Сказали: все пройдет --
Не объяснили цель...
Две тысячи шестьсот
Стремительных недель
Нельзя остановить,
В полете развернуть...
Но можно в небо взмыть,
На Черновцы взглянуть.
-- Внимательней смотри
По сторонам, сынок,.. --
Жаль, Киевская. 3
Закрыта на замок.
Спасательным кружком --
Мансардное окно:
Пил с Зориком-дружком
Там кислое вино...
Парк Шиллера глядит --
И не отводит глаз --
Расстроган и сердит:
Дождался все же нас...
Акациевый дым,
Дурманящий, как встарь.
Дуб -- рядом постоим,
Каштан -- округи царь...
Тот вдохновенный двор
И незабвенный дом...
Я с тех счастливых пор
Полвека не был в нем.
На милом этаже --
Квадратики огня.
Теперь они уже
Вновь светят для меня...
* Это, можно сказать, экспромт, но не вполне. Это стихотворение получилось после того, как я вдруг вспомнил несколько строчек из давнего-давнего, одного из самых первых подростковых еще стихотворений. В полном виде оно у меня не сохранилось: вместе с другими первыми было в той записной книжке, что была украдена у меня вместе с дорожной сумкой, в которой лежала, в дни, когда я сдавал экзамены в Московский университет. Некоторые стихотворения из той книги я сумел позднее вспомнить и даже включил в мои книги, другие вспомнил и, забраковав в первоначальном варианте, все же как-то использовал: пересказал, отредактировал... Вспомнившиеся сегодня несколько срок меня поразили: оказывается в том моем полудетском стихотворении было нечто пророческое. В сегодняшнее стихотворение без спросу вошли и стоки любимой песни (На стихи Льва Ошанина). В юности мне всегда казалось, что она написана обо мне. Ошанинские строки я не закавычиваю, поскольку несколько изменил их применительно к изменившемуся контексту. Но здесь я подчеркиваю, что они взяты мною именно как цитата и в знак моей вечной благодарной памяти любимому поэту-песеннику...