Книга. Скотч. Расчёска. Стена. Календарь. Стул. Ковёр.
Картина. Шторы. Кофта. Штаны. Юбка. Блокнот.
Тетрадь. Рюкзак. Книга. Тапки. Стул. Колготки. Платье.
Майка. Шкатулка. Журнал. Книга. Дверь.
Ковёр.
Дверь.
Там…
Размытые краски полудня.
Там… Они.
Всего лишь шар оболочки, скрывающий нечто побуждающее то ли отвращение, то ли наоборот, симпатию. Дотошные своей банальностью
высокомерные взгляды.
Они стремятся ввысь, а в действительности − к неблизкой возвышенности, не боясь шарахнуться головой об землю.
Прочитанная книга. Используемый скотч. Расчёска, на которой видны тонкие волоски.
Стена, завешанная постерами. Прошлогодний календарь.
Стул, на котором кто-то сидел. Ковёр. Он висит на стене.
Картина, в золотистой рамке.
Шторы, подвинутые к двум концам карниза.
Кофта, небрежно брошенная на спинку стула. На изнанку вывернутые штаны.
Юбка с расстёгнутой молнией. Блокнот, где виднеется последняя дата.
Тетрадь для черновых работ. Рюкзак, заполненный книгами.
Тапки, оставленные возле кровати.
Стул, на котором уместилось пол гардероба.
Чёрные колготки, они лежат на небрежно брошенной кофте.
Вывернутое на изнанку платье.
Белая майка.
Шкатулка, где спрятаны монеты.
Журнал, с наляписто – яркой обложкой.
Дверь.
Они не боятся не дойти…
Ещё остаётся только согнуть колено, чтоб подняться и…
«Больно!». Нет, скорее неожиданно. Изменение своей завышенной самооценки на противоположную. Потеря ориентировочных способностей внизу. Хотя трудно спорить, синяки и ссадины всё же побаливают. «Больно!».
Но боль рефлекс, не более.
Рефлекс, пропитанный меланхолической слабостью.
«Ещё! Я хочу ещё раз попробовать не дойти!» а это неестественно, значит, стало быть, слишком дерзко.
Да!
А как же боязнь тех же ссадин?
Истощение.
Пустота. Безмолвие. Покой.
Пускай раздражители, пускай ненависть, пускай сомнение, пускай терзание, пускай злость, пускай разочарование, пускай падение…
Но не истощение.
Не пустота. Не безмолвие. Не покой…
Они…
Нетронутая книга.
Неиспользуемый скотч.
Расчёска без единого волоска.
Голая стена.
Забытый календарь.
Стул, на спинке которого ничего не висит.
Пропитанный пылью ковёр.
Чистая тетрадь.
Пустой рюкзак.
Заброшенные тапки.
Неношеные колготы.
Платье с новой этикеткой.
Нетронутая майка.
Шкатулка, где ничего не хранится.
Журнал, его поблекшая обложка.
За дверью…
Размытые краски полудня.
Вот она толпа. Сам, его величество, социум!
И здесь порою прохлаждаются, вторые Маяковские, Державины, Кафки…
Запутанные клочья.
Экземпляр, не требующий особого внимания.
Банковская купюра.
Губка, впитывающая воду.
Экземпляр, не требующий особого внимания.
Губка, впитывающая воду.
Банковская купюра.
Запутанные клочья.
Банковская купюра.
Губка, впитывающая воду.
Запутанные клочья.
Экземпляр, не требующий особого внимания.
Запутанные клочья.
Экземпляр, не требующий особого внимания.
Банковская купюра.
Губка, впитывающая воду.
Размытые краски полудня.
Куртка.
Плащ.
Пальто.
Ветровка.
Берет.
Шапка.
Штаны.
Юбка.
Сумка.
Портфель.
Рюкзак.
Туфли.
Сапоги.
Несовершенный язык абсурда.
А что такое? Не шалю, ничего не нарушаю, да и вроде бы на кота не похожа, только отслеживаю ритм.
Они…
Способные или не способные его понимать.
Способные? Тогда зачем мне что-то объяснять?
Незачем.
Неспособные?
И здесь объяснение излишнее.
Но тогда зачем брезгуете даже попыткой просто поднять ногу?
Чтоб избежать ссадин.
Шутка.
Фарс.
Где грань пафосному фарсу?
Там, где пусто.
Там, где нет их.
Язык абсурда.
Овладеть им значит просто потянуть ручку двери.
Овладеть им значит действовать, не ожидая результата, учить, зная
что подобная наука лепет двухмесячного ребёнка.
Но лепет, это в будущем слово.
А ребёнок…
Они.
Маленькая горка.
Равнина.
Щель.
Равнина.
Всего лишь шар оболочки, скрывающий лабиринты, в коих так легко и так сложно запутаться.
Они…
Они…
Они…
Они… Они…
Они…
Они…
Они…
+ ∞; - ∞.
Дверь.
Там…
Размытые краски полудня.
Там…
Они.
Берет.
Шапка.
Штаны.
Плащ.
Пальто.
Небольшой комплект бытового обихода.
Авантюра.
Шутка.
Фарс.
И это всё кругозор абсурда.
Только иногда вместо ссадин болят глаза, обширность обихода порою берёт такие обороты, что трудно отслеживать приумножение, приходится его только перечислять. Зачем прилагательное, когда и для числителя места мало?