Она лежит на боку, слегка укрывшись полотенцем, волосы спускаются с плеч и падают на голую спину. Все её мысли обращены к тому, чтобы просто молча лежать и избавляться от желания что-либо мне сказать. А говорить о том, что я не прав, эта молодая девушка могла часами, захлебываясь в собственных мыслях. Как умиляло это вечное желание заставить меня думать над всеми идиотскими вещами, что рождались в её голове. Слишком долго я был с ней, чтобы не принимать или делать вид, что я ничуть не обижаюсь на все то, что она, часами обдумывая, выкладывала мне после каждой ссоры (если меня это не задевало, она расстраивалась). Настолько моя жизнь привыкла к её присутствию, что малейшее внесение или удаление части делало меня сумасшедшим. Буквально сносило голову. Привычный я, консерватор, юрист, становился жутко неформальным подростком со свежими следами на ладони. Я обожал вырезать на своей руке пять букв её незатейливого имени. Алиса. Как же ненавижу это имя. А если откровенно, то никогда не ловил себя на мысли, что люблю её, скорее, я привык к тому, что она есть. Не могу представить, что не буду больше видеть, как она стирает все сообщения и входящие-исходящие вызовы, пока ждет меня у метро (не то чтобы она хотела что-то скрыть от меня, просто потому, что ей скучно), или ест по утрам хлопья, рассуждая о политике, совершенно не понимая, что эта сфера развивается без её ведома (могу отдать лет 20 своей жизни только ради того, чтобы слышать слово «дефолт» из её набитого хлопьями рта).
И еще… Знаете, она довольно красива. Все красивые одинаковы, и она на них похожа, но, тем не менее, Алиса уникальна. Жаль, что я не люблю её.
(запись в голове от 04.10.06)
«Дорогой мозг, вот еще немного работенки для тебя.
Как же моя девушка сейчас хочет, чтобы я нежно провел рукой по её обнаженной спине и щекотно поцеловал ухо. Тогда она, улыбаясь, отвернется от меня, забыв обо всем, что произошло. И я прекрасно понимаю, что должен это сделать, но не могу. Сижу как дурак возле кровати, надеясь, что она заснет немногим раньше часу ночи, ведь мне завтра на работу. На эту гребаную работу. Может, стоит все же поговорить с ней? Нет, тогда Алиска выскажет мне все, что надумала за этот час молчания, а я ничего не пойму в её скрытых метафорах, и тогда она сравнит надуманное с ресницей в траве. Покачав головой, я обниму её, так и не поняв. Почему всегда нужно все сравнивать? Если останусь с ней, напишу лет через 20. Хотя понять вот эту девушку, что сейчас лежит на моей кровати, невозможно. Невозможно, как… нет, не буду сравнивать. Заражаюсь странностью воздушно-капельным путем».
Думать и разговаривать о ней мог часами. Чертовски приятно, что девушка-то моя. (была)
Я все же поцеловал её и отправился спать.
Светлеет.
Я тихо подошел к ней, понимая, что она не спит, и провел своей большой рукой по её телу от плеча до бедер. Реакция не заставила себя ждать, и уже через секунду она крепко обнимала меня, тихо нашептывая «Ненавижу тебя. Убила бы, если б любила».
Накидывая на себя тонкий шелковый халат, она улыбалась мне. Улыбалась всегда, когда видела меня. Даже только одну мою ногу. Порой мне казалось, что даже с пакетом на голове я почувствовал бы её улыбку. Она иногда приятнее, чем самый долгий поцелуй.
Я открыл шкаф и достал оттуда ножницы. Пользуясь случаем, пока Алисы нет рядом, вырезал нашу с ней фотографию и поместил в рамку «Курица». У Алисы через пару дней день рождения. Хочется до основного подарка порадовать её такой мелочью (я бы мог подарить и напольные весы, ведь такие вещи ей нравились). Закончив, я положил ножницы на прикроватную тумбу, ведь так лень убирать обратно.
Направиться завтракать тогда показалось мне самым правильным вариантом.
«Дорогой мозг,
давай поиграем? Я научу тебя самой забавной на свете игре. Она называется «угадай Алису». Сейчас мы вместе будем угадывать каждую её фразу и действие. Все атрибуты, которые нужны, – это место в квартире с хорошим обзором, чашка чаю, чтобы не привлекать внимание, и собственно Алиса. Начнем».
- Егор, ты не видел мои серьги? Они такие белые, круглые…
- Жемчуг.
- Да… я так и хотела сказать. Так видел?
- На тебе в пятницу.
- Черт, да я серьезно же.
«Сейчас она непременно расскажет историю, которая в конечном итоге должна будет доказать, что это я причастен к исчезновению вот такой вот кругленькой белой серьги...»
- Понимаешь, вчера после театра я сняла и положила их на трюмо. Там они пролежали около часа, пока я принимала душ. После ты положил свои часы на это же трюмо. Спустя некоторое время они исчезли. Следовательно, ты последний, кто видел серьги.
- Один – ноль в мою пользу.
- Что?
- Да нет, я сам с собой.
- Егор, ты смотрел фильм "Амели"? – она медленно прошла по кухне и села рядом со мной, взглядом завоевывая внимание. - Так вот. Вспомни тот момент, когда она хотела наказать владельца продуктовой лавки и перекладывала каждый день все вещи в его квартире.
- И…?
- Он свихнулся.
- Да, я взял твои серьги. Только потерял, когда ходил без тебя в субботу в театр. У них застежка была сломана.
- Егор! – она со всей стукнула меня по плечу и крепко обняла. - Все, иди на работу.
«Game over».
Пора. Страна зовет. Работа. Я надевал брюки, когда заметил, что она наблюдала за мной. Эта вечная женская привычка не отрываясь смотреть на любимых меня пугала; просыпаясь, замечать, что она считает количество ударов моего сердца в минуту или чувствовать спиной, что она провожает меня взглядом сквозь дверной глазок. Мне кажется, что это единственное нормальное, свойственное всем женщинам, что было в Алисе. Вот этот факт, наверное, и пугал.
А еще бывало, когда она так тихо, еле касаясь пола, подойдет ко мне, чтобы просто прикоснуться к моей ладони, словно сравнивая длину наших рук. От этого я застыну и буду только ловить её вечно теплое дыхание. И не нужно мне говорить о том, что оно у всех теплое. Никто, кроме неё, не затрачивает столько сил на вздох и не отдает столько себя при выдохе.
Нужно было все же надеть до конца эти брюки и попытаться не замечать её взгляда.
Взглянув последний раз в зеркало на свои вечно сонные глаза, я вышел на улицу. Погода была хуже некуда! Грязь, снег, все смешалось, и теперь лежало, дожидаясь окончательного господства весны. Когда оно будет, это господство? Не знаю, честно говоря, до сих пор.
Светло.
С трудом перетаскивая ботинки из одного месива в другое, я проходил вдоль магазина цветов, и страшное чувство того, что даже самые красивые цветы не красят день, заставило меня задуматься. А вижу ли я вообще все то, что проходит мимо меня, порой сквозь, затрагивая то малое, что еще живет во мне? Нет, не вижу ровным счетом ничего. Невольно вспоминается Островский со своей Снегурочкой и её черно-белым зрением. Я прагматик, и никуда от этого. Мне легче понять, что то убийство было подстроено под самоубийство, чем понять причины самовольного ухода из молодой жизни. Не бывает так, чтобы нормальные люди просто уходили, оставляя за собой вечную репутацию неудачников. Все чаще и чаще я заглядываю в то недалекое прошлое, когда шагая по многочисленным улицам Москвы с пакетом конфет, мог опоздать или позволить себе думать о пролетающим по воздуху самолете: «А может, он в Париж?». Нет у меня теперь на это ни времени, ни фантазии. Идиотское чувство ответственности делает из меня очередного мужа из фильма "Степфордские жены". И только она иногда возвращала меня в то время, зажигала сигарету и заставляла долго смотреть на неизменное небо. Моя Алиса.
«Мозг, слушай, а может мне стоит прямо сейчас все поменять? Ведь это не первый день, когда я посвящаю весь путь до работы этим долбаным размышлениям! Нужен же хоть один ветер перемен от "Скорпионс" в мою сторону! Решено! Просто так возьму и вернусь. Проведу весь день с ней! С той, что дорога мне, и с той, которую я никак не могу полюбить».
Я проклинал всю эту погоду. Именно она затрудняла шаг и не давала мне быстрее дойти до квартиры. Дождь, снег; все силы природы безжалостно били в лицо, пытаясь привести меня в чувство.
«Туповатый, однако, поступок, если учесть, что сегодня полно дел», - сказал я сам себе. Притом вслух. Это я заметил, когда три заинтересованных взора с соседней лавочки устремились на меня. Ох, как же им хотелось продолжения! Истории о безумной любви, пересказа любимых ими романов! Им хотелось красоты действий, свободы разума… Ха, да я всего лишь пропустил один день работы. Ничего безумного. Позвонил, сказал, что болен. Мне не в первой.
Самое идиотское во всем этом, что лишь мысль о бесполезно пролитом сегодня парфюме и потраченном часе сна тревожила меня на тот момент. Ну не дурак ли?
Я дошел до квартиры и ловким движением руки высунул из кармана ключи (если бы я был женщиной, сколько мне понадобилось бы времени на это нехитрое дело?). Намочив немного ноги о только что вымытый пол, я прошел к ней. Алиса сидела на мокром ламинате, обнимала половую тряпку и истерично смеялась. Нет, этот смех не был необычным, он лишь еще раз доказывал, что присущий ей юмор в полной мере может понять лишь она. Сколько вечеров я провел, наблюдая за приступами её смеха! Она называла это «гон». Период жизни, когда эта брюнетка смеётся над всем, что сама же и скажет. Алиса могла ночью подойти ко мне и начать рассказывать о потомстве муравьев под нашим холодильником, об их встречах и последних новостях. И на тот момент, когда сама не выдерживала, начинала смеяться так, что меня охватывали сомнения по поводу правильности моего выбора. Хотя нет, меня это удивляло и радовало. Заставляло так легко смеяться над тем, что понятно ей одной (в этом я тоже не уверен). Но были и моменты, заставляющие меня ужаснуться. Иногда она сама вводила себя в такую депрессию, что мне становилось страшно и больно за неё. Включенная на полную музыка в колонках не позволяла думать, отключала мозг. Алиса любила рок. Да такой, от которого не холодок проходит по телу, а тебя сразу бросает в пот, и мысли никак не собираются воедино. И огромный страх тучей спускается, заставляя бояться за нее, за ту, что поддерживает твое дыхания. Не могу больше вспоминать. Но она сильная. Слава богу, все проходит.
Очень Светло.
- Радость моя, что рассмешило тебя в этой пустой, безлюдной комнате? – спросил я, оглядывая комнату.
- Боже, я дура… - ответила Алиса, захлебываясь от смеха, - просто подумала о том, что если перенести всех жителей Москвы в Астрахань, то получится очень веселый город. Только представь: в один день одному миллиону понадобятся кроссовки. Что тогда? Они пойдут в три имеющихся гипермаркета и может еще на рынок… и тогда… инфляция, дефицит, 90е… - она смеялась так, что последняя фраза была понята мной только спустя несколько секунд после произнесения.
Сейчас вы меня понимаете? Вот этот период – «гон». Надеюсь, что антипод ему вы не застанете.
- Не хочешь доспать положенные часы? Я еще не проснулся, так что думаю, все осуществимо.
- Можно. Только вот умоюсь.
- Да уж, ну очень юморная мысль пришла к тебе в голову… кроссовки.
Мне повезло, что последней фразы она не застала. Я сел в кресло, из которого в зеркало на стене мог наблюдать за тем, как она умывается, подавляя в себе оставшийся смех. Мокрые ресницы становились еще длиннее, а губы приобретали нежно-красный цвет. Но больше всего я любил её мокрые волосы, которые хаотично завивались, придавая её лицу нечто необыкновенное. Жаль, что эти мысли лишь со мной. А как, наверное, хотелось бы ей все это слышать . Я, как всегда молча, восхищался и наблюдал.
Почувствовав усталость, я встал, опершисьсь на ручки кресла. Алиса не убрала кровать, чему я был безумно рад, ведь сил на очередное расстилание постели у меня не было. Я лег, укрывшись прохладным из-за открытой форточки одеялом. О чем только человек не думает, когда есть желание и возможность поспать, а что-то все-таки тревожит.
Наслаждаясь каждой минутой спокойствия, я думал о ней: о том, что сейчас она обрызгает волосы духами, и, сварив турецкого кофе, придет ко мне. Алиса всегда отказывалась понимать, что от кофе я потом точно не засну. А я выпивал его и не говорил ей ни слова.
Но комфорт унес меня далеко от кофе и от реальности: туда, где я так мало бываю.
Во сне Алиса всегда переворачивалась с боку на бок раз десять за минуту. Меня порой это раздражало; вот так и на этот раз. Почувствовав движение на противоположной стороне кровати, я открыл глаза, ожидая увидеть сонное (порой слегка помятое) лицо Алисы. Но увиденное мной быстро убило и весь сон, и голод, и всякие желания.
Темнеет.
Глаза её мутнели, словно уносили девушку еще дальше от меня - туда, где мне не суждено быть (на тот момент, заразившись странностью, я сравнил это с ее мозгом; ведь именно он не подпускал меня к ней). Судороги неимоверной, как мне казалось, боли охватили все ее тело. Сжавшая моё плечо Алисина рука уже не подчинялась ей и до крови царапала мне кожу. Идиотские мысли о смерти не давали мне собраться. Я знал, что еще долго буду вспоминать «идиотность» (Алиса сама как то придумала это слово. И вот я добавляю его в словарь Microsoft word) всего того, что сковывало каждое движение моего мозга.
Я тряс её. Тряс так, что мне становилось страшно за собственный рассудок. Целуя каждый сантиметр лица Алисы, я пытался вернуть нас к нашей жизни, той, без которой я не мог. Но ее рука лишь еще сильнее сжимала мое плечо. На мгновение мне показалось, что я чувствую боль и лившуюся из руки кровь, но,ни времени, ни трезвости ума у меня не было.
Картина не проходящего безумия застыла перед глазами навечно. И не стоит спрашивать, как я это тогда понял.
В тот день я не обладал информацией о том, сколько еще продлится ужас.. Но уже отчетливо знал, что так, как прежде, не будет, ведь ей не стало лучше и спустя полчаса. Я ни черта не смыслю в медицине до сих пор, зато на тот момент понимание серьезности происходящего ко мне все-таки пришло.
Обезумевшее лицо, залитая кровью рука, запах дурмана, подступающая к горлу тошнота, духота, ослепляющий дым, которого и не было, горящие щеки… и взгляд. Такой пустой, что я старался не ловить его.
Судороги страшной силы не позволяли Алисе ничего. Ей оставалось лишь терпеть, а мне потихоньку сходить с ума. Подняв голову вверх, я уткнулся взглядом в потолок; стало еще больнее дышать, грудь сжал страх, бороться с которым я не мог. Тогда я стал кричать (об этом понял лишь на следующее утро, когда тихое «Где она?» прозвучало из моих уст).
«Господи, только не оставляй её!!!» - выкрикнул я. Это был зов моей пропитавшейся за всю жизнь атеизмом души.
Через миг (словно я и не молился вовсе, а проклинал) она начала размахивать руками с неимоверной силой. Не думая ни о чем, я сжал её ладони и сжимал до тех пор, пока в комнате не раздался альтернативный моему крику звук – хруст. Что это было? Я узнал только следующим утром.
Мрак.
Дальше ничего.
Моё затуманенное воображение услышало еще три звука: металл о дерево, металл о металл, металл о плоть.
Утро. Я очнулся в кровати. Вокруг много людей, уже светло, но я по-прежнему не здесь. Где-то там. Где-то там…
Что ж. Она умерла.
А вы знали, что больные эпилепсией при приступах умирают в основном от того, что падают и ударяются, тонут, задыхаются или… режут себя. Например, ножницами? А вот я узнал.
Запись в голове. 06.10.06.
«Дорогой мозг,
Я пишу тебе, потому что больше не к кому. Сейчас я стою над ней и понимаю, что подростковая игра «Я её еще не люблю. Это только привязанность» все быстрее превращается в кошмар, заключенный в белые стены. На её сломанной руке моя кровь. Вот что это был за хруст. В её груди ножницы. Вот что это – металл о плоть. В моей голове дыра. Вот что это – любовь».
P.S. Прошу вас, не принимайте за ошибку то, что является истиной.
