Хрупкими руками…
Хорошо играешь.
Пальцами. Словами.
Невербальная молитва…
Лишь движенье губ…
Острое, как бритва,
Чувство, что он груб.
Звук фальшивый
Пианино издаёт…
Спектакль паршивый,
Тебя влечёт, влечёт.
Касаясь клавиш…
Роль. Роль. Роль.
О чём играешь?
На ранах соль…
Hava Nagila
Её раздражали длинные разговоры на бытовые темы.
Странно было стоять и чувствовать холодную стену, когда теплое тело, изнеженное в шелках, не привыкло к ежесекундной дрожи.
Нет, не странно, а жутко.
Жутко понимать ─ бетон может заставить вздрагивать пышную, не лишённую собственной прелести, плоть.
Почему?
Её возмущали те вопросы, на которые она затруднялась ответить.
Понимание себя, сокровенных желаний, жгло изнутри.
Буквально две минуты назад, всё казалось гораздо проще.
Неизбежность связывала руки, но всё же давала возможность дёргаться, хотя бы изображая вид отчаянного сопротивления.
И в этом был какой-то скрытый смысл.
Сейчас?
Только дрожь от холодного бетона.
Распущенные волосы, изодранная в клочья рубаха сероватого цвета, неприятная мешковина…
Ей нравилась неуместная ирония, когда в прямом значении этого слова, было несладко.
Горечь чувствовалась даже во рту.
Кубизмом Малевича, этими чёрными, прямыми линиями восторгался мякиш сердца, не смотря на то, что на острое всегда можно напороться, замкнув себя в сплошной квадрат. Тем не менее...
Скатав свежий мякиш в шарик, так и хочется случайно проткнуть его вилкой.
Глаза хоть и казались мокрыми, не давали слезам, этой гадкой юшке, литься градом.
Милое создание обрело подобие стервы.
Девчонка решилась на реванш.
Что ж, реваншизм ─ дело достойное. Только какой реванш если ты ещё ни разу не видел белоснежные зубы виктории?
Ей всё время вспоминалась еврейская мелодия «Hava Nagila».
Это было сарказмом. Мелодия сдавливала горло. А в мысли не покидал простой мотив «Hava Nagila».
Фотообъектив фиксировал каждое движение, а фотограф что-то говорил,
пытаясь вытянуть из живого макета хоть кусок истрепанного индивидуума. И это получалось.
Первый снимок. Второй. Третий.
И так далее, далее.
В отличие от других смазливых деток, она умела не только надевать сценические костюмы, но и прятать за ними женскую прыть, слегка недовольно раздувая ноздри, так, что можно было подумать, будто волчонок скоро начнёт скалиться.
Но сейчас было не время для демонстрации талантов.
Глаза хоть и казались мокрыми, не давали слезам, этой гадкой юшке, литься градом. Там, прямо за фотообъективом, ей улыбался человек.
Странно было стоять и чувствовать холодную стену, когда теплое тело, изнеженное в шелках, не привыкло к ежесекундной дрожи. Жутко понимать ─ бетон может заставить вздрагивать пышную, не лишённую собственной прелести, плоть.
«Аристократка» ─ шептали губы постороннего.
«Аристократка». Эхо этого слова пробивало целину её закрытого для раздумий подсознания.
Аристократка?
И это слово произносит нарисованный фантазиями сердечный друг?
Аристократка?
Позирующая фотографу аристократка, на которую будут непременно пялиться тысячи незнакомых глаз.
Но ведь это временный образ. Красивый образ.
Не просто картинка. «Отчаянье стервы».
Разве плохо звучит?
Нет. Грубо. И это слово она слышит собственными ушами, привыкшими к тонкой лести. Нет, если бы кто-то крикнул какую-то мерзость, то в худшем случае искривилось бы прелестное личико, но сейчас хрупкое
тело онемело, ещё больше испытывая свою зависимость от холодного бетона.
Hava Nagila?
Нет, это уже не весело. Но эта мелодия…
Тем не менее, стерва снова выходит на первый план.
Всё под жёстким контролем. Синее зрачки глаз сверкнули панической радостью. Кубизмом Малевича, этими чёрными, прямыми линиями восторгался мякиш сердца, не смотря на то, что на острое всегда можно напороться, замкнув себя в сплошной квадрат. Тем не менее... Нет больше квадрата!!! Её маленького мира в квадратном обрамлении.
«Мадам Баттерфляй» ─ шептали губы постороннего на площадке, оборудованной для фотосъемок.
«Мадам Баттерфляй». Эхо этого слова пробивало целину её закрытого для раздумий подсознания.
Четвёртый снимок. Пятый. Шестой. Седьмой.
И так далее, далее.
Грубо. Вот она щепотка пепла, всё, что осталось от павшего идола.
Вот она, свергшая его, подобно Владимиру. Вот она щепотка…
Вот она, голова Даждьбога, покатившаяся к Днепру.
Её возмущало то, чего она не понимала. Её раздражали длинные разговоры на бытовые темы. Ей нравилась неуместная ирония, когда в прямом значении этого слова, несладко. Странно было стоять и чувствовать холодную стену, когда теплое тело, изнеженное в шелках, не привыкло к ежесекундной дрожи. Нет, не странно, а жутко. Жутко понимать ─ бетон может заставить вздрагивать пышную, не лишённую собственной прелести, плоть. И только еврейский мотив всё вертелся на губах.
Восьмой снимок, девятый, десятый. И так далее, далее. Мотив, хоть и простой, но наполненный той загадочной жизнью, которая представлялась ей чем-то сюрреальным. Мотив, который вырывал её из лап круговорота обязанностей. Он был, есть и будет первой заповедью. Первой и последней. Hava Nagila!!!