Мёртвый блюз
что-то чёрное
С а н я, 17 лет
М и т я, 16 лет
С о н я, 15 лет (и возможно, Б р и л л и а н т о в а я Ф е й к а)
М а т ь (и чем чёрт не шутит! – ещё и Н а ч а л ь н и ц а)
О т е ц, а также ещё – У л и ч н ы й Т о р г о в е ц и С л о в о р у б.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч, а может, иногда – И в а н И в а н ы ч, то бишь - К о л л е ж с к и й а с е с с о р и П а т о л о г о а н а т о м
Первое действие
Странный дом. С гнетущими стенами, потолком, воздухом. В нём даже на минуту очутиться – и то жутко, а уж жить-то в нём каково?!
Комната двух братьев – С а н и и М и т и. Время к ночи, младший (М и т я) лежит в постели, потом натягивает одеяло по самые глаза, укрывается с головой, некоторое время лежит так. Неподвижно. Но дышать-то тоже надо. Осторожно высовывает часть лица из-под одеяла, переворачивается на бок, потом снова ложится на спину, вздыхает.
Входит С а н я. Медленно раздевается, разбрасывает одежду, собирается ложиться. Но всё никак не ложится, чувствуется, что хочет хоть на минуту оттянуть этот процесс укладывания, засыпания… М и т я с опаской наблюдает за братом.
М и т я. Чего?
С а н я. Тебе засыпать не страшно?
М и т я. А что ты спрашиваешь?
С а н я. Так… мне каждый день кошмары снятся. Кажется, сейчас засну – тут же и приснится.
М и т я (вздыхает). Да, хоть не спи всю ночь.
С а н я. Не спать тоже нельзя.
М и т я. Это еще хуже.
С а н я. Вот именно.
М и т я. Мне всегда змеи снятся.
С а н я. Это ещё что!.. Подумаешь, змеи!..
М и т я. Разве есть что-то хуже?
С а н я. Ну, хуже не хуже, а пострашнее!
М и т я. А что?
С а н я. Мне, например, вчера снилось, что я папашу убиваю.
М и т я. Как это?
С а н я. Ну, так… типа он совсем старый. Не живёт, а только мучается…
М и т я. Так он же и так был старый.
С а н я. Старый, не старый… помнишь, как он всегда говорил: я вам не старый, я ещё огого!
М и т я. Хвастался только.
С а н я. Старые всегда хвастаются.
М и т я. Им ничего другого не остаётся.
С а н я. Похвастался чуть-чуть, и на душе легче стало.
М и т я. Ну, так и что – папаша?
С а н я. Это ты о чём?
М и т я. Ну, ты сказал, тебе снилось, что папашу убиваешь.
С а н я. А-а, ну да… Ну, вроде, он совсем старый и ссохся, и ничего другого не остаётся, как его убить. Я, мол, понимаю, что так надо. Все отцов убивают. А почему, не знаю. И он тоже понимает, что так надо, смотрит на меня так жалостно, но не говорит ничего. А я инструмент подбираю. Сначала… эту штуку пробую, ну, которой тесто раскатывают. На нём пробую. Потом теннисную ракетку. Потом утюгом бью. Потом – перочинный ножик. Но он совсем слабенький. А надо мной стоит кто-то… кто-то главный и говорит: ещё, ещё, ещё! И это так страшно!..
М и т я. А дальше?
С а н я. Что дальше?
М и т я. Ну, ты убил его?
С а н я. Нет, я проснулся.
М и т я. Так это тогда ты орал прошлой ночью?
С а н я. Это не я орал. Это орал он.
М и т я. Чего?
С а н я. Ну, это он орал, а ты подумал, что ору я.
М и т я. Типа в твоём сне орал, да?
С а н я. Ну, конечно.
М и т я. Бред какой-то.
С а н я. Ничего не бред! Ещё и не такое бывает. (Пауза.)
М и т я. А может, со светом спать?
С а н я. Нельзя. От матери схлопочем. Знаешь, какая электроэнергия дорогая?
М и т я. Значит, электроэнергия дороже, чем я…
С а н я. А ты сомневался?
М и т я. А давай…
С а н я. Что?
М и т я. Ну, это… пойдём за Сонькой подглядывать.
С а н я. Да, а потом опять пол ночи дрочить будешь. Так что пол трястись станет. Когда ты дрочишь, я спать не могу и сам начинаю тоже.
М и т я. Мог бы этого не говорить. Я пока ещё не оглох.
С а н я. Чёрт, что же делать?
М и т я. Это, в смысле – спать или не спать?
С а н я. А в каком же ещё?
М и т я. Да-а-а…
Без стука в комнату к братьям заходит сестра С о н я. Она в ночной рубашке, и тоже, кажется, собирается отходить ко сну.
С о н я. Эй! Вы не видели мои заколки?
С а н я. Во-первых, мы тебе не «эй»…
М и т я. Во-вторых, что твоим заколкам делать в нашей комнате?
С а н я. В-третьих, зачем тебе вообще заколки на ночь глядя?
М и т я. В-четвёртых, хватит подслушивать под дверью.
С а н я. В-пятых, и подсматривать.
М и т я. В-шестых, ты нарочно придумала про заколки, чтобы посверкать перед нами своими… этими… (показывает на её округлости)
С о н я. Дураки! Какие дураки!.. А трусики мои куда делись?
С а н я (хватает сестру, тащит к себе в постель). Иди сюда!
С о н я (вырываясь; впрочем, не слишком-то активно). Ублюдки! Извращенцы! Говнюки! Вы нарочно у меня всё воруете! Думаете, я не знаю, зачем?! Я всё знаю.
С а н я задирает рубашку на сестре.
С а н я. А здесь у тебя что?
М и т я. Здорово! Здорово!
С о н я. Пусти, козёл! Все матери скажу! Первый час – а вы не спите! (Вырывается, отбегает в сторону.)
М и т я. Напугала! Напугала! (Кидает в сестру подушкой.)
С о н я. Идиоты! Придурки! (Убегает.)
С а н я. Всё-таки я её когда-нибудь трахну.
М и т я. Я тоже.
С а н я. Только после меня.
М и т я. Почему это после тебя?
С а н я. Потому что я старший.
М и т я. А я видел, как ты Аньку из девятнадцатой квартиры трахал. Значит мне теперь тоже её можно?
С а н я. Как ты мог видеть? Тебя ж дома не было.
М и т я. А я вернулся потихоньку и в замочную скважину подглядывал.
С а н я. А мы с Анькой знали, что ты вернулся, и нарочно так дрыгались. А на самом деле, ничего не было.
М и т я. Ну да, ничего не было!.. Стала бы Анька с тобой дрыгаться за просто так. Если бы ничего не было.
С а н я. Анька бы стала. У неё, знаешь, сколько уже парней перебывало?!
М и т я. Сколько?
С а н я. Тихо!..
М и т я. Чего?
С а н я. Мать…
М и т я. Спим быстро!..
Братья быстро переворачиваются на разные бока и изображают спящих. Входит М а т ь.
М а т ь. Вот что. Мне нужно с вами серьёзно поговорить. Именно здесь! Именно сейчас! (Пауза.) Вы, возможно, в последние дни сильно грустите по отцу. Да-да, я знаю, что это так!.. У вас сейчас период становления, ваши организмы не окрепли, а отец умер всего несколько дней назад. Поэтому вы грустите!.. Но делаете это, хочу вам заметить, совершенно напрасно. Почему? Потому что он был всего лишь жалкий пидорас. Именно так: жалкий, законченный пидорас!.. Вы должны, вы просто обязаны знать об этом. Правда, возникает закономерный вопрос: а как же тогда появились вы. Да, такой вопрос возникает. Так вот: вынуждена со всей откровенностью признать – он к этому не имеет никакого отношения. Стало быть, у меня тогда был любовник, спросите вы? Да, был… один или несколько – это не имеет ровно никакого значения. Но отрицать сам факт существования любовника нет никакого смысла. А вы вообще знаете, каково это жить с жалким и законченным пидорасом? Я бы очень хотела, чтобы вам этого никогда не довелось испытать или узнать. Итак, вы теперь поняли, что совершенно не стоит грустить по отцу. Вы поняли это, и вам стало легче. А если вам стало легче, то значит легче стало и мне. Ибо мне тяжело, мне очень тяжело. Мне тяжело так, как будто на меня сверху нагрузили товарный состав. И вот он едет, набирает скорость, громыхают колёса, птицы и звери в окрестных лесах разбегаются врассыпную, стрелочник переводит стрелку, как ему это положено, вытирает рукавом пот на лбу, а потом с сознанием выполненного долга идёт в свою будку, где его ожидает холодное пиво в полуторалитровой пластиковой бутыли и старый-престарый чёрно-белый телевизор со скачущим изображением. Товарный состав же идёт дальше, пока совсем не скрывается за горизонтом. Вот так мне тяжело. Я же хочу, чтобы не было тяжело ни мне, ни вам. Я уверена, что вы поняли меня. И довольно об этом. (Резко поворачивается и с прямою, будто у гренадера, спиной выходит из комнаты. Пауза.)
С а н я. Вообще-то Аньку я, конечно же, трахал. Это ты правильно сказал. Она сама первая полезла. Потом уже было не остановиться. Ты спишь, что ли? (Пауза.) Спит, конечно. Он всегда засыпает от разговоров. Я точно знаю, что спит. Ему хорошо. Он уже заснул. А может, и не хорошо. А я вот лежу здесь… один. И думаю. А зачем я думаю? Разве не лучше было бы совсем не думать? Муравей же не думает. И микроб не думает. А я зачем-то думаю. Неправильно. Несправедливо. Мне вот семнадцать лет. Меня никто не любит. И никто никогда не любил. Это тоже неправильно. Нужно что-то срочно сделать, чтобы полюбили. Все. Не только Митька, мать, Сонька. Весь мир. А что сделать? Может, стать гением? А как им стать? Митька вот похож на отца, ему шестнадцать. Сонька похожа на мать, ей пятнадцать. (Достаёт из-под подушки женские трусы, держит кончиками пальцев, внимательно рассматривает, рассматривает будто бы с брезгливостью, отбрасывает на пол.) А я старше всех. И что? И ничего. А я на кого похож? На себя? Как это плохо, когда кто-то на кого-то похож. Ведь был отец. Так зачем ещё Митька? Есть мать. Зачем тогда Сонька? Надо было бы что-то другое придумать. Что-то новое. Чего не было прежде. Нет, так я не засну. Или, может, и не надо, чтобы любили. Может, наоборот – надо делать так, чтобы не любили. Никто и никогда? (Пауза. Тревожно.) Мить! Ты спишь? Слышь? Кто-то ходит. Это не мать. И не Сонька. Кто может ходить? Ведь ночь. И никого. А всё-таки кто-то ходит…
Слышится тихое покряхтыванье, потом ещё сопенье, и вот медленно, будто бы из воздуха, появляются два немолодых человечка – О т е ц и Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Они долго возятся, копошатся, прежде чем появиться окончательно.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Пал Петрович, дорогой, может огня запалить? А то ведь не видно ни шиша. Хотя к ночи-то мы и привычны.
О т е ц. Ты что, Гордей Спиридонович? На себя-то взгляни! Какой огонь может быть с нашими-то рожами?! Смотреть-то на себя больно.
С а н я (полушёпотом). Митька, спишь? Ты слышишь? Отец, что ли? Этого же…
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Здесь коврик, кажись. Осторожней, не запнись, любезный Пал Петрович. А то ведь, неровён час, шуму-то наделаем.
О т е ц. Да ты всё трещишь, Гордей Спиридонович, оттого-то главный шум и происходит.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Да что ж поделаешь, дорогой. Уж больно от человечьей речи отвычен. Можно даже сказать, что и страдаю-с!..
С а н я (испуганно). Митька!.. Как убитый дрыхнет. Сволочь!.. Одного меня оставил.
О т е ц. Пришли, кажись?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Туда-то пришли хоть?
О т е ц. Давай посмотрим повнимательней.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч (с достоинством). Пардон-с!.. Посмотрел бы, да не могу. Глаза, так сказать, чересчур запали против обыкновенного их положения-с!..
О т е ц. Запали! Да у тебя их нет давно. Сгнили за ненадобностью.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. А вам, милостивый государь Пал Петрович, не вполне учтиво-с попрекать меня давностью моего чрезвычайного и, так сказать, потустороннего бремени, изволите заметить…
О т е ц. Не обижайся, Гордей Спиридонович, шучу я. Может, хоть пощупаем, что ли!..
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Что ж щупать-то станем, любезнейший господин мой?
О т е ц. Да всё подряд, дорогой Гордей Спиридонович. Может, что и ущупаем.
Шарят по сторонам, ощупывают предметы, попадающиеся им по ходу, ощупывают и спящего М и т ю. Тот лишь всхрапывает и переворачивается на другой бок. С а н я с ужасом наблюдает за неумолимо приближающимися к нему странными существами, пытается отползти, да уж некуда… До него дотрагиваются, он вопит от ужаса, вскрикивают и отшатываются двое пришельцев.
С а н я. Кто? Кто? Кто?
О т е ц. Человек, што ль, был-то, Гордей Спиридонович?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Да уж, вестимо, не насекомое. Не муравей какой-нибудь.
О т е ц. Может, собака?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Где ж собака, любезный Пал Петрович, коль избыточной шерсти не наблюдается?!
О т е ц. А что за человек?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Да уж не сынок ли твой, драгоценнейший господин мой, Пал Петрович?
О т е ц. А ну как и сынок!.. А который из двух? Дмитрий? Александр?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Что ж, Пал Петрович, сыночка-то никак не распознаешь?
О т е ц. Задачка-то из мудрёных. Отвечай, живой человек, Дмитрий ли ты – сын мой, или Александр? Тоже сын.
С а н я. Санька я! А ты отец, что ли? Откуда ж ты?.. Тебя ж хоронили недавно.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Они-с!.. Сынок!.. Александр Палыч! А я, изволите видеть, милостивый государь, Мушкин Гордей Спиридонович, коллежский асессор, дворянин, преставился в одна тысяча восемьсот семидесятом году-с, имея непозволительные наклонности, в каковых был неоднократно уличаем, в том числе и на службе, откуда был уволен незадолго до печального конца-с, отчего и попивая горькую, наклонностей своих порочных не оставлял-с. К мальчикам невинным был особливо расположен-с. Иногда так до дрожи в коленках и боли сердечной-с!.. Когда папенька ваш, любезный Александр Палыч, попал в нашу компанию, все были взбудоражены, так сказать, неисчислимыми достоинствами и благородным его обликом.
С а н я. Как же вы мёртвые-то ходите?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Вот-с! Именно-с! Были, так сказать, отпущены на самое краткое время за неописуемые достоинства и примерное поведение. Но не далее как утром принуждены быть на прежнем месте-с! А тут ещё добираться через полгорода-с…
О т е ц. Да. Правила там строги.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Строги-с! Непомерно строги-с!..
С а н я. А пришли-то…
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Семейство-с! Проведать семейство-с!.. К коему любезный друг мой зело и чрезвычайно привержен.
О т е ц. Вот и тебя проведать, сын мой.
С а н я. Я свет зажгу?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Ни в коем разе. Облик наш, так сказать… желать оставляет. А что ж поделаешь? Намарафетились и пошли. А так-то одни косточки сухие, истлевшие в разные стороны смотрят.
С а н я. Может, мать позвать?
О т е ц (поспешно, но с достоинством). Никогда!
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Ни в коем разе-с!..
С а н я. Она сегодня сказала, что ты… был пидорас.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Они-с? Они-с – пидорас? Как же возможно такое даже помыслить? Пал Петрович – и вдруг пидорас-с!..
С а н я. Значит – неправда? (Пауза.)
О т е ц. Любишь ли ты меня, сын мой? (Пауза.) Точно ли ты меня любишь? (Пауза.)
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Пал Петрович, так сказать, любовью и почтительностью вашими сыновьими чрезвычайно любопытствуют.
С а н я. Помнишь, давным-давно мы ездили летом в Геленджик? На море. Мне было два года, наверное. Митька едва родился тогда. А Соньки ещё не было. Мы гуляли, я увидел, что продавались сабли, металлические, детские, почти как настоящие, я просил тебя купить мне такую саблю, и что ты тогда ответил?
О т е ц (смущённо). Что я ответил?
С а н я. Ты сказал, что сабля мне не нужна, а ты лучше на эти деньги выпьешь пива. И ты выпил пива. А я остался без сабли, а я очень хотел ту саблю. Я больше ничего не хотел в жизни так, как ту саблю.
О т е ц. Точно. Теперь вспоминаю. Я тогда частенько пил пиво, а твоя мать только и делала, что ругала меня: мол, у меня – толстый живот. А где у меня толстый живот? Разве у меня живот толстый?
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Ни на вот столечко! Можно даже сказать – совсем худой.
О т е ц. Вот.
С а н я. Я очень хотел эту саблю.
О т е ц. Что – сабля? Зачем её помнить всю жизнь?
С а н я. Я очень её хотел.
О т е ц. Да что ты заладил: хотел, да хотел?! Помню, я тогда взглянул на тебя и на саблю, и мне вдруг показалось, что ты рубишь ею. И не просто рубишь, но ты рубишь…
С а н я. Я смотрел на саблю и думал: я взрослый, я беру саблю, и она настоящая, и я замахиваюсь, и рублю, рублю, рублю…
О т е ц. Меня!..
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Их-с! Их-с!..
О т е ц. Потому-то я не купил саблю.
С а н я. Поэтому я не люблю тебя. И никогда не любил. После той самой сабли.
О т е ц. Сабля! Какой вздор! Вот то, что твоя мать называет меня пидорасом...
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Называют-с! Называют-с!..
О т е ц. Она не может простить мне, что сама состарилась и подурнела, а я ещё вполне себе ничего!.. У меня даже была любовница. И не одна. Целых две!.. Так-то!..
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. И не удивительно-с!.. Нисколько не удивительно-с, ежели глядя на такого видного, так сказать, мужчину.
О т е ц. Она всегда была слишком уж своенравной женщиной.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Чрезвычайно своенравной-с!..
О т е ц. Всегда всё делала наперекор. Сначала отелилась тобой. Потом Дмитрием. Потом Софьей. А теперь вот убила меня!
С а н я. Как убила?! Ты же сам умер от сердца!.. Вскрытие же... Мать говорила.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Сердце у вашего батюшки, юный друг мой, было попросту великолепным. Сердце здесь ни при чём.
О т е ц. Рыбный нож. Твоя мать резала рыбу, а потом подошла ко мне и всадила мне его в самую грудь.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Без единого слова-с.
О т е ц. Взяла и всадила.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. А уж патологоанатом…
О т е ц. Любовник твоей матери…
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Уж они дали липовое заключение-с.
О т е ц. Он нарочно вскрывать меня стал именно с того места, куда жена моя, мать моих детей, всадила свой подлый нож.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Так что теперь даже любая экспертиза-с будет бессильна.
О т е ц. Сын, убей её!
С а н я. Мать?
О т е ц. Отмсти за меня. Убей мать!
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Убейте-с мать, юноша! Непременно убейте!.. Каждый должен убить свою мать! Закон жизни-с!..
С а н я. Но зачем? Зачем?
О т е ц. Порядки у нас здесь строги.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Всяк, кому судьба быть убиту и неотмщённу, в следующей жизни станет-с муравьём или микробом.
О т е ц (отчаянно). Микробом! Представь себе: микробом!..
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Или муравьём-с.
О т е ц. Да какая разница?! Любой! Любой пройдёт, ногой наступит – и всё!
С а н я. Я никогда ещё не убивал.
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Да это просто-с. И даже приятно-с.
О т е ц. Принял решение, стиснул зубы – и вперёд!
С а н я. Нет.
О т е ц. Убей мать!
С а н я. Не могу!
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Кокните матушку-с, юноша!
С а н я. Не хочу!
О т е ц. Надо!
Г о р д е й С п и р и д о н о в и ч. Надо-с!
С а н я. Нет! Нет! Нет!..
С возгласами «Убей!», «Убейте-с!» пришельцы медленно растворяются во мгле. С а н я же всё твердит своё «нет!», будто уговаривая себя самого.
М и т я (повернувшись на спину). Да что ты всё долдонишь – «нет», да «нет»? Чего «нет»-то?
С а н я. Ты что, не спишь, что ли?
М и т я. Не сплю. Я так и не смог заснуть.
Мгла становится ещё гуще, совершенно скрывая наших героев. Потом она как будто рассеивается. Да, точно рассеивается. И вот – новый день, и – новое утро, и ничуть они не лучше прежнего дня и прежнего утра. Вся семья сидит за столом; они завтракают.
М а т ь. Дмитрий, не смей чавкать! И ты не чавкай, Александр! Все не чавкайте! И даже, если я стану чавкать, вы тоже должны делать мне замечания. Чавканье ужасно! Корова чавкает. Лошадь чавкает. Человек не должен чавкать. Человек отличается от животного. Он выше животного. А вы своим чавканьем ставите себя вровень с животным. Я в школе каждый день об этом твержу, но это как об стенку горох. Все продолжают чавкать. И издавать всякие неприличные звуки тоже не смейте за столом! Надеюсь, все меня слышат?
С о н я. Да, мама.
М и т я. Да слышу, слышу я.
М а т ь. А ты, Александр?
С а н я. Мама…
М а т ь. Ты хочешь о чём-то спросить меня?
С а н я. Хочу.
М а т ь. О чём же?
С а н я. А у отца была любовница?
М а т ь. Что ты сказал? Ты сказал «любовница»? Ха-ха! Странный вопрос! У него, разумеется, не было никакой любовницы. У него не могло её быть. Он на это был попросту неспособен. Потому что у него… был любовник. Да-да, и даже не один. У него их было двое. Целых двое. Я знала это прекрасно. А теперь знаете и вы. Так и должно быть. Об этом должны знать все! Что я вынесла! Что я вытерпела за все эти годы! Если б хоть кто-нибудь мог себе это представить!..
С а н я. Спасибо, мама.
С а н я встаёт, относит свою тарелку в мойку, берёт что-то со стола и незаметно прячет под одежду, идёт в свою комнату. Встаёт и М и т я. Тоже относит свою посуду, идёт за братом.
С а н я. Мы сделаем это. (Показывает нож брату.)
М и т я. Что?
С а н я. Ты знаешь.
М и т я. Делай сам. А я не хочу.
С а н я. Я тоже сначала не хотел. (Пауза.) Тогда я сделаю это с тобой. И ты потом станешь муравьём или микробом.
М и т я. Но зачем?
С а н я. Затем.
М и т я. Но я не…
С а н я. Надо. Понимаешь?
М и т я. Когда ты собираешься идти к ней?
С а н я. Сейчас.
М и т я. Давай завтра.
С а н я. Нет.
М и т я. Ну, хотя бы вечером. Она будет спать ложиться, а тут мы.
С а н я. Нет.
М и т я. Надо всё хорошо обдумать.
С а н я. Я уже обдумал.
М и т я. А Сонька?
С а н я. Она не станет мешать.
М и т я. Мы же ещё маленькие, мы не сможем этого сделать.
С а н я. Вот и повзрослеем.
М и т я. Ну, я не знаю…
С а н я. И не надо знать. Просто поможешь мне, и – всё!..
М а т ь моет посуду, С о н я по-прежнему сидит за столом, хотя и окончила свой завтрак.
М а т ь. А ты почему не идёшь к себе, Софья?
С о н я. Они взяли нож, мама.
М а т ь. Что же с того? Может, им нужно что-то разрезать.
С о н я. Им нужно разрезать тебя.
М а т ь. Не говори глупостей.
С о н я. Я подслушивала. Я знаю о них всё.
М а т ь. И что ты знаешь?
С о н я. Что они хотят тебя убить.
М а т ь. Странные у тебя фантазии, девочка моя.
С о н я. Это не фантазии. Я всё слышала.
М а т ь. Когда?
С о н я. Только что.
М а т ь. Но ты не сходила с места.
С о н я. Я слышу их через стены.
М а т ь. Вот ещё глупости!
С о н я. Мама, я горжусь тобой. Я хочу быть такой, как ты. Я тоже хочу работать в школе. Учить детей. Как ты. Но сейчас тебе нужно бежать. Иначе они убьют тебя.
М а т ь. Сейчас я домою посуду, и мы все вчетвером очень серьёзно поговорим.
С о н я. Они уже идут сюда.
М а т ь. Возможно, это лишь возрастное. Все эти твои фантазии…
С о н я. Да они уже здесь.
М а т ь. Но иногда мне кажется, что тебя стоит показать психиатру.
С о н я. Да обернись же ты!
М а т ь. Тебя должен осмотреть хороший специалист. Пусть он сделает свои выводы, даст заключение…
С о н я (кричит). Не-ет!
М а т ь оборачивается. За спиною у неё стоят сыновья, в руке у С а н и нож. С а н я замахивается и бьёт М а т ь ножом.
М а т ь. Ну и семейка! Фантазёрка да два психопата. И отец у них пидорас.
На пол падает недомытая тарелка и разбивается.
М и т я. Ты ударил её? Ты ударил?
С а н я. А ты не видел, что ли?
М и т я. А почему она не умерла?
С а н я. Сейчас умрёт. (Снова бьёт её ножом.)
С о н я. Санька, Митька, не надо!!!
М а т ь, пошатываясь и зажимая рукой раны, отходит в сторону.
М а т ь. Как это прискорбно, что не удаётся оградить собственных детей от всяких пагубных влияний. Отец с его размытыми нравственными устоями… Улица… Этот чёртов телевизор… Американские боевики… Дрянные спектакли… Эти самодовольные московские рожи…
М и т я. Она идёт! Она даже не падает!..
С а н я. Ты же видел. Я изо всех сил ударил.
С о н я. Что вы делаете?! Прекратите!
М и т я. Заткнись! Не мешай! Видишь, не получается.
С а н я. Ещё, что ли, ударить?
М и т я. Дай я попробую.
С а н я. На! Только в самое сердце.
М а т ь идёт в комнату сыновей.
М а т ь. Мы так радовались, когда въехали в эту квартиру. Она казалась такой просторной. Хотя в ней всегда было что-то необъяснимо-мрачное…
М и т я. Мама, подожди! Не двигайся! (Бьёт ее ножом.) Нет, плохо получилось.
С а н я. Мазила!..
С о н я. Ей же больно. Мама, тебе больно?
С а н я. Дай, я сам!
Выхватывает у брата нож, снова бьёт М а т ь.
М и т я. Пока она ходит, ничего не получится.
С а н я. И что ты предлагаешь?
М и т я. Не знаю. Ты же говорил, что всё обдумал.
С а н я. Откуда мне было знать, что это так трудно.
С о н я. Ребята, остановитесь!
С а н я. Пусть она заткнётся! А то её тоже сейчас порежу.
М и т я. Заткнись! Поняла?!
М а т ь. Откуда в нас всех столько грубости? Столько жестокости? Почему мы не можем сдерживать себя?..
С а н я. Мама, ты не говори. Ты умирай.
М и т я. Надо её повалить.
С а н я. Где ты раньше был, такой умный?!
С а н я валит М а т ь на постель. Между ними завязывается борьба.
М и т я. Да, вот так. Правильно.
С а н я. Руки. Держи. А я буду бить.
М и т я держит руки М а т е р и. С а н я остервенело бьёт несколько раз ножом.
М и т я. Нет, нет!.. Ещё, ещё! Живая. Дёргается.
С а н я. Возьми что-нибудь. Помоги мне.
М и т я. Что мне взять?
С а н я. Утюг возьми!
С о н я. Мама, это очень больно?
М а т ь. Мне горько, девочка моя. Горько, что я не смогла вам дать чего-то очень важного, чего-то самого главного.
М а т ь и С а н я сползают за кровать, на пол, торчат только их ноги. С а н я продолжает бить ножом. М и т я мечется по комнате, ищет утюг, находит, залезает тоже за кровать. Растерянно наблюдает за побоищем.
М и т я. Ну? И что теперь?
С а н я. Бей!
М и т я несколько раз бьёт М а т ь утюгом.
М и т я. Ну как?
С а н я. Не знаю.
С о н я. Мама, ты ещё жива, я вижу. У тебя нога дёргается.
М и т я. Жива ещё.
С а н я. Обмотай горло проводом и задуши.
М а т ь. Они… думают… это… им… поможет… Это… им… не… поможет…
Долгая возня. Видно, что М и т я выполняет указание брата.
М и т я. Хрипит! Хрипит!
С а н я. Господи, когда это кончится?! Сильнее тяни!
М и т я. У тебя же нож. Возьми да перережь горло.
С а н я. Ты мне только мешаешь.
М и т я. Могу и вообще уйти.
С а н я. Ага. С нею закончу – и тобой займусь.
М и т я. Я убрал руки. Теперь режь.
С а н я. А ну-ка!.. (Должно быть, режет горло Матери.)
М и т я. Кровищи-то! Кровищи!..
С а н я. Сонька, нога дёргается?
С о н я (медленно). Не знаю. Кажется, нет.
С а н я. Неужели? Глазам своим не верю.
М и т я. Да-а! Работёнка!..
С о н я. Вы убили её?
М и т я. Проверь. Точно – всё?
С а н я. Да всё! Точно! Не шевелится, не дышит.
М и т я. Наконец-то!..
С а н я. Ура! Мы смогли! Мы сделали это!..
С о н я. Я знала, что это когда-нибудь произойдёт.
С а н я. Признайся, за этим было интересно наблюдать.
С о н я. Никогда этого не забуду.
М и т я. Клёво-то как! Будет теперь что пацанам рассказать.
С о н я. Она мёртвая? Она точно мёртвая?
С а н я. Можешь сама убедиться.
М и т я. Мы своё дело делаем чисто.
С а н я. Профессионально.
С о н я залезает за кровать, склоняется над матерью, долго разглядывает её.
М и т я. Ну?
С о н я. Да, всё кончено.
С а н я. А ты сомневалась!..
М и т я. Ещё немного потренироваться – и станем специалистами экстра-класса.
С о н я. И что теперь?
М и т я. Что?
С о н я. Ну, да, что теперь будет?
М и т я (Сане). Да, правда, что?
С а н я. Ну, я не знаю. Надо убрать её куда-нибудь. Потом что-то придумаем.
М и т я. Куда убрать?
С а н я. Можно на кухню.
С о н я. И потом ходить через неё на кухню?
С а н я. Ну, тогда в туалет.
М и т я. Туалет тоже нужен.
С а н я. Тогда сами думайте! Что им ни предложишь – всё им не нравится.
М и т я. Ну, давай в ванную, что ли.
С о н я. Умываться можно и на кухне.
М и т я. Можно и вообще не умываться.
С о н я. А меня чистить зубы каждый день задолбало.
С а н я. Ну, чё? Взяли и потащили.
М и т я. Да ну, сам тащи.
С о н я. Сам мочил – сам теперь и тащи.
С а н я. Ага, вот так вот, да? Ладно, и один дотащу.
Выволакивает из-за кровати окровавленный труп матери, начинает его куда-то тащить.
С о н я. Тапок слетел.
М и т я. Он ей уже не нужен.
С о н я. Ну, всё равно, пусть будет.
С о н я на ходу пытается одеть тапок на ногу матери, впрочем, безуспешно.
М и т я. Сань…
С а н я. Помог бы лучше.
М и т я. Слушай. Раньше-то всё отец да мать… А теперь… только Сонька да мы. И никого больше…
С а н я. Сейчас вернусь, и займёмся ею.
М и т я. Так я начну, пожалуй. Чего тянуть-то?!
С а н я. Мне немного оставь.
М и т я. Ну, конечно. (Соне.) Давно всё собирался спросить у тебя… (Неожиданно хватает сестру, с силой прижимает её к себе.)
С о н я. Чего это ты?
М и т я. Да ладно тебе дурочку-то из себя строить.
С о н я. Пусти, дурак!
С а н я. Я скоро. (Уволакивает мать.)
М и т я. Ну, чё ты? Чё ты? Не понимаешь, что ли? Дело-то ведь обычное. На пять минут всего. Ну, давай, давай!..
С о н я. Совсем с ума сошёл!..
М и т я. Думаешь, кто делает это, все с ума сошли?!
С о н я. Сын пидораса! Пидорасово отродье!..
М и т я. А сама-то чем отличаешься?
Возвращается С а н я. Критически наблюдает за происходящим.
С а н я. Всё в порядке. Я её в ванну засунул. Как будто помыться решила. Только в одежде.
М и т я. Представляешь? Рыпается.
С а н я. Двинь разок по морде – перестанет.
С о н я. Я кричать буду.
М и т я. Кричи.
С а н я. Репертуар хоть твой послушаем.
С о н я (кричит). Пусти! Помогите!
М и т я. Правда, кричит.
С а н я. Музычку надо поставить.
Включает музыку. Звучит хриплый женский голос. И слова приблизительно такие:
«Я мечтала ловить облака,
Вырывать у них языки.
Я мечтала – твоя рука
Отведёт меня в дом тоски,
Где ещё проживу тыщу лет,
И однажды мой друг-пистолет
Скажет мне: ты долго живёшь.
Загляни мне в глаза и заснёшь.
Ты как будто заснёшь долгим сном,
Нестерпимо похожим на смерть…
Этот дом – днём за днём кверху дном.
Ты решаешь – иметь не иметь…»
С а н я. О!.. Мёртвый блюз. Что надо! Обожаю!
М и т я. Ну давай, покричи ещё!
С о н я. Скотина! Сволочь!
М и т я. Во! Теперь лучше.
С а н я. Да ладно, Сонька, ну чего ты прямо, в самом деле!..
Ревут гитарные аккорды, хриплый голос долго-долго тянет последнюю гласную. Звонок в дверь. Братья застывают на мгновение.
М и т я. Не открывай!
С а н я. Ну да, не открывай!.. Музыка да крики!.. (Снова звонок, требовательный, настойчивый.) Может, менты?
М и т я. Что же делать?
С о н я. Помогите!..
М и т я. Заткнись!
С а н я. Веди её в материну спальню. И сидите там тихо. Рот ей зажми! А я посмотрю – кто.
М и т я утаскивает С о н ю, и крики да шум понемногу стихают. С а н я идёт открывать. Слышится голос: «Это и есть квартира Машкаровых, если не ошибаюсь?» С а н я ошарашено отступает и за ним вслед входит некто, весьма похожий… На кого же он похож? Ах да, конечно, на Г о р д е я С п и р и д о н о в и ч а М у ш к и н а, коллежского асессора, только на сей раз это вполне живой человек.
Ч е л о в е к. Да-да, именно такой я и представлял себе эту квартиру. Точно такой!.. И во снах снилась, и в мечтах грезилась. Можно даже сказать, во всех мельчайших подробностях. Шумновато у вас тут что-то, но даже и шум, как мне всегда мерещилось, должен быть именно таков. Шум – самое важное, самое значительное, молодой человек! Без шума нет жизни!
С а н я. И чего?
Ч е л о в е к. Ничего. Просто точно. Абсолютно точно, доложу я вам.
С а н я. А вы похожи на одного человека…
Ч е л о в е к. На какого же, молодой друг мой?
С а н я. Так… на одного коллежского асессора. На Гордея… на Спиридоновича… Мушкина, что ли…
Ч е л о в е к. Шутник! Шутник, молодой человек! Никакой я не Гордей, никакой не Спиридонович! И уж тем более не Мушкин. А вовсе даже наоборот! Очень просто – Иван и даже в придачу Иванович. Проще не бывает, можно сказать! И фамилия тоже очень вполне себе… Тележко я. Профессия же моя редкая и необычная. Патологоанатом. Патологический анатом, по выражению некоторых непоименованных острословов. Я, впрочем, не обижаюсь. Удивительная профессия! У-ди-ви-тель-на-я! Иной раз, бывает, так увлечешься, так заработаешься, что даже живого и мёртвого между собою спутаешь. Вот! Ну, фигурально выражаясь, разумеется. А также, продолжу рекомендоваться, старинный… о, весьма и весьма старинный друг Инны Фроловны Машкаровой, то бишь, как могу догадаться, вашей матушки. Зван сегодня в гости и, будучи внутренним образом обеспокоен, пожаловал лично и безотлагательно. Ибо какой-то весьма важный разговор нынче меж нами предполагаю. Вследствие чего, прошу меня к вашей матушке и тотчас же препроводить.
С а н я. Нет её.
И в а н И в а н о в и ч. Как нет? Где же она?
С а н я. В магазин пошла.
И в а н И в а н о в и ч. Это ничего. Я подожду.
С а н я. Она не скоро будет.
И в а н И в а н о в и ч. Когда же – не скоро?
С а н я. Через неделю.
И в а н И в а н о в и ч. Что же магазин такой, что в него нужно ходить неделю?
С а н я. Ну, в общем, такой магазин… Он в другом городе.
И в а н И в а н о в и ч. О, признаться, для меня это неожиданность. И что же – хороший магазин?
С а н я. Да. Только в нём большие очереди. Иногда можно и месяц простоять.
И в а н И в а н о в и ч. Поразительно! Целый месяц! А я как на грех не захватил с собой ни зубной щётки, ни рубашек на смену. Ну, уж хотя бы какое завалящее полотенце-то для меня в этом доме, надеюсь, отыщется. Чтобы свершать, так сказать, обряд омовения.
С а н я. Вы, что, хотите мать прямо здесь дожидаться?
И в а н И в а н о в и ч. Разумеется. Безмерно уважая вашу матушку, юноша, и моего старинного друга, могу ли я пренебречь её приглашением? Этим редкостным перлом… Пускай даже обстоятельства и не позволили нам…
С а н я. Нет, не надо здесь быть.
И в а н И в а н о в и ч. Надо! Надо, юноша! Именно здесь и именно быть.
С а н я. Вы лучше через месяц…
И в а н И в а н о в и ч. Ни ногой! Ни ногой отсюда, драгоценный друг мой.
С а н я (просит). Уйдите! Ну, пожалуйста!
И в а н И в а н о в и ч (горделиво, после раздумья). Остаюсь! И даже предполагаю чувствовать себя как дома в ожидании интимнейшего друга моего. И имею на то некие недвусмысленные основания.
С а н я (устало). Зачем же?.. Как хотите… (Он надевает наушники, слушает музыку.)
И в а н И в а н о в и ч прохаживается по комнате, заглядывает во все углы, будто даже ищет что-то. Останавливается возле С а н и.
И в а н И в а н о в и ч. Вынужден заметить… Кожа моя…
С а н я (снимая наушники). А?
И в а н И в а н о в и ч. …имеет некоторую досадную особенность…
С а н я. Что такое?
И в а н И в а н о в и ч. Потею я чересчур. Так что, можно даже сказать, что и пахну. Хотя это и не имеет никакого отношения к моим душевным достоинствам, каковые иные полагают за редкие…
С а н я. И что?
И в а н И в а н о в и ч. Я бы хотел, с некоторого вашего позволения, помыться, принять, так сказать, ванну…
С а н я. Воды нет.
И в а н И в а н ы ч. Горячей?
С а н я. Горячей.
И в а н И в а н ы ч. Я ничего. Я тогда холодной… Привычен!..
С а н я. И холодной. Никакой нет.
И в а н И в а н о в и ч. Ну, тогда я так помоюсь… без воды… потру просто.
С а н я (пожимая плечами). Делайте что хотите. (Снова слушает музыку.)
И в а н И в а н о в и ч (громко). Значит, препятствовать не станете, юноша?
С а н я (тоже громко). Полотенце можете взять голубое.
И в а н И в а н о в и ч. Прекрасный цвет! (Топчется на месте, собирается уходить, но после возвращается. Приближается к Сане, внимательно рассматривает его лицо, разглядывает с разных сторон…)
С а н я (снимая наушники). А?
И в а н И в а н о в и ч. Давеча про сходство моё с неким мифическим асессором изволили упомянуть… А уж ежели бы собственное сходство могли наблюдать воочию!.. С одним весьма достойным и благородным лицом.
С а н я. С каким?
И в а н И в а н о в и ч снимает со стены зеркало, подносит к лицу С а н и, приглашая внимательно взглянуть на себя, потом подносит зеркало к своему лицу так, чтобы видеть самому, но чтоб одновременно мог видеть и С а н я.
И в а н И в а н о в и ч. Вот! Вот! Ещё вот, вот и вот! Сходство безусловное. Необъяснимое ни с точки зрения случайности, ни с точки зрения причудливой игры природы. Те же черты, те же пропорции, те же выражения… Вот ежели бы ещё чуть-чуть внутри покопаться, этак немножечко вскрыть… самую малость, в поисках, так сказать, неопровержимых улик… Благородное же лицо, сами извольте угадать, кому принадлежит…
С а н я молча отворачивается от И в а н а И в а н о в и ч а, надевает наушники, слушает музыку.
Всё-всё, ухожу! Полотенце возьму голубое, юный друг мой. С чрезвычайною моею признательностью… (Уходит в ванную.)
Пауза. С а н я слушает музыку. Нож кладёт рядом с собой. Потом, будто вспомнив о чём-то, встаёт, снимает наушники, идёт за И в а н о м И в а н о в и ч е м следом. Возвращается с полдороги. Берёт нож. Собирается уходить, но потом всё-таки оставляет нож. Подумав, всё же уходит; некоторое время его нет. Возвращается. На лице его некоторое удивление. Он похаживает по комнате. Потом, вроде, начинает кого-то или что-то разыскивать. Выходит, ищет по всему дому. Возвращается. Берёт нож, но потом снова кладёт его. Раздумывает. Садится на пол, надевает наушники, слушает музыку. Появляется М и т я. Стоит в отдалении и долго смотрит на брата. Взгляды их пересекаются. С а н я встаёт. М и т я коротко кивает ему, приглашая идти за ним. Оба уходят. Какое-то время их нет. Возвращаются. Садятся на пол. Молчат. Слушают музыку, засунув себе в уши по одному наушнику. Долго-долго.
М и т я. Она всё заткнуться не хотела. Я ей рот зажимал… руку отпустишь немного – орать начинает. Рот зажмёшь – мычит. Потом хрипеть стала. Когда я нажал посильнее. Ну, думаю, а там у тебя этот ходит… А кто приходил-то? Так всё отпустить её и нельзя было. Я уж и так и этак – нет, языка человеческого не понимает… Почему она не понимала человеческого языка? Не знаешь? Она здорово сопротивлялась…
С а н я. Мне не оставил…
М и т я. Ты – мать, я – сестру… Мы теперь равны.
С а н я. Я старше. Правда, не намного.
М и т я. Теперь это неважно.
С а н я. Трудно это было?
М и т я. Да нет. Как-то само вышло.
С а н я. Вот что значит опыт.
М и т я. Ты думаешь, она не будет ходить?
С а н я. Кто?
М и т я. Сонька.
С а н я. Как ходить?
М и т я. Как они все ходят.
С а н я. Ты знаешь, тут этот пришёл… и похож на того… ну, что… был ночью. Посидел немного и говорит: мне в ванную надо. А в ванной сам знаешь кто. Я сначала отговаривал, а потом достало, и я говорю: ну и идите, мол, куда хотите. Думал – после с ним поговорить. Он пошёл себе и не возвращается. Тогда я за ним. Через некоторое время. А там нет никого. Ну, то есть вообще никого. И нигде никого нет. Я всё обыскал. Странное что-то такое происходит. Ты понимаешь что-нибудь?
Беззвучно появляется М а т ь. Кровь застыла, глаза ввалились, на лице и руках – трупная синюшность. Братья не видят М а т е р и. Она медленно подходит к сыновьям, становится у них за спиной. Тишина.
М и т я (бесцветно). Может, ты просто гонишь?
С а н я (спокойно). Где же я гоню? Зачем мне? Можешь сам проверить.
М и т я. Что проверить?
С а н я. Ну, сходить, посмотреть…
М и т я. Ну, там никого. Я и так верю.
С а н я. Вот я и говорю. Странно же. Были – и вот нет.
М и т я. Что же странного?
С а н я. А как ты это объяснишь?
М и т я. Никак.
С а н я. Вот видишь!..
М и т я. Сань!
С а н я. Да? (Пауза.)
М и т я. Я вот хотел спросить…
С а н я. Ну…
М и т я (мучительно). Но ведь всё равно мы самые сильные, самые смелые, самые умные, самые красивые, самые талантливые?
С а н я. Конечно, Мить.
М и т я. Точно? Ты уверен, что это так?
С а н я. Ну, что ты, дурачок!.. Разумеется, я в этом уверен.
М и т я (кричит; на глазах его слёзы). Но тогда пусть они сдохнут! Сдохнут все те, кто считает, что это не так!!!
М а т ь медленно уходит. Исчезает. Затемнение.
Второе действие
Да, но ведь и улицы этого города ничуть не более живые, ничуть не более радостные, чем дом, откуда они ушли. Откуда они бежали. Два брата – С а н я и М и т я. Связанные одним делом, связанные общею мыслью.
М и т я. Слушай. И всё-таки?..
С а н я. Ты опять начинаешь?
М и т я. Зачем мы это?..
С а н я. Спроси у себя.
М и т я. У себя я тоже спрошу. Сейчас у тебя спрашиваю.
С а н я. Я, пожалуй, другой улицей пойду.
М и т я. Подожди! Не буду больше.
С а н я. Ты уже сто раз обещал.
М и т я. В сто первый исполню.
С а н я. С трудом верится.
М и т я. Я просто понять не могу.
С а н я. Ну, вот и живи дальше, не понимая.
М и т я. Скажи… Ты нормально себя чувствуешь? Тебе нормально?
С а н я (отчётливо). Мне нормально. (Пауза.) Только…
М и т я. Что?
С а н я. Странно немного.
М и т я. Что странно?
С а н я. Ну, как… были, а потом делись куда-то. Просто я смерти понять не могу. Мёртвые – и вдруг ходят. Живые – и вдруг исчезают. Разве это возможно? Вот только это.
М и т я. А может, между ними нет разницы?
С а н я. Между живыми и мёртвыми?
М и т я. Ну да.
С а н я. Это ничего не объясняет.
М и т я. Ну и не надо.
С а н я. Может, они – одно и то же. Мёртвые и живые.
М и т я. Сейчас, кажется, я другой улицей пойду.
С а н я. А куда мы вообще идём?
М и т я. Ты меня спрашиваешь? Ты сам сказал: пошли. И мы пошли.
С а н я. Просто я подумал, если мы сейчас ещё раз зайдём к Соньке, а её там нет, это уже будет многовато для одного дня.
М и т я. Думаешь, это возможно?
С а н я. Когда мы уходили, она была у себя?
М и т я (подумав). Она была у себя.
С а н я. Ты уверен?
М и т я. Кажется, да.
Странный человек идёт навстречу молодым людям. Идёт, неотрывно глядя на тех. Впрочем, на лице его тёмные очки, и трудно судить достоверно, куда именно он смотрит. Всё лицо его замотано платком и шарфом, на руках перчатки, и если бы не этот камуфляж, голову бы можно было дать на отсечение, что это О т е ц. Ну, и лишиться при этом головы, разумеется. Ибо это всего лишь У л и ч н ы й т о р г о в е ц. С а н я и М и т я с ужасом ожидают приближения сего странного прохожего.
У л и ч н ы й т о р г о в е ц. Суицид!.. Всё для суицида. Весь инвентарь. Опасные бритвы. Есть трофейный браунинг. Почти как новый. Сухой и в смазке. Верёвка с мылом. Крысиный яд. Ртуть. Соли свинца и таллия. Пятнадцатипроцентная скидка на все товары и услуги. Бесплатные консультации. Выезд специалиста на дом – бесплатно. Купите, молодые люди, не пожалеете!
М и т я. Цианистый калий есть?
С а н я. А тебе зачем?
У л и ч н ы й т о р г о в е ц. Калия нет. Непрактичен. Не рекомендую. Разлагается от времени. Казалось бы, быстро, хорошо, безболезненно… многим нравится… Когда-то так был весьма популярный продукт… Распутина вон Гришку – травили-травили и недотравили. Пирожными. Корзиночками. А почему? А всё потому как нестойкий продукт. Ну, а вдруг, представьте, вы решите повременить!.. Тут-то осечка и случится. А это уж обидно. Когда настроился, решился – и на тебе! Не сработало!..
М и т я. Ладно. Мы подумаем.
У л и ч н ы й т о р г о в е ц. Купите – потом будет дороже!
С а н я (резко). Зачем нам? Мы ещё молодые. Мы, может, не собираемся кончать с собой!
У л и ч н ы й т о р г о в е ц (назидательно). Молодые люди! Кто может знать, что человек соберётся сделать с собой в следующий момент?! Вот так вот живёт человек, да радуется. А потом вдруг – раз! (делает выразительный жест) – и готово… Отчего? Почему? Неизвестно. В черепушку-то к нему не залезешь!.. Поразительное легкомыслие у нашей молодёжи! (Укоризненно качает головой. Уходит.)
С а н я. Мить!..
М и т я. А?
С а н я. Как на нас все смотрят!..
М и т я. Где?
С а н я. Да вот, все вокруг. Может, они нас знают? Может, они знают, что мы сделали?
М и т я. Откуда они могут это знать?
С а н я. Откуда я знаю, откуда они это могут знать?
М и т я. Да они не на нас смотрят.
С а н я. А на кого же?
М и т я. Они просто чего-то ждут.
С а н я. А где мы?
М и т я. В смысле?
С а н я. Ну, что за место? Куда мы попали?
М и т я (осматривается). Слушай! (Полушёпотом.) Это же сцена!..
С а н я. А что мы здесь?.. Мы, разве, актёры?
М и т я. Ещё чего!..
С а н я. Ну, чудеса!
М и т я. Я понял.
С а н я. Что?
М и т я. Это вообще не наша сцена. Это чужая сцена.
С а н я. Давай как-нибудь валить по-тихому.
М и т я. Сначала медленно отходим, а потом резко подрываемся.
Начинают медленно отступать. И вдруг – громкий, победоносный голос ди-джея: «А сейчас – наша несравненная, наша неповторимая Бриллиантовая Фейка! И её замечательный «Мёртвый блюз»!.. Невидимый зал взрывается аплодисментами.
Яркий голубой луч прожектора выхватывает из тьмы стройную девушку в длинном платье с блёстками и с тёмными очками на лице. В руках у неё микрофон. Хриплый женский голос:
«Я хотела поймать ветер
И вырвать его крылья.
Я хотела в твои сети
Попасть звездой застылой.
Я хотела убивать долго
И тебя и твои песни,
Но могу всего лишь быть гордой
Даже когда мы не вместе».
С а н я. Смотри – на Соньку похожа!
М и т я. Я и сам об этом думаю.
С а н я. Может, правда, она?
М и т я. Забыл, что ли?
С а н я. Ну и что? Всегда тащился от «Мёртвого блюза». А оказывается, это Сонька.
М и т я. Заткнись!
С а н я. Надо же!.. Сеструха – и вдруг артистка!
«Я опять – сестра паутины,
Обитательница мышиных нор.
А ты мои злые картины
Разглядываешь будто вор.
Я добрая, добрая фея.
Я убиваю смеясь.
Я вырву твои глаза,
Сверну тебе шею…
Не упадёт даже слеза,
Скажу лишь: «Умри, Князь!..»
Мёртвые в твоём доме!
Мёртвые во всех домах!
Земля зашлась в стоне,
Повсюду царит страх.
Страх! Страх! Страх! Стра-ах!»
С а н я и М и т я восторженно кричат: «Супер! Вау! Клёво! Ура!», аплодируют, и их аплодисменты сливаются с аплодисментами зала.
С а н я. Сонька! Супер!
Б р и л л и а н т о в а я Ф е й к а. Кто это ещё? Валите отсюда, козлы!
М и т я. Правда – здорово!
С а н я. Всегда думал, кто такая Бриллиантовая Фейка. А оказывается, это – ты!
Б р и л л и а н т о в а я Ф е й к а. Что, недоумки, неприятностей захотели? Сейчас будут!
М и т я. Сонька, да ладно!.. Ты что, обиделась, что ли?
С а н я. Ну, подумаешь, не рассчитал Митька немного!..
Б р и л л и а н т о в а я Ф е й к а. Охрана, уберите этих!
С а н я. Она, правда, охрану позвала.
М и т я. Смотри – шварцнеггеры какие!
С а н я. Мотаем!
М и т я. Ну, сучка! (Убегают.)
С о н я. И больше чтоб вас здесь не было! Ур-роды!..
Раскланивается перед залом. Аплодисменты усиливаются. С о н я, раскланиваясь, уходит.
С а н я и М и т я долго бегут, потом останавливаются. Дышат тяжело.
М и т я. Еле ноги унесли!..
С а н я. Сейчас бы нам хорошо накостыляли.
М и т я. Руки-ноги переломали бы.
С а н я. Такие и замочат – даже не заметят.
М и т я. И не говори!..
С а н я. Слушай, а мёртвая она даже поинтереснее, чем живая.
М и т я. Значит, она всё-таки?
С а н я. У тебя что – глаз нет?
М и т я. Сань!..
С а н я. Ну?
М и т я. Как думаешь, бог есть?
С а н я. Ты что, совсем дурак стал?
М и т я. Нет, а как ты думаешь?
С а н я. Есть он или нет – это не важно. Ни для меня, ни для тебя. Ни для кого не важно. Есть он или нет – это ничего не меняет. А раз всё это не важно, значит нужно жить так, как будто его нет.
М и т я (мучительно). А почему так?
С а н я. Что?
М и т я. Ну, почему же?
С а н я. Да что почему-то?
М и т я. Я не могу…
С а н я. Чего ты не можешь?
М и т я. Из роли своей вырваться не могу. Никак! Я такой, какой есть, и ничего другого. А если кожу разрезать?! Вот так – взять и разрезать!.. А, Сань? Как ещё по-другому вырваться из себя? Санька, разрежь меня. И потом, если захочешь, я разрежу тебя. С чего всё началось?! Куда я иду? Я не хочу идти, куда я иду! Куда мы идём, Сань? Ты знаешь?
С а н я. Кажется, знаю.
М и т я. И куда же?
С а н я (недовольно). Много стал задавать вопросов. А не надо вопросов. Надо – чтобы всё просто так… (Уходят. Быстро темнеет.)
Слышится негромкий равномерный стук. Стучат металлом по камню. Это работает С л о в о р у б (Боже, как он похож на О т ц а! Правда, лицо его замотано платком, и на глазах – тёмные очки), он бьёт киянкой по скарпели, высекая надпись на гранитной плите. Небольшая комната, в которой совмещены словорубная мастерская и кладбищенская конторка. Вскоре сюда входят С а н я и М и т я. С л о в о р у б на них не обращает никакого внимания. Неподалеку у него стоит стакан с засунутым кипятильником, клокочет вода, поднимается пар…
С л о в о р у б. Вот чёрт! Рука дрогнула. Плохо получилось. Хозяйка заругается.
С а н я. Здравствуйте…
С л о в о р у б (отмахивается). А ну-ка!..
С а н я растерянно замолкает. О чём-то тихо шепчутся с братом, удивлённо рассматривая
С л о в о р у б а.
М и т я. Мы только хотели…
С л о в о р у б. Цыц, говорю!.. Языка человечьего не понимаете?
Наливает себе стопку водки, выпивает. Не спеша заваривает чай. Снова начинает работать, поминутно отхлёбывая чай из стакана. Братья растерянно топчутся на месте.
С а н я. Спросить-то можно?
С л о в о р у б. Ить ведь торопыги какие! Не успели прийти – сразу спросить им надо… А нет бы – сначала уважение оказать!.. Как дела, как работа – спросить… Труд такой ответственный: чуть рука дрогнула – и всё!.. Испорчен камень. Два дня работы – и псу под хвост!.. А материал?! А сроки?! А инструмент?! Да тут ещё ходят всякие – всё им что-то спросить надо!.. Больше делать нечего, как что-то спрашивать!.. Огорчили вы меня, парни! Не ожидал я от вас!.. Да!..
Снова выпивает водку, потом пьёт чай.
М и т я. Так значит нельзя спросить-то?
С л о в о р у б. Отчего ж нельзя-то?! Всё можно.
С а н я. Мы могилу одну найти не можем.
С л о в о р у б. Видать, не там ищете.
М и т я. Да там! Недавно закопали. Она там была.
С а н я. Три дня назад. А теперь её нет.
С л о в о р у б. Чья могила-то?
М и т я. Отца.
С л о в о р у б. Отца? На что она вам нужна? На что вообще отцы нужны?
С а н я. Так… посмотреть.
С л о в о р у б. Чего там смотреть-то?
М и т я. Надо.
С л о в о р у б. Ну, идите – смотрите.
С а н я. Её нет.
С л о в о р у б. Могилы сами не ходят.
М и т я. Мы всё обыскали.
С л о в о р у б (отмахиваясь). Некогда мне с вами болтать. (Снова возвращается к неоконченной работе.) Есть, нет, была, не была!.. Только работать мешают.
Вдруг в помещение входит странный человечек, как две капли воды похожий на давешнего П а т о л о г о а н а т о м а. Может, это он и есть, а может, и нет. Но хотя бы назвать его можно так. Да какая, впрочем, разница, как называть его?! Разве ж это человек? Да нет же, никакой это не человек, а – так, недоразумение одно, случайно затесавшееся меж двуногих, меж нас с вами, любезные мои… Один призрак меж человеков, один морок меж значимостей и кажимостей…
Или вернее – он даже не входит, а как-то так вбирается, и не идёт он даже, а переступает этак на полусогнутых, кажется даже, вот ещё чуть-чуть, и бухнется он на колени, да так и пойдёт, самоумалившийся и коленопреклонённый, как, кажется, он готов передвигаться всегда…
П а т о л о г о а н а т о м (Словорубу). Батюшка… золотой мой!.. Бесценный!..
С л о в о р у б. Опять ты?! Шагай отсюда! Нечего здесь делать!
П а т о л о г о а н а т о м. Одну только!.. Одну могилку!.. Опять на свеженькое потянуло… Сладу с собой нет!..
С л о в о р у б. Уйди, паскудник! Уйди, дрянной человек!..
П а т о л о г о а н а т о м. Дрянной! Дрянной! Воистину дрянной! На дрянности своей стою, дрянностью своей прославлен и увековечен!.. Дрянность свою принимаю, с дрянностью соглашаюсь и даже горжусь!..
С л о в о р у б. Ты ещё, негодный, на голову мою навязался!..
Решительною походкой входит женщина. Нет, не женщина, разве ж это женщина?! Так ходят только начальницы, в них всё – напор и внезапность, невозможно противостоять оным; так значит, это и есть Н а ч а л ь н и ц а, и никто иной, как Н а ч а л ь н и ц а. Только отчего она так похожа?.. Боже, отчего они все так похожи на кого-то?! Эта, к примеру, похожа на М а т ь… Да нет же, не может быть!.. Да как же в голову могла войти мысль, что это и есть М а т ь. Не надо быть в голове такой мысли, плохая она – эта мысль. Словом, здесь сам чёрт не разберётся! Впрочем, чёрт, должно быть, всё это и замесил! Кому ж ещё, кроме чёрта, возможно замесить этакое?! Никому, воистину никому!
Н а ч а л ь н и ц а (Словорубу). Почему в помещении посторонние? Кладбище – режимный объект, здесь не может быть посторонних. Гнать тебя давно надо, только из жалости держу, так ты норовишь на голову сесть. (Подходит к плите, критически рассматривает работу Словоруба.) Что это такое?! «Ка» закосил, «эль» гуляет, «эф» вообще ни на что не похоже, чучело ты безрукое! Заказчик ругаться будет! Аванс уплочен, лучший камень тебе отдала. Нет-нет, гнать, только гнать!.. До конца месяца работаешь и гуляй на все четыре стороны. Только без обид у меня!.. На твоё место очередь выстроится. В белых рубашках и в галстуках… Отдохну хоть от тебя. (Принюхивается.) Опять пил, что ли? Конечно, пил. И так руки кривые, так он ещё и пьёт!.. И не ври мне! Никогда мне не ври! (Патологоанатому.) Ну, а тебе что опять?! Нет-нет, даже и не пытайся!.. Хоть на колени вставай, хоть в ногах валяйся – мне всё равно! Не верю я твоим коленям.
П а т о л о г о а н а т о м (и впрямь бухается на колени). Королева! Благодетельница! Одну могилку!.. Последний раз!.. Ни спать, ни есть не могу, всё об одном думаю!.. Только бы… так вот… вскрыть чуть-чуть… и… резать, резать, резать!.. Тут тебе трахеечка, тут тебе аорточка, тут желудочек, тут селезёнишка… Благодать! Счастье!.. Наслаждение!.. Матушка! А я тебе потом и листья сгребу, и дорожки подмету, и песка натаскаю, и кустарник подровняю!.. И всё, что повелишь, выполню…
С л о в о р у б. Я уж и гнал его, и так и этак!..
Н а ч а л ь н и ц а (задумчиво). У тебя-то, небось, и инструмент с собой?
П а т о л о г о а н а т о м. Как же? Всё своё всегда с собой. Скальпелёчки, крючочки, зажимчики, дрелечки, пилочки, щипчики.
С л о в о р у б. Я и запрещал ему тоже. Я говорил ему, что от него одни проблемы!..
Н а ч а л ь н и ц а. Этому, пожалуй, запретишь… Так он ночью залезет, плиты раскидает, цветники потопчет. Всё равно своего добьётся.
С л о в о р у б. Такого просто изолировать надо от общества.
Н а ч а л ь н и ц а. Ну, ладно, ладно! Изолировать!.. У всех свои слабости. У тебя, что ли, нет слабостей?! Всех, что ли, теперь изолировать?! (Обращает внимание на топчущихся здесь по-прежнему братьев.) А эти – кто?
С л о в о р у б. Да, с глупостями пришли. Отца им, видите ли, вынь да подай. Был, мол, и нет.
Н а ч а л ь н и ц а. И впрямь, глупости.
С а н я. Ничего не глупости! Вам сюда покойников привозят, чтоб вы их сохраняли. А вы их сохранить не можете.
Н а ч а л ь н и ц а. Нет, ну надо же! Дерзит ещё!..
М и т я. Да, не можете!
Н а ч а л ь н и ц а. А вы можете?
С а н я. А это не наше дело – их сохранять.
Н а ч а л ь н и ц а. А какое ваше дело?
С а н я (смутившись). Такое!..
Н а ч а л ь н и ц а. Какое такое?
С а н я. Неважно.
Н а ч а л ь н и ц а. Как фамилия отца-то?
М и т я. Машкаров.
Н а ч а л ь н и ц а. Машкаров? (Задумывается. Патологоанатому.) Твоя работа, паскудник? Отвечай честно.
П а т о л о г о а н а т о м (замявшись). Ночью… темень такая… хоть глаз выколи. Иной раз чего и недоглядишь.
Н а ч а л ь н и ц а. Понятно. Ну раз сам накуролесил, сам и расхлёбывай. Веди ребят, показывай их могилу.
П а т о л о г о а н а т о м. Благодетельница!.. А что до моей просьбочки? С этим-то как?
Н а ч а л ь н и ц а. Так и быть! Но только одну, понял?! И чтоб плиту на место поставил, чтоб ни кустика не повредил, ни травинку не примял!
П а т о л о г о а н а т о м. Будет исполнено, красавица! Будет исполнено, хозяюшка! Ни кустика не поврежу, ни травинки не примну. Всё в самом лучшем виде…
С л о в о р у б. Да он уж мастер! Дело-то своё изрядно знает.
Н а ч а л ь н и ц а. Знаю я, как он знает.
Кладбищенская конторка вдруг исчезает. А вот дальше… а дальше – уж совсем ужас. С а н я, М и т я и П а т о л о г о а н а т о м идут по кладбищу, боязливо озираясь по сторонам, шарахаясь от всякой треснувшей ветки, от всякой крикнувшей птицы. Особенно жутко братьям, провожатый их, хотя тоже боится, но всё же он здесь практически свой человек… Ах да, а ещё темнеет… Как-то так необычно темнеет.
П а т о л о г о а н а т о м. Что ж оно темнеет-то так? Не должно оно темнеть так, не вечер ещё, а оно темнеет. Ох, неспроста это!..
С а н я. Да, правда, ничего не видно.
М и т я. Тебе не страшно, Сань?
С а н я (хорохорится). Не страшнее, чем обычно.
П а т о л о г о а н а т о м. Порядка нигде не стало. И на кладбищах порядка нет. Никому от того не хорошо – ни живым ни мёртвым!
С а н я. Разве мёртвым не всё равно?
П а т о л о г о а н а т о м. Как же может быть всё равно? Им-то ведь дольше лежать, чем нам жить. И здесь уж без порядка никак. Здесь уж без порядка плохо. Рождаемся ведь только, чтоб помирать, ни для чего больше.
С а н я. Далеко ещё?
П а т о л о г о а н а т о м. Да уж пришли почти. Ежели здесь место самое зловещее, так значит нам сюда. Верный признак.
М и т я. Может, уйдём?
С а н я. Ты опять начинаешь?
М и т я. Зачем мы здесь?
С а н я. Чтобы посмотреть. Чтобы знать.
П а т о л о г о а н а т о м. Тут ведь, как водится, смотри не смотри, а всего не поймёшь. Тут, чтоб понять, особый глаз нужен.
М и т я. Мне страшно.
С а н я. Дурак! Дешёвка!
Вдруг сверкает молния вдалеке, громыхает гром. Братья вскрикивают от ужаса.
П а т о л о г о а н а т о м. Вот ведь как. Дождя-то ни-ни! А всё равно гром гремит. Так и положено. Так и должно быть.
С а н я. А вы, я смотрю, любите острые ощущения.
П а т о л о г о а н а т о м. А каким же быть ещё ощущениям, как не острым?! Чем ощущения острее, тем больше жить хочется. Но и помереть не жалко.
М и т я. Скоро мы придём?
П а т о л о г о а н а т о м. Да пришли уж.
С а н я. Куда же мы пришли?
П а т о л о г о а н а т о м. На то самое место.
С а н я. На какое? Митька, разве здесь отца хоронили?
М и т я. Я не помню.
С а н я. Это не то место. Мы не туда пришли.
П а т о л о г о а н а т о м. То, то!.. Оно самое и есть!
С а н я. А где же его могила?
П а т о л о г о а н а т о м. Да вот же, юноша. Прямо перед вами.
С а н я. Митька!..
М и т ь к а. Я не хочу смотреть. Зачем мы пришли?
С а н я. Это не та могила.
П а т о л о г о а н а т о м. Она самая! Может, и вправду, увлекшись работой, плиты-то перепутал. Но могилка эта, никакого сомнения. Собаку на этом съел.
С а н я. Какую собаку?
П а т о л о г о а н а т о м. Мёртвую-с!.. Какую ещё?! Могилка. Плита… Всё как положено.
С а н я. А что здесь написано?
М и т я. Я не вижу.
С а н я. Да ты глаза закрыл. Ты глаза-то открой!
М и т я. Вот ты с открытыми стоишь, что тогда меня спрашиваешь?
С а н я. Темно, ничего не видно.
М и т я. И мне темно тоже.
С а н я. Открой глаза! Открой глаза и смотри, говорю!
М и т я. Я не могу! Я не хочу!
С а н я. Открой глаза, сволочь! Почему я один должен на это смотреть?!
М и т я. Я открыл. Я всё равно не вижу.
С а н я. Темно. Ночью никогда не бывает так темно, как сейчас.
М и т я. Мы не можем прочесть, что здесь написано.
С а н я. Да, никак не прочесть.
М и т я. Что же делать?
П а т о л о г о а н а т о м. Сейчас молния сверкнёт, вы и прочтёте.
С а н я. Да, молния!..
М и т я (призывает). Молния!
С а н я (так же). Молния!
П а т о л о г о а н а т о м. Сейчас-сейчас!.. Молнии они завсегда такие неожиданные!..
Вдруг сверкает молния.
П а т о л о г о а н а т о м. Есть!
М и т я. Ты видел?
С а н я. Видел. И ты тоже видел?
М и т я. Конечно.
С а н я. Там написано…
М и т я. Там написано… Мушкин…
С а н я. Гордей Спиридонович…
М и т я. Коллежский асессор…
П а т о л о г о а н а т о м. Это ничего. Это даже хорошо. Могилка всё равно та. Плиты только чуть-чуть перепутал.
М и т я. Нам не нужен Мушкин.
С а н я. Нам нужен отец.
П а т о л о г о а н а т о м. Мушкин… отец… какая разница? Может, Мушкин и есть отец. Разве не может такого быть?
С а н я. Мушкин – это не отец. Мушкин – это Мушкин.
М и т я. Отец – это отец.
П а т о л о г о а н а т о м. Мёртвые все одинаковы. А сейчас стало столько мёртвоживых. И от живых не отличить, и от мёртвых. Ходят такие, будто живые, а на самом деле, мёртвоживые. Не живые и не мёртвые. Время нынче такое! Страна такая! Эпоха-с!..
С а н я. А вы-то сами – не мёртвоживой?
П а т о л о г о а н а т о м. О, это не так просто. Это ведь ещё честь такую заслужить надо.
М и т я. Как заслужить?
П а т о л о г о а н а т о м. Заслужить-то? А вот чистого да свежего в самое логово привести. И лучше бы так, чтобы не одного. И чтоб добровольно шли, своею охотой, чтоб не упирались, да чтоб готовы были… Вот тогда только… может быть… особенно подчеркну – «может быть»!..
С а н я. Хватит этой болтовни!
М и т я. Да, хватит!
С а н я. Где отец?
П а т о л о г о а н а т о м. Да здесь же!
М и т я. Где?
П а т о л о г о а н а т о м. Да вот, плиту только сдвинуть, потом землю чуть-чуть разгрести, веточки разметать, и там гробик будет. Потом вы крышечку-то снимите, и вот уж там отец ваш. Как живой. Вас дожидается. Покойники всегда живых ждут. Им без живых пусто. Им без живых холодно. Им с живыми знанием своим поделиться охота.
М и т я. Я не стану этого делать.
П а т о л о г о а н а т о м. Надо, юноша, надо!..
М и т я. Санька, пойдём отсюда!
С а н я. А там точно отец?
П а т о л о г о а н а т о м. Наиточнейше!
М и т я. Я ухожу.
С а н я. Митька, он говорит, что отец точно там.
М и т я. Мне всё равно!
П а т о л о г о а н а т о м. Прийти-то сюда легко. А уйти-то отсюда ой как непросто!..
М и т я. Как это?
П а т о л о г о а н а т о м. Да вот так!.. Уйти захочешь, так тут же тебе и громы и молнии, да и покойнички шалить начинают, из-за кустов высовываются, за одежду хватают… Да и дорожки путаются. Идёшь себе, идёшь, да всё не туда выходишь.
С а н я. Митька, мы только посмотрим!..
М и т я. На что там смотреть? Что я мертвецов не видел, что ли?
П а т о л о г о а н а т о м. Отцы – это ведь не обычные мертвецы. Надо ж – в рифму сказалось!.. Это, так сказать, мертвецы, которые всегда с тобой.
М и т я. Но как мы можем сдвинуть плиту?
П а т о л о г о а н а т о м. О, инструментик-то у меня здесь имеется. Берегу на всякий случай.
Куда-то скрывается на мгновенье, потом снова появляется и подаёт братьям два стальных лома.
Одному-то, конечно, трудновато. Но вы юноши молодые, здоровые – справитесь! А я так уж при годах моих зрелых так, верно, ко всему привычен.
М и т я. Санька, давай не будем!
С а н я. Да пошёл ты!
П а т о л о г о а н а т о м. Братец ваш, малость души своей, да слабость характера демонстрируют.
С а н я (Мите). Бери лом, сволочь! (Тот нехотя выполняет указание брата.)
П а т о л о г о а н а т о м. Я покажу. Так вот берёте… здесь поддеваете и плечиком так… раз, раз, раз!.. да посильнее… и оно тогда само пойдёт.
С а н я. Давай!
Братья делают так, как показал им П а т о л о г о а н а т о м. Поначалу плита даже и на миллиметр не сдвигается.
П а т о л о г о а н а т о м. Так! Так! Ещё! Ещё!..
С а н я. Да ты налегай сильнее! А то я один налегаю, ты только вид делаешь…
М и т я. Да я налегаю! Никак!..
П а т о л о г о а н а т о м. Поначалу, бывает, не очень идёт. А уж потом зато, как по маслу.
С а н я. Ну! Ну! Ещё!
М и т я. Тяжело-то как!
П а т о л о г о а н а т о м. Чуть-чуть, голубчики! Ещё чуть-чуть, и само пойдёт. Верно вам говорю.
М и т я. Есть! Пошло! Пошло!
П а т о л о г о а н а т о м. Вот! Я говорил!..
С а н я. Я, когда мать убивал, думал…
М и т я. Санька, ты что?! Зачем же? Этот же слышит…
С а н я. Я думал, что освобожусь. Я думал, будет свобода. Но свободы стало ещё меньше.
П а т о л о г о а н а т о м. Ничего-ничего, все чужие секреты во мне как в могиле. Ни слова никому, ни полслова!..
М и т я. Идёт! Идёт. И вправду – сама идёт!
П а т о л о г о а н а т о м. Я же говорил!..
С а н я. Если отсюда всё началось, значит мы правильно сделали, что сюда пришли.
П а т о л о г о а н а т о м. Куда ж ещё идти, как не к самому началу?!
М и т я. Разве ж начало здесь? Начало там, откуда мы вышли.
С а н я. Там, куда возвращаешься, тоже начало. Иначе – что ж за возвращение?..
М и т я. Начала бывают разные.
П а т о л о г о а н а т о м. Осторожней! А теперь придерживайте!..
М и т я. Держи! Держи! Упадёт.
С а н я. Да держу я!..
М и т я. Тяжёлая какая!
П а т о л о г о а н а т о м. Вот-с! Дело и сделано почти.
М и т я. Сань, смотри! Здесь яма.
П а т о л о г о а н а т о м. Чему ж ещё здесь быть?!
М и т я. Чёрная! Абсолютно чёрная!.. Ничего такого чёрного не видел.
С а н я. Эх, подсветить бы, да нечем!..
П а т о л о г о а н а т о м. Ну уж нет! Свет-то здесь ни к чему! Не то место…
М и т я. Ничего не видно.
С а н я. Митька, нагнись пониже! Посмотри!
М и т я. Да иди ты! Сам нагнись! Сам посмотри!
С а н я. Посмотри! А я тебя держать стану. Чтобы ты не свалился.
П а т о л о г о а н а т о м. Да уж, это случается. Голова так закружится, раз – и готово! И уж потом – пиши пропало!
М и т я. Только ты крепко держи.
С а н я. Да держу я, держу. (Митя нагибается на ямой.)
П а т о л о г о а н а т о м. Место здесь такое. Всякие странности происходят. А что поделаешь: и места сего не минуешь, и чаши сей мимо рта не пронесёшь.
С а н я. Ну? Что там?
М и т я. Темно. Глубоко. (Тревожно.) Сань!..
С а н я. Да держу я, не дрейфь!
М и т я. Там есть кто-то…
П а т о л о г о а н а т о м. Кому ж там быть, как не покойнику?!
С а н я. А гроб видишь?
М и т я (кричит). Тащи меня, тащи! Только не отпускай, Саня! Я прошу тебя, не отпускай меня, Саня! Я очень тебя прошу! (Саня оттаскивает брата от края могила.)
С а н я. Ну что? Что там?
М и т я. Там… там… он шевелится.
С а н я. Отец?
М и т я. Там шевелится что-то. И ещё…
С а н я. Ну, что ещё?
М и т я. Оно… оно, кажется, вылезает.
С а н я. Отец вылезает?
П а т о л о г о а н а т о м. Странное место. Наистраннейшее. Всякое происходит. Всякое случается. Опять же эпоха-с… располагает к тому…
М и т я. Я… я… не знаю.
С а н я. Смотрите! Смотрите!..
М и т я. Тише! Молчи!..
Все трое с замершими се
