведь всегда говорил мне, что ждешь от литературы лишь удивительных моментов. И, наверное, это письмо – самая удивительная вещь в твоей жизни, и оно прочитано еще самую малость. Правильно ли я делаю, что открываю перед тобой – слабым человеком – реалии жизни, неправильно ли… Поздно думать об этом. Не зная последствий, я веду тебя по дороге, и по краям ее – пропасти, и ведь ты в любой момент можешь оказаться по одну из этих сторон.
Позже я попытаюсь объяснить, почему я пишу тебе это все…
Слушай, что было дальше.
- Я могу Вам помочь. Могу оплатить ее лечение за границей.
Тут я вскочила с кровати, на которой сидела все это время – ведь впервые я разговаривала с незнакомым человеком, находясь в постели – и остановилась, не зная куда идти. Остановилась перед ней. Женщина засмеялась.
- Я предполагала подобную реакцию. Вы ведь – очень эмоциональная, впечатлительная женщина. То, что нужно.
Она затаила дыхание, словно для следующей значимой фразы, но мой немой взгляд – именно немой – не выражал ничего, кроме непонятной готовности видеть и не воспринимать, как взгляд слепого. Этот взгляд остановил ее.
- Ну, реагируйте же. Вы согласны? Нет? Почему вы не возмущаетесь?
Знаешь, Ян, а ведь в первые минуты самых различных ситуаций – будь то горе, радость, известие о смерти – набор моих мимических проявлений никак не дает о себе знать, и лицо мое – безразлично и безучастно. И таким же оно остается и после. Если только вежливость-неизбежность не внесет в него зеркальное отображение мимики другого человека. Но не в этом случае, когда женщина смотрела на меня и улыбалась. Похоже, ей нравилась эта ситуация – она ведь играла в ней главную – и пока – единственную роль.
- Хорошо. Я дам вам время привыкнуть к мысли, что с вами должно произойти что-то необычное. Рождение этого необычного – в ваших руках. И пока – в моем воображении. Вы чувственны, и вы умеете скрывать это. Это лучше того, чего я от вас ожидала.
Она резко повернулась и пошла к двери. И это меня удивило гораздо меньше, чем ее первоначальное появление. Ни прощания, ни логичного объяснения всему этому. В дверях женщина остановилась. Со спокойной иронией, зная, что ее никто не перебьет, словно любуясь каждым словом, нависшим надо мной, она медленно произнесла:
- Судьба – это когда время сложившихся обстоятельств, уходит из Ваших рук сквозь скрещенные в молитве пальцы, ибо бог – последняя инстанция, но рассмотрит ли он Вашу жалобу так, как Вы это себе представляете?
II.
- Могила – последняя пристань. Только вода там неподвижна и холодна. Но и это не лед. Ибо и он подвержен таянию. А могила – это замкнутая в безвременности форма определения былой человеческой сущности…
Удивительная женщина снова сидела у моей постели. Я посмотрела на будильник – 6.08.
Он должен будет прозвенеть через 42 минуты, но теперь это мне не поможет. Она успела придти до моего запланированного пробуждения. Я смирилась. Потому и стала слушать ее дальше.
- Я расскажу Вам притчу. Если вы поймете ее, вы поймете и то, чего я от вас требую. Слушайте:
«Дороги могут вести в никуда и взяться из ниоткуда. Дороги – дистанции путника.
Один путник никогда не устанавливал для себя границ и расстояний. У него не было цели, которую бы он преследовал. Путник шел неизвестно куда. Он был одинок. Одинок настолько, что не помнил места отсчета своего бессмысленного путешествия. Путник шел так давно, что потерял счет времени, который никогда и не был ему нужен.
Но внезапно путника осенила мысль – почему бы не идти во имя чего-то? Путник стал искать смысл – или оправдание перед самим собой – тому свободному образу жизни, что он вел. Свободному от предрассудков. От веры. От людей. Его свобода была отсутствием проявлений человеческих чувств.
Он решил искать. Искать что-то высокое. Причем, высокое – во всех его прямых и переносных смыслах. «Высокое – ближе всего к небу» - думал путник, ибо небо было его единственным, хоть и безмолвным собеседником.
Путник решил идти в горы. Они часто приглашали его своим далеким, дымчатым видом, когда его взгляд касался горизонта. И путник последовал туда.
Но, оказавшись среди них, он все же не нашел той радости, которая обещала наступить. Горы были прекрасны и величественны, но так же безмолвны, как и небо.
Но путник все же искал, сам не зная, чего.
В расщелинах между горами, куда не заглядывает солнце, он нашел одинокую могилу. Грубое, серое надгробие. Отсутствие имени на нем. Ветер сюда не заглядывал – это узкий коридор для его привычного разгула, солнцу же это место – неизвестно.
Путник решил, что высокое спрятано там. Это и возвышенность природы, и здесь могло погибнуть высокое человеческое чувство. Все сходится.
«Здесь похоронена та, которой было суждено стать моей судьбою» - этой мыслью он бросил вызов самому себе – той пустоте в душе, которая жаждала содержания. Он решил стать сторожем той, которой не смог стать спутником по жизни, ибо время его странствий сократило их встречу. Сократило до смерти одного из них.
Но спустя какое-то время - у путника нет определения конкретного времени, - ему наскучило это занятие. И он стал ожидать знамения, которому он доверил бы дальнейшее решение его судьбы.
И однажды он услышал необычный шум – это каменный выступ откололся от горы и упал в нескольких метрах от путника. Тут – впервые - не встречая привычной преграды - солнечный луч коснулся могилы.
«Вот оно, знамение» – решил путник.
Он странствовал так долго, что для него потеряли свое значение какие-либо человеческие ценности, ибо их определяет общество, а он забыл, что это такое. Не зная ценностей, он не знал, что может противостоять им.
И Путник стал рыть могилу. Что для него значил этот акт вандализма, когда нет рядом общества и никто не мог осудить его? А отчитываться перед самим собой у него не было необходимости.
Могила оказалась пуста. Как и тот пустой образ, которому он поклонялся.
Тогда путник понял одну вещь, возможно, она была верной лишь в его понимании.
«Эта могила предназначена для меня».
А было ли это заброшенное место действительно могилой? Может, там было похоронено время?»
Женщина замолчала.
И я, молчавшая все это время, предположила:
- Оскар Уайльд? Автор?
- Нет. Яна Вервольф.
И протянув мне руку, улыбнулась:
- Вот видите, люди знакомятся рано или поздно, так к чему же придумали официальности? Вам представляться нет необходимости. О Вас я знаю все. Только вот имя Вам придется поменять. Вас будут звать Евой – и знаете, почему?
На этой ноте я перестала ее бояться – и то, на время - даже разозлилась:
- Вы диктуете мне условия, а я даже не знаю, что мне делать и зачем, откуда мне знать, может, вы… мошенница? Почему я должна Вам верить?
Яна (теперь я буду звать ее в письме так), обрадовалась такому всплеску негодования:
- Наконец-то Вы стали проявлять какие-то чувства. А Вам придется это делать неоднократно, более того – Вам придется играть в моем спектакле.
Но натурально. Идет? Успокойтесь. Вы внимательно слушали мою притчу?
С ней невозможно было спорить. Поняв это, я задумалась и нерешительно произнесла:
- Путник – это тот… человек, в жизнь которого я должна войти?
- Верно.
- Ну и кем я же буду я – безымянной могилой или лучом, а может, вообще – целившимся на него камнем?
- Да Вы действительно умеете мыслить. Вы будете почти всеми проявлениями. В одном Вашем безупречном лице. Вы – первая идея путника, пришедшая к нему внезапно.
Немного подумав, как бы случайно, Яна добавила, словно читая «исписанный» потолок:
- У зороастрийцев мыслями считались духи – фарогары, которые находятся над головой каждого человека, как отдельные существа. Они приходят, когда им угодно, и вопрос времени – рано ли, поздно – их не волнует. А еще мысли теряют своих истинных хозяев и находят других.
Одна Мысль у Одного человека была настолько невесома, что не долетела да Леты, куда он ее отправил, а нашла себе нового хозяина – путника, который наклонился над ее волнами… Чья-то невесомая мысль об убийстве… Даже возникновение мысли ведет за собой ряд грустных последствий, пусть и предназначенных для другого исполнителя…
Спохватившись, Яна продолжила:
- Вы – тот каменный выступ. Упавший в нескольких шагах от него. Шагами он сократит расстояние до Вас – вы встретитесь, но ваше появление должно быть внезапным в его размеренной жизни. Внезапным - для него. А для нас – спланированным. Вы – одновременно и луч – золотой луч, нисходящий с небес, потому Вы станете его светилом.
- Откуда Вы можете знать о том, что будет?
Эта странная женщина вынула улыбку, словно откуда-то снизу и тут же отменила ее как резкое воспоминание.
- Я знаю. Этот человек предсказуем. Слаб. Неустойчив. Теперь.
- Почему теперь?
- Потому что… В 17 лет он сделал то, чего никогда не сделаете Вы. И даже я, при всем моем имеющемся сейчас желании. И сделал он это с таким исходом, что весь баланс его юношеского максимализма ушел на исполнение этого дела. А теперь, когда в его жизни нет препятствий, у него нет ни желаний, ни острых – да хоть бы и тупых – ощущений, ни друзей, никого… препятствие было единственным его смыслом. Но вам не надо этого знать. Это… страшно.
- Страшно то, что вы умалчиваете об этом.
Это была моя единственная умная фраза. Не запланированная ей. Женщина занервничала – впервые за все время нашего двухдневного знакомства. Она не стала отворачиваться, и как бы невзначай перебирать предметы на полке. А так бы запросто сделала на ее месте я. Эта странная женщина – что было больше в ней: лжи или истины? – молчала и не искала слов. Но, знаешь, Ян, увидев, как дрожат ее руки, я испугалась. Мне стало тревожно, потому что я никогда не любила быть инициатором ситуаций или разговоров. Наверное, Яна заметила мой испуг, и снова заговорила, сохраняя тон и голос последнего сказанного предложения:
- В притче есть образ могилы. Это, как вы поняли, он сам. Он и раньше был безликим человеком, а не так давно еще и присвоил себе звание, которого не заслуживает. И звание это смешно и абсурдно сидит на нем. Он называет себя Писателем. И вы, к слову, должны будете уважать это в нем.
- Какой он?
- Писатель – будем называть его так, - даже красив, только это красота на вид… холодна и болезненна. Он худощав, бледен. Еще больше эту бледность подчеркивают его темные волосы. Что же насчет его проявлений относительно людей – он несуразен. Необщителен. Не имеет твердых жизненных принципов, а если они и есть – то обладают большой гибкостью – под обстоятельства. Начитан. Может, и умен. Наивен. Чуть романтичен. Ему 21 год.
- 21? Всего-то? – удивилась я. – Да я старше его на 5 лет!
- Тем лучше. Будете для Писателя сродни матери…Конечно, разница не столь велика, сколь ей следует быть в семейной иерархии, но он действительно – ребенок. А теперь, Ева, слушайте внимательно, очень внимательно: Вы войдете в его жизнь, и пробудете там 2 месяца, исполняя при этом некоторые мои мелкие указания к такому щепетильному предмету, как сам Писатель. Потом все просто – вы уйдете. И постарайтесь не привязываться к нему. Я заплачу столько, сколько потребует лечение Вашей дочери. Я очень обеспеченный человек, так что это будет чем-то вроде спонсорской помощи. Или – платы за вашу игру. Ваша дочь, как я знаю, сейчас в детском санатории?
- Подождите… подождите… - забормотала я. – Я теряюсь… Я не знаю… Ладно, допустим, я поверю вам, что все так просто, я сделаю свое дело, вы мне заплатите… Как странно все… Но вопрос: а зачем вам все это? Что это принесет вам? Вам, наверное, привыкшей получать от жизни самое дорогое и роскошное? По крайне мере, так можно сказать по одному вашему внешнему виду…Кем вам приходится этот человек? А вдруг…
- Есть такая вероятность, - нет, эта женщина отказывалась меня слушать, - что он влюбится в вас. И я хочу этого. 2 месяца – слишком маленький срок, и остыть чувство не успеет – а вы уйдете на грани накала и его зарождающейся надежды. Когда вы исчезнете из его жизни, он, ранимое и беспомощное существо, может даже решиться на суицид… Хотя само по себе решение уже есть смелость… Я успокою вас, есть обстоятельства, которые упростят ваше пребывание там. Вы никогда не будете выходить с ним из дома. К слову: вы должны быть с ним все время, а покидать его разрешается лишь на моменты наших встреч. Но и это я позже обдумаю…
- Почему все так странно?
- Так называемый Писатель, - а зовут его Яном, страдает двумя тяжелыми синдромами: социофобией и агорафобией. Это, если вы не знаете, боязнь общества и боязнь открытых пространств. Еще он будет бояться вас, если полюбит. Поверьте, это возможно. И нужно. Отвечу на ваш еще не заданный вопрос: как и на что он живет? Как обеспечивает себя? Ответ покажется вам лишенным всякой логики.
Тут Яна достала из маленькой сумочки – я только тогда ее и заметила – ключи и демонстративно покачала ими в воздухе:
- Ключи… от его квартиры… - опять предположила я.
- Вы угадали. Я оплачиваю все его нужды. До этого я имела ключи от входной двери его материальной жизни, - вернее, я же и создала ему эту жизнь. А с вами у меня появится возможность войти в его личную обитель… Во всем этом пока необоснованность логики. А знаете, в чем ее отсутствие?
- В чем?
- Он не знает о моем существовании.
III.
Ян, твои глаза так темны, что трудно уловить в них какое-нибудь движение, будь то бегство мысли или ее остановка. Они всегда были ловушкой для моего взгляда.
Но твоя улыбка отображает истинного тебя. И сейчас у нее изгибы недоумения.
Я объясню тебе, зачем я с такой детальной растянутостью привела в письме наши разговоры – в них есть начало тебя, моего первого знакомства с тобой, в них – облик той странной и дерзкой женщиной, а ведь я так и не узнала ее совсем, она – стратег, режиссер, бог – как угодно, но ты и я оказались актерами ее замысла. И я ведь осознанно пошла на это.
Второй ее визит ко мне был последним.
А наше общение приняло форму «мертвого». То есть, мы стали общаться с помощью книг. Как ни странно это было, но удобнее, чем наяву. Метафизические фразы этой женщины, возникшие будто на потолке – по крайней мере, она их там всегда находила, вся эта одновременность логики и нелепости приводила меня в опустошение и заставляла чувствовать себя глупым ребенком. Глупым, потому что я не умею, как следует, задавать вопросы (за исключением вопросительных местоимений «Как?» и «Почему? - но ими умело пользуются даже дети). Она заставляла меня задавать их. Может, я не могу их правильно формулировать? Вот видишь, даже саму себя я не умею спрашивать…
Насчет нашего «мертвого» общения… Книги мне приносил мальчик, сегодня ты уже его видел. Книги всегда были разные, в основном – классика. А содержание их не волновало меня: Яна наполняла все книги новым содержанием. Она обводила на страницах отдельные буквы, и составляя их, я получала нужные мне слова. Было ли это сделано в целях «почти бесследной» конспирации, или еще ее одной изощренной прихотью – я не знаю. Но это захватывало меня полностью.
В первой книге результатом моего «контекстного» труда было следующее:
«очень важно ваши волосы должны быть ярко красными как вокзальная вывеска что напротив его дома приезжайте завтра в девять утра на привокзальную площадь номер его дома как ваш с точностью до наоборот станьте прямо под вывеской и рассматривайте окна домов слева направо обязательно улыбайтесь иначе все будет зря ждите сделайте вид что хотите уйти через полчаса он придет за вами»
Конечно, в подобном письме Яна понадеялась на мою пунктуационную интуицию, но это неважно. Я теперь шла по пути нескончаемых удивлений и моим путником запросто могла быть невидимая опасность, но я очень быстро привыкаю к новым явлениям. И мысль, что она могла выбрать меня только потому, что его адрес удивительно напоминал мой, если прочитать его задом наперед, - просто рассмешила меня. А ведь каких-то 3 дня назад я была склонна к мистическим предрассудкам и принимала на веру банальные совпадения…
Теперь ты начинаешь понимать, Ян, какая тонкая и одновременно бессмысленная игра была здесь задумана? Ведь все получилась именно так, как она планировала. Неужели она настолько хорошо изучила твои слабости, будучи незнакомой тебе?
И ведь на вокзал выходят сотни окон – и разве ты единственный на тот момент захотел обладать женщиной с волосами цвета вокзальной вывески? Этот цвет ведь без спросу залезал в глаза смотревших из окон и казался куда более родным, чем небо и дороги – у последних есть склонность к переменам, а цвет вывески обновляют по мере того, как ее начнут называть «тусклой».
Весь год я тщательно искала ответы на мучившие меня вопросы, и теперь убиваю ими тебя…
Но жить иначе, мирясь с парадоксами, мне кажется невозможным. Хотя меня можно назвать эгоисткой – я перекладываю этот странный «крик истины» (похожий больше на неприятный голый предмет, чем на глас правды), на твои хрупкие, невинные, бумажные крылья… Писатель.
…Все это было подготовкой к нашей встрече. Все остальное ты помнишь отчетливее меня.
И пусть наша общая жизнь существовала всего лишь 2 месяца, я… все это время скучала по тебе.
IV.
Ян, вместо дальнейших объяснений я просто приведу здесь ее «приказы». В них ты увидишь некоторые моменты наших отношений, ведь здесь инициатором была я - и веришь ли, я была им впервые.
Если бы ты хоть немного знал современное общество, ты мог бы различить во мне актрису-дебютантку, а ведь режиссер управлял моими действиями и моим разумом откуда-то издалека.
Но твоя невинность верила лишь мироощущениям, а логика и причинно-следственные связи им подчинялись, и были лишены какой бы то ни было критичности. Но сейчас они понадобятся тебе как никогда:
«поощряйте его желание рассказывать это вызовет в нем доверчивость к вам»
«не говорите ничего о вашем прошлом и вообще о себе это заставит его думать что ваша жизнь началась со встречи с ним и для него»
«делайте любые неожиданные вещи это будет его держать в напряжении»
«не говорите о ваших чувствах к нему их и не должно быть у вас вы должны пугать его своей неопределенностью»
«теперь вам следует сказать что вы его любите это повысит его больное самолюбие и за это он еще больше полюбит вас»
«сегодня ровно полтора месяца как вы с ним вам нужно сказать ему что вы беременны это вызовет в нем мнимые чувства творца и еще больше привяжет его к вам»
«сегодня вам нужно уйти от него пока он спит».
… На этом месте Писатель очень медленно закрыл тетрадь, хотя там была еще одна страница, предназначенная для прогулки его глаз, может быть, даже самая важная страница. Но его охватило внезапное волнение. Он бросил письмо и побежал в спальню – в комнату, где стоял книжный шкаф. Он сам удивился своей проницательности: Ева забрала все, кроме своих книг. Вернее, Ее книг. И как же он не заметил их раньше? Он, как любитель классической литературы, мог сразу же вычислить ее, просмотрев чужие книги, но что заставило его не замечать очевидных вещей? Ева не выходила из его квартиры все эти два месяца, а книги все же появлялись.
Писатель открыл одну из них. Буквы также были обведены. Но ведь Ева не могла забыть замести следы. Она наоборот оставила их. Может, она надеялась на догадливость Писателя? Но повторяем: гениальность Писателя была иной.
Писатель вернулся к письму. И будучи верным своему эгоцентризму, он пропустил начало последней страницы, и лишь случайно наткнулся на размытые (вероятно, от слез) строки о смерти дочери Евы. Там же сообщалось, что Яна сдержала свое слово – она оплатила лечение, которое каким-то печальным образом не продлило девочке жизнь, а сократило ее до нескольких месяцев. Но тут одна фраза вернула его к внимательному чтению письма и продолжила его:
«Ян, я принесла большую жертву за совершенное зло, пусть суть его не исходила от меня, но я ведь принимала в нем участие – и я лишилась дочери. И если тебя раньше не волновали отношения между ребенком и его матерью, сейчас они покажутся тебе важными.
Ее последнее послание ты должен прочесть сам. Открой книгу, которую тебе передал мальчик вместе с этим письмом».
…Писатель с нерешительностью и замедленностью – словно вкушая последние сладкие минуты неведения, открыл книгу и судорожно перелистывая каждую страницу, стал искать выделенные Ею буквы, «особо символичные». Теперь это были для него не просто ровные кириллические знаки, а смеющиеся и прыгающие из одного угла в другой заговорщики-убийцы. И вот что они ему поведали:
3-я страница:
«вы спрашивали меня зачем я все это делаю и кто он мне как вы ни привыкли удивляться теперь вы забудете про эту привычку»
25-я страница:
«он воспитывался одной тоскующей женщиной которая потом сошла с ума он считал ее своей матерью и считал что своими странностями обязан ей и ненавидел ее за мнимую наследственность»
36-ая страница:
«а потом он остался один»
40-ая страница:
«это одиночество определило его самого на два года в психолечебницу»
48-ая страница:
«слишком раннее появление этого ребенка когда-то испортило мою только начинавшуюся жизнь теперь это делаю я»
66-ая страница:
«я его настоящая мать»
68-ая страница:
«судьба насмеялась надо мной я смеюсь ей в ответ ценою его обреченной жизни»
69-ая страница:
«не мне что-то вам советовать но просто запомните это»
70-ая страница:
«надо обязательно верить во что-то»
71-ая страница:
«если же вы ни во что не верите то это ненадолго»
