Понедельник – приёмный день Директора.
Таким образом, в кабинет к Директору я попал в понедельник.
В класс перед первым уроком зашёл Экзекутор и сопроводил меня наверх. В их обязанности не входит объяснять причины подобных вызовов. Поэтому я терялся в догадках пока шёл до конца крыла, а затем поднимался на лифте. Всё-таки мои игры с Психологом не прошли даром. А если меня хотят отчислить? Понятно ведь, что личные встречи администрация проводит перед принятием каких-то особо важных решений. Интересно, что могут вспомнить обо мне одноклассники через год или два если я исчезну из Купола? Пока мы шли, я подумал ещё о том, что надо приглядываться к окружающему: сбор информации – эта одна из важных вещей, которой нас учили. В кабинете Директора я ни разу не был.
А потом я увидел Чарека.
Он был темноволосый, с глазами испуганного котёнка. Был одет в уставной купольный комбинезончик синего цвета, аккуратно, на пробор, расчёсан. С неулыбчивым худеньким лицом. Младше меня.
Он стоял около стола. Причём за жёлтой линией, которую нам, учащимся не следовало пересекать. За столом сидел Директор. Тут же находился мой Наставник. И наш Психолог.
- Вот, Чарек, твой новый сосед; зовут его Рувос Местус, и я надеюсь, что вы подружитесь.
Директор сделал знак:
- Чарек, подойди, поздоровайся со своим новым товарищем - мальчик подошел, доверчиво глядя на меня.
- Привет, Чарек! Я Рувос. И рад с тобой подружиться, - я, как положено, протянул навстречу руку.
- Я тоже, - тихо проговорил мальчик, и несмело, в ответ, пожал мою ладонь.
- Ну, вот и прекрасно, - заулыбались взрослые.
Наставник взял Чарека за плечо, и они вышли.
Директор щёлкнул конвертором компьютера, и положил кристалл к уже двум лежащим на столе. А затем, оглядев меня, сказал:
- Чарек будет учиться в твоём классе. Это победитель конкурса «Джуниор».
Он выжидательно посмотрел. Я должен был, очевидно, как-то отреагировать на информацию:
- Мне будет чему у него поучиться...
Директор с Психологом улыбнулись.
- Что ж, Рувос, мы с твоим Наставником и Психологом, посовещались и решили, что на первое время Чарек поселится у тебя. Разумеется, мы должны спросить твоё мнение…
Это вновь было странно. И что я мог ответить?
- Я не против, господин Директор.
- Спасибо, Рувос. Помоги ему адаптироваться здесь: расскажи о распорядке дня, о рейтинговой системе…
Очень важно, когда правильные вопросы возникают своевременно. И эти вопросы уже бились в моей голове: зачем тут нужно я? Почему Директор хотел посмотреть на меня? Что хотел увидеть во мне? Что-то здесь было не так. Видимо информации в моём личном деле для него не было достаточно. Разумеется, мы знали, что на каждого учащегося заведено личное дело, и информация продолжает пополняться: наши успехи, неудачи, здоровье – всё заносилось в Центральный компьютер. К которому доступ имела лишь администрация. И вот, оказывается, личные дела копировались и на кристаллоносители. Но кто был третий?
- Если всё пойдёт хорошо, то через какое-то время мы избавим тебя, Рувос, от необходимости присматривать за новым товарищем.
Директор и Наставник выглядели дружелюбными, но от меня не укрылось, как пару раз они озабоченно переглянулись. То есть, что-то такое они решали, не ставя в известность меня. Поэтому мне всё труднее было держать себя непринуждённо. Я видел серые металлические стены, светящиеся люминесцентные панели потолка надо мной, хромированные поручни металлического стола – очевидно Директор был сторонником японского минимализма – и чувствовал, как теряюсь. В таком кабинете было легко потеряться. Потому, что это была овеществлённая опасность. Я предчувствовал, что в недалёком будущем потеряю не только память о своих близких, но и самого себя. И лишь этот кабинет и хозяин, сидящий на металлическом троне, останутся во мне постоянной неизменной величиной. Может быть, и весь смысл моих терзаний состоял в том, чтобы не дать этому чуждому проникнуть в мою душу. Но усилия мои оставались ничтожными. Не трудно было предугадать мой будущий проигрыш – я не видел ни одного явного действия против своей личности, я находился со всеми прочими на равных условиях и не предугадывал шаги старших товарищей. Однако имело смысл прислушиваться к своим ощущениям, анализировать мгновения душевного дискомфорта, которые возникали в такие вот, "переглядывательные" моменты между Директором и Психологом, и стараться, чтобы спокойствие и трезвость разума возвращались ко мне как можно скорее.
Я многого ожидал от своего визита в этот кабинет – ясности, горькой истины, отчисления, в конце концов, но решение проблемы вновь откладывалось. Понял лишь, что мой вызов сюда не был случаен. Судьба даёт знаки, надо лишь суметь начать действовать после.
Я стоял в том пустом кабинете и уже начинал действовать – я должен был накапливать информацию. Пусть пока нейтральную. Неважно – накопление любой информации являлось в той обстановке, в которой я очутился, необходимым условием повышения уровня выживаемости, способствовало лучшему приспособлению к условиям внутрикупольного существования. Так, я стал прикидывать: а куда можно положить на сохранение кристаллы с нашими личными делами Директор? Я и сам не знал для чего мне это. Я видел мультимедийный стол, экран голографа, за столом Директор в строгом тёмно-синем костюме, белоснежной сорочке и галстуке. Над его головой его висит изречение вырезанное на простой дубовой доске:
Мы спасены в надежде
Ап.Павел(Рим. 8,24)
Я оглядывал, стараясь не вертеть головой, стены кабинета – совсем стоять истуканом тоже не следовало, надо было проявить умеренное любопытство вполне обыкновенного, впервые попавшего в незнакомое место, подростка. Итак, я оглядывался, но, по правде говоря, это мало мне помогло. Пустые стены не несли в себе никакой информации, стол не содержал в себе никаких тумбочек, а кристаллоносители могли вполне принести с собой и Психолог с Наставником. Ничего, новый шаг в моих действиях – уже большая информация. Её ценность выделить можно в дальнейшем. На этом этапе я ещё не знал, что важно, а что нет.
Не знаю, что увидел Директор в стоящем перед ним ученике, что он услышал в его нескольких неуверенных словах, но очевидно решение было принято. Я увидел как он взял третий кристалл.
- Спасибо и удачи, Рувос.
В последующем я увижу его ещё раз, но уже не в столь благодушной атмосфере, и в другом кабинете. А Наставнику кристаллы не передали. А ещё, на выходе около двери, я заметил стандартную схему эвакуации при пожаре или другом несчастном случае.
Можно удивляться, как судьба столкнула нас в тот понедельник. Начало моей истории непосредственно касается всех людей, которых я встретил в тот понедельник, у того кабинета.
Когда я выходил из кабинета в приёмную, то увидел её. И, несмотря на то, что смутные мысли терзали меня, и я был отрешён от настоящего, все это исчезло, когда я увидел Мэри-Кей. Почему-то я никак не ожидал встретить её здесь. Для меня она ассоциировалась с кошкой, которая гуляет сама по себе. И подобно кошке никто не был волен над ней. Да, Мэри-Кей училась, тренировалась, срывалась, портила отношения с Наставниками, Экзекуторами, и ничего этого не боялась. Была выше этого. А может быть всё это я выдумал. Может быть, она и боялась, и страдала так же как и я, но тем не менее, нельзя было не подумать о том, что есть человек, который нарушает гораздо больше – и ничего, держится или его держат. В этих мыслях, конечно, был мелкий грешок той части моей души, которая отвечала за трусость. Нас учили не бояться признавать за собой способности трусить; бояться – это нормальная защитная реакция организма, которая отвечает за выживаемость в этом мире. Гораздо хуже, когда наша боязнь или трусость становиться причиной падения или гибели других. Или, что ещё хуже, если причиной последнего становиться безрассудная, отчаянная храбрость. Так вот, увидев её, я почувствовал некоторое облегчение своей участи – не меня одного вызывали к Директору. Но всё-таки больше радости было оттого, что я тоже оказался причастен к образу её жизни. Мэри-Кей была в сопровождении своего Наставника. Наставник наклонился к ней и что-то объяснял или на чём-то настаивал. Она же упрямо смотрела вперёд и отрицательно качала головой, и в один момент отвела глаза. Было чувство, что наши взгляды столкнулись как железные прутья. Тут она озорно мне подмигнула и улыбнулась. И не дожидаясь приглашения, направилась к дверям, из которых я только что вышел. Я на мгновение остановился и чувствовал, как непреодолимо расползается на моём лице ответная улыбка. Её зафиксировала и камера в углу.
Теперь я точно знал, что кто мне поможет.
Почему-то после этой улыбки во мне появилось знание, что впереди у нас с Мери-Кей ещё множество дней! Улыбка связала нас, и, даже расставшись, я продолжал видеть её. Нам давно следовало улыбнуться друг другу и через эти улыбки увидеть друг друга. Как прекрасно, когда знаешь внутри себя, что рядом есть человек, который поможет тебе – потому, что он сильный, гораздо сильнее других – по духу, по своей воле. Признания этого факта вовсе не означало моей личной беспомощности во всей этой истории, но, что несомненно я признавал за Мэри-Кей – это её необыкновенную свободу посреди наших условностей и негласных запретов. Знала ли она сама об этом? Конечно знала. И, как мне кажется, даже немного презирала нас за безоговорочное исполнение всех купольных предписаний.
До того как мы столкнулись с ней в приёмной, я давно размышлял о ней. Меня мучили противоречия. Мне нравилась её независимость и несгибаемость. Однако я также хорошо знал к чему приводит нарушение запретов, отклонение от порядка, хаос в поступках, бунтарство, нарушение обязанностей. Но после некоторых размышлений меня успокаивал вывод о том, что явного вызова образу нашей «подкупольной» жизни она не бросала; просто ей было ведомо чувство непричастности к нам как к обитателям этого Купола. У неё был свой дом, были родители, была их любовь, она не знала жёсткого распорядка, этой гонки за баллами... И было важно даже не это, а то, что она сохраняла – нет, не атмосферу, – а признак атмосферы свободы, к которой когда-то был причастен и я.
Таким как она мог бы быть и я.
Вот понимание этого и встревожило меня. Не растерял ли этих качеств? Каким-то странным образом способность быть свободным связалась со способностью помнить: имеющий память о свободе – может быть свободным. А здесь была память о прошлом как о страшном времени. Так ли всё это? Я не знал. Я сомневался. Мне надо было поговорить с ней. Я давно уклонился от обязанности обитателя Купола делиться сомнениями и тревогами с Психологом. Как стать свободным от диктата купольных законов? И зачем мне это было нужно? я не знал…
Тогда-то я и написал Мэри-Кей письмо.
А Чарек явился досадным препятствием на пути осуществления моей встречи с Мери-Кей. То есть, внимание ко мне со стороны администрации Купола должно удвоится. Будут контролировать адаптацию новенького и исполнение моего поручения. Это одно. Другое – настораживала некая сумбурность и странность последнего случая.
Сейчас Чарек сидел и пыхтел над задачей. Он так жалобно вздыхал с периодичностью в пять секунд, что я не выдержал и сказал:
- Ну, что у тебя там?
- Да вот, «Теория космических полётов»…
- Давай посмотрю.
Чарек подал листок с задачей: «Теплоизолированный космический аппарат, находящийся на орбите Планеты, имеет на борту приборы мощностью, которая может изменяться в ходе работы от N1= 75 Вт (дежурный режим) до N2= 200 Вт (сеанс связи). С целью обеспечения предсказуемого теплового режима в теплоизоляции сделано отверстие площадью S1, на которое попадает поток солнечной энергии W= 1400 Вт/м2. Полученная энергия излучается аппаратом через это и дополнительное отверстие с площадью S2 в режиме «чёрного тела». Каковы должны быть площади отверстий, если допустимый диапазон температур для оборудования, расположенного в аппарате, составляет 200-300С»
Проанализировал. В принципе задача не казалась сложной – поступающая Q1 и излучаемая мощности энергетического потока Q2 в условиях теплового баланса должны быть равны. Так, распишем их, приравняем…
Я полюбовался на равенство: :
- Вот, в принципе и всё. Дальше сообразишь?
Чарек уселся, угукнул и дело у него пошло веселее.
- А кто такие «пробы»? – его вопрос застал меня врасплох.
- Тише-тише! – я нервно оглянулся на стены. - Нельзя так говорить…
- Почему? – удивился Чарек. – Как же их называть?
- Ну, это мы, живорождённые, так их называем. А они из пробирки, искусственно выращенные. И лишний раз напоминать им об этом неэтично. Вроде как унижаем их. Научно их называют «репликанты».
- Расскажи о них.
- Ладно, - я уселся поудобнее и приготовился прочитать лекцию Чареку. Он уже достаточно пробыл здесь, чтобы понять меня.
- Как ты уже знаешь – главное на сегодняшний день является создание ресурсосберегающих технологий, а также приобретение любых знаний, навыков или традиций, которые будут использованы для создания нашего нового мира. Так вот, в этом случае приходится решать две задачи. Первая – сохранение накопленной ранее информации, и, вторая – приобретение и отбор новой информации, обеспечивающей возможность последующей адаптации системы к изменяющимся условиям. Для решения этих задач и были созданы репликанты.
Когда началось переселение людей в Купола, у самых талантливых и одарённых людей взяли ДНК. И попытались создать копии – ускоренными темпами. И если физически и умственно это удалось – за год они вырастали как за три-четыре, – были очень воспитуемые, обучаемы, комфортны в общении, то опыт нравственности, духовности такими темпами набирать им не удавалось. В 20 лет их эмоциональная сфера была как у пятилетних. И знаешь, Чарек, - я нагнулся и прошептал, - почему-то у них напрочь отсутствовала находчивость, сообразительность, изобретательность. Мы, живорождённые, наверное и находимся здесь, потому что охотнее берёмся за новое, за те задачи, которые требуют поиска, неординарные решения…
- А ещё их не любили как нас, – задумчиво добавил Чарек, - поэтому, думаю, они не знают как любить.
В его словах был резон.
- Да, ходят слухи, что они не смогут быть Творцами. Существует гипотеза, что не смотря на то, что репликанты содержат точное число протонов, нейтронов и электронов своих оригиналов, квантовое состояние их частиц сильно отличается от квантового состояния частиц доноров. Формирование плода человека происходит в едином квантовом состоянии с его матерью, а через неё с семьёй, с обществом при нелокальном взаимодействии их частей. Таким образом, коллективные эмоции и чувства становятся ещё одним, и может быть самым главным, источником научения человеческим чувствам. Понятно объясняю? – улыбнулся я. Чарек кивнул. – Это всего лишь гипотеза, Чарек. Но тем не менее, нельзя отрицать факта, что при изменениях внешней среды пробы, – по привычке я оговорился, – стараются к ней подстроиться, найти прецедент. А мы ищем новые, оригинальные решения. Надо отдать должное - пробы, если задача знакомая, - доводят решение до совершенства. Стратеги из них выходят великолепные. Кстати, Чарек, а сам ты определился кем хочешь стать?
- Ещё нет. Мне близко моделирование.
- А почему ты спросил про пробов?
- Подружился с ними. И ещё они сказали: все мы здесь пробы…
- Хм-м, интере-есно… - протянул я. Но своими мыслями с Чареком не поделился: знал ли он о том, что пробы никогда не врут?
Уровень 5.
«В здоровом теле – здоровый дух!» - этот лозунг украшал стены нашего спортзала. Мы часто пропадали здесь: кто на катке, кто на баскетбольной площадке, кто в бассейне – готовились к ежегодным летним состязаниям. Я любил большой теннис. Мэри-Кей любила единоборства. И её результаты были впечатляющие: несколько значков победителя, пара грамот. Как заставить поглядеть её в мою сторону? Вот ведь задача. Ничего кроме единоборств не оставалось!
С этих пор своих привычных партнёров теперь я неизменно избегал – стал интересоваться кёкусинкай, ушу, тэквандо! Откуда я знал, сколько мне может понадобиться времени и чего это стоит! Можно лишь посочувствовать тому нетерпению, которое обуревало меня вначале. Не стану уверять, что мне давалось всё легко – забыл начисто свои мечтания о том, как в первой своей схватке стану победителем, и она обратит на меня внимание, и потом... Но дальше я ничего не знал, ничего не предполагал и не загадывал. Не знаю, смог ли бы я вновь пройти весь путь по жёстким татами, когда тебя вращает, на доли секунд ты теряешь ощущение веса, но в обратном падении твои плечи принимает земля!.. И надо вновь вставать, стирать с лица маску страдания и боли, и браться за рукава кимоно своего партнёра. Утишали две мысли: я встречусь с Мэри-Кей, и в зачёт мне прибавлялись баллы – я делал успехи…
Если приложить немного терпения всё получиться. Я дождался своего. Я, не стесняясь, глядел на неё, когда она надевала униформу с контактными датчиками, и вопрос вращался в моей голове: узнает ли она меня, помнит ли она о мальчике, которому когда-то подарила улыбку?
Мэри-Кей была в меру рослая, хорошо сложена, с копной густых золотисто-русых волос. Она гордо прошествовала на свою сторону площадки, не удостоив меня и взглядом. Вот и ответ на мой вопрос. Но это я и знал заранее. Не то чтобы я предвидел этот холодный вид, отстранённую усмешку – нет, просто для неё я был одним из сотни мальчишек Купола, как тут можно было запомнить одного увиденного в какую-то долю секунды? Поэтому, собственно, эта холодность не была адресована лично мне. Помню день, когда привели её в наш модуль с упрямо склонённым лбом и блеском непокорства в глазах. Она встала справа в шеренгу, там, где стояли на класс старше, и стала бесстрашно смотреть на Директора. И так и не запела, держала песенник в руках и, если так можно сказать, бесстрашно противостояла нам всем: нашему порядку, нашей спаянности, нашему коллективу. Нам не разрешалось отвлекаться на утренней молитве, тем более оглядываться. Всё это видел уголками глаз:
- Господи! кто может пребывать в жилище Твоём? кто может обитать на святой горе Твоей? Тот, кто ходит непорочно и делает правду, и говорит истину в сердце своём; кто не клевещет языком своим, не делает искреннему своему зла и не принимает поношения на ближнего своего; тот, в глазах которого презрен отверженный, но который боящихся Господа славит; кто клянётся, хотя бы злому, и не изменяет; кто серебра своего не отдаёт в рост и не принимает даров против невинного. Поступающий так не поколеблется вовек.
Она не приступила к пению, так и простояв не шевельнувшись.
Шло время, и Мэри-Кей не завела себе подруг. Я это видел и в столовой, и на переменах, и на утренних молитвах. Она перекидывалась парой слов с одноклассницами, но настоящих отношений не было. Ко всем она относилась ровно, дружественно и независимо. Откуда-то мы знали – у неё горе, родители погибли после какого-то эксперимента, – вот она и не подпускает к себе так близко. Но у меня тоже родители погибли, мне тоже одиноко, и меня также не отпускают воспоминания – вот поэтому мы должны были сдружиться! Почему-то я упускал из вида, что большинство ребят здесь имели погибших родителей, и, в принципе они все могли претендовать на отношения с Мэри-Кей. Почему же именно мне было необходимо поговорить с ней? Или мне хотелось приобщиться к той независимости, которую она несла в себе? Но независимости от чего? Она, например, могла выйти из зала, где шла политинформация. Но ведь и я мог выйти – никто нам прямо это не запрещал – мало ли что у человека могло произойти, но я не мог выйти и никто из моих товарищей этого сделать не мог. Или Мэри-Кей могла опоздать на утреннюю молитву. Самое необычное было в том, что у нас вообще никто никуда не опаздывал. Но вот Мэри-Кей могла себе это позволить. По утрам, после завтрака, мы выстраивались буквой П. Директор руководил поднятием флага, потом пели гимн, читали молитву и расходились на занятия. Было странно видеть, как Мэри-Кей приходила позже всех, вставала позади своей шеренги и просто молчала. Когда она не пришла вовсе я начал считать. За три недели я насчитал шесть опозданий, три самовольных ухода, два отсутствия, и она никогда не пела – ни гимн, ни молитву.
Интересно, все дети сотрудников такие независимые?
И на руке её не было Навигатора.
Мы никак не общались с другими классами, а тем более с детьми сотрудников Купола. Они учились и жили отдельно, в другом боксе, и видели мы их лишь на общих спортивных соревнованиях или на совместных конференциях и линейках. До этого момента как Мэри-Кей попала к нам я не помнил её. Но даже сейчас, когда она оказалась на одном этаже со мной, это ничего не значило. Мы никогда не с ней не смогли бы остаться наедине. Вот тогда я понял, что существует система контроля Купола. Человек, которому нечего скрывать не замечает её. Я же, как только начал думать о поступке, противоречащем правилам распорядка жизни Купола, заметил, что устроители его подумали и об этом.
На переменах мы все выходили из классов. И два дежурных Экзекутора наблюдали, как мы перемещаемся из аудитории в аудиторию. Со своих постов они видели весь коридор и рекреацию. На площадках меж этажей горели огоньки видеокамер. Контроля было избежать трудно, почти невозможно. Отпадала также переписка по внутрикупольной Сети, разговор по пути в столовую – каждый класс сопровождал свой Наставник, который зорко наблюдал затем, чтобы классы не мешали друг другу. Однако существовало несколько вариантов, и я хотел их использовать.
Прошло три месяца, прежде чем я смог встретиться с ней на поединке.
Мэри-Кей была довольно серьёзным соперником. Это я понял после нескольких недель своих тренировок. Глядя, как андроид, на который проецировались движения соперника Мэри-Кей, без конца поднимается с татами, почувствовал, что шансов победить её у меня мало. Но это было не важно. Существовало правило, когда противники после поединка пожимали друг другу руку – это мне и надо было.
Я надевал униформу, и дрожь нетерпения охватывала меня. Заработал вакуумный насос, и униформа крепко обхватила тело - не одно движение не уйдёт от чутких датчиков. Я выступал на правой площадке – поэтому мой андроид синий, а её – красный. Вот он шевельнулся, ожил и с характерным звуком сервоприводов двинулся на середину площадки. Мне всегда было трудно мириться с мыслью, что за этой бездушной машиной скрываются движения живых людей. Наставники поступили мудро позволив нашей агрессии быть направленной против этих механизмов.
Схватка была в одни ворота. Я вставал, уклонялся, пытался провести приёмы, но вновь оказывался на татами. Мне казалось – нельзя победить это бездушное существо, существо без эмоций, с застывшей маской дружелюбия на лице. Но также знал, что это впечатление обманчиво. Управлялся андроид человеком, а человеку свойственно ошибаться, неправильно реагировать, уставать, в конце концов. Так мне удалось провести два удачных броска и раунд выиграть технически. В общем, я остался доволен…
И, когда я пожимал ей руку, я смотрел ей прямо в глаза, моля, чтобы она поняла, не выдала. На минуту в её глазах, в общем-то, безразличных, мелькнуло удивление, но тут же Мэри-Кей руку убрала и ушла также как всегда – гордо неся голову с копной великолепных густых волос.
Шли дни, а известий от неё не было. Я было уже потерял надежду, думал, что ошибся в выборе. Я чувствовал, как текут у меня меж пальцами драгоценные секунды, ощущал как убегает возможность завязать отношения, я должен был уже принуждать себя, чтобы не сорваться – потому, что всё более увязал в своей тайне, в своей отторженности от общества. В Реликвариуме на стенах вывешены голографии всех наших учеников, со всеми достижениями и личным коэффициентом. Ещё давно, до нашей встречи на ринге, я нашёл там голографию Мэри-Кей. Должно быть снимок сделали до смерти её родителей. Мэри-Кей выглядела счастливой – она улыбалась, и её глаза были открыты миру. Из подписи под голограммой я и узнал, что она является дочерью погибших сотрудников Купола, что её зовут Мэри-Кей и что у неё отсутствует личный коэффициент – очевидно у детей сотрудников отсутствовала рейтинговая система! Я ещё засомневался – можно ли доверять такому человеку? Но лучшего варианта у меня не было – смотрел на своих товарищей, и не видел, кому мог бы довериться – кроме Чарека, конечно. По ходу дела я припомнил несколько репортажей из еженедельных купольных отчётов о работе лабораторий, где упоминались имена родителей Мери-Кей, и разыскал в Сети те записи. Родители Мери-Кей оказались исследователями SynBio – то есть работали в области синтетической биологии, а конкретно синтезировали из химических препаратов ДНК, выделяли из неё гены, из генов – геномы и, как результат, получали молекулярные структуры совершенно новых организмов. Лаборатория работала по трём направлениям: создавались источники биоэнергии, материалы с удивительными свойствами и, последнее, что очень важно – источник лекарства против Пандемии. Работы были далеки от завершения и, в принципе, ничего нового я не узнал.
Я продолжал встречаться на ринге с Мэри-Кей. На ней, как и на всех нас, была одета стандартная форма. Но всегда в ней она была неизъяснима прекрасна. Мы обычно замолкали, когда она шла в душ после схваток – красота её не поражала с первого раза, она проникала постепенно – неяркая, но удивительно берущая сердце. После душа Мэри-Кей распускала волосы, собранные в хвост, и локоны развивались змейками, когда она уходила из спортзала.
Иногда её соперником в схватках был я. Я был уже на том этапе обучения, где разрешалось одевать мультимедийные очки, чтобы видеть своего реального противника, а не латексное лицо андроида. Когда-нибудь я перейду к боям в зале виртуальной реальности, и мы будем драться в пустыне или на небоскрёбе, ощущая при этом жар песка или холодный ветер городских трущоб – товарищи на тренировках говорили об этом. Но пока Мэри-Кей, стройная и ловкая, наносила мне частые и точные удары на жёстких татами. И я, чувствуя себя тяжёлым и неповоротливым, пытался противостоять им, забывая зачастую о выученных блоках. В ней уже угадывалась будущая неземная красота – как я мог ударять её правильный и нежный овал лица – пусть и спрятанный в защитный шлем! – портить эту светлую кожу, заставлять темнеть от боли голубые глаза?..
В последнем бою, Мэри-Кей, очевидно раздражённая моей бестолковостью и тем, что отнимаю её время, потеряла всякое терпение, развернулась и нанесла такой удар в плечо развёрнутой стопой, что я не успел поставить блок и упал. Плечо было сильно отбито, но я не издал ни звука. Мэри-Кей подлетела ко мне (ну, то есть не ко мне, а к моему андроиду). Сенсорные датчики передавали отличную картинку. Я видел и сердитые морщинки на переносице, и сердитые огоньки в глазах и капельки пота на висках – один локон выбился, и, казалось, качается тоже сердито, соглашаясь с её словами:
- Ну, довольно! Ты будешь биться или продолжишь волынку тянуть?! Если не соберёшься – уходи и больше не выходи со мной на ринг! Не дерусь с младенцами…
Ещё миг и она бы ушла. И тут я допустил ошибку. Это я понял потом. Большую ошибку. Но я ничего не мог поделать с собой. Я терял её. Так, лёжа на татами, и сказал:
- Претензии принимаются только письменно: напишите мне об этом – и я рассмотрю их – очень внимательно рассмотрю…
Я заглядывал ей в глаза и спрашивал взглядом: ты не забыла меня, Мэри-Кей? Это я писал тебе письмо, именно я…
Мэри-Кей помедлила и подала мне руку.
- Извини за порыв, я была несправедлива и стыжусь этого, – ритуальная фраза. Ей она пыталась загладить мой промах, мою неосторожность. Примут ли Экзекуторы наш закодированный разговор за словесную пикировку? Она помогла мне подняться. Но вот тепло руки, – её руки, – которое передалось, было настоящим. Этим и попросила прощенье. Загладила свою вину. Я и так знал, что она не злая – просто не терпела бездействия. Но баллов эта схватка нам не прибавила – все мы помнили слова Наставников: нельзя воспитывать ум посреди страстей.
Через несколько дней после очередной схватки, при пожатии руки я ощутил в своей ладони кусочек бумаги.
Это был ответ. Написан он был на том же листочке, что и моё письмо полгода назад. В нём было одно слово – «Церковь»
По окончанию занятий наше время было строго распределено. Начинались кружковые занятия. И хотя явно не запрещалось использовать свободное время по своему усмотрению, например на отдых - сон там или сидение на лавочке в саду, но никому и в голову бы не пришло так распорядиться своим временем. Надо было совершенствовать знания. Надо было тренировать тело. Надо было зарабатывать баллы. И более эффективного способа совмещать приятное с полезным не было: за посещение кружков, секций, библиотек, экспериментальных площадок и лабораторий начислялись баллы. Но это были массовые заведения, каждый находился на виду у всех. О разговорах по душам и думать не приходилось. Я не был религиозным человеком и поэтому упустил из вида ещё одну возможность быть в необходимом месте и в то же время где бы нам не помешали – церковь.
Находилась церковь в Ботаническом саду.
По-настоящему мне хотелось узнать только одно: являлась ли она такой, какой я себе её представлял. Никто из нас не был способен опоздать на утреннюю молитву и отказываться петь, когда пели все другие. Никто не мог, недослушав Наставника, уйти от него. Или я напрасно связывал свои надежды с ней? Меня окружали многие ребята, которые были способны на многое, но всё перечисленное умела только она.