Где птицы, устав от полета, сложили крылья.
Это градус неверия в небо сильней возрос.
Телетайп выбивает в эфирах тщетою «sos»,
И чертою легли на бумагу сердец усилья.
Минус двадцать четыре и пальцы уткнулись в снег:
Так гудят голосами помехи в чужом эфире.
И коньяк не сметает с тяжелых и сонных век
Нанесенный ребячьей наивностью злой разбег
По-змеиному скользкой и мерзлой дорожной пыли.
Минус двадцать четыре и память гудит в висках:
Как отчаянный стриж, роет в венах поглубже норку.
Минус… Ноль абсолютный и жидкий азотный страх
Разъедает подкорку, и ищет графит в штрихах,
Как икарово солнце, твой голос далеко-четкий.
И полярная ночь отчужденностью чьих-то слов
Берет приступом двери и ягель забитых окон.
Открываю на выдохе тем, чей куплет не нов,
И спасаюсь рассветом зеркальным в глуби снегов
Не записанных строчек, кричащих о слишком многом.
Но когда-нибудь вьюга засыплет мой тихий скит,
И чужой не узнает, что дикой души землянка,
Словно снежная новь, так упрямо в себе хранит
Безотчетную нежность и сестринский гимн молитв
И смешливое детство за гордым прутом осанки.
Минус двадцать четыре – горячка в глазах клубком
Завернулась: бесслезной, противно дрожащей жижей.
Мне пригрезился Север, приснились ветра и дом,
Голоса незнакомые – все расползлось пластом…
Но не вздумай сказать, что, очнувшись, тебя не увижу.
