Зреют тучи на осинах.
Черный Ворон не дыша,
взгромоздившись на вершину,
цедит звёзды из ковша.
Зацепившись треуголкой
за серебряный крючок,
черный Ворон смотрит волком
в мой надраенный зрачок.
Цедит Ворон Воронович,
отмеряет каждый шаг.
Ближе. Ближе. С каждым словом
всё серебряней дышать.
Не успев понять подмены,
может, лет так через сто
или завтра я надену
вороненое пальто.
И обмякну. И не вспомню
самый простенький мотив,
в нежилых скорлупках комнат
даже имя позабыв.
Отряхнув с деревьев шелест,
встанут тучи у виска —
черный Ворон станет белым,
хлынут звезды с потолка
в неприученное горло —
так полынно-холодны…
Ворон белый, белый Ворон,
как же сны твои черны!
2.
Белопенной медсестрице
на «спасибо» нацежу
да заветную вещицу
в изголовье положу —
гребешок, чтоб друг сердешный
мне приснился ночью темной.
И без страха и печали
сон последний развяжу.
Встрепенется медсестрица:
глядь-поглядь — ан, нет меня:
лишь серебряную спицу
нянчит утро в простынях,
да серебряная птица,
теребя кудрявый облак,
что-то весело щебечет
в этом мире-без-меня.
