Тбилиси... Там я был рожден,
Хохол – казак наполовину...
Отец был украинцем... Он
Гнул над сукном с иглою спину –
Портняжил... Нажил ишиас..
В надежде справиться с болезнью
На Украине, взял и нас
В Звенигородку... Строчкой в песню
Судьбы моей вошла она,
Хохлацкая Звенигородка,
Что возле Умани... Видна
Веков ушедших в ней бороздка...
Точней – из Дубовы отец,
Иван Ефремович Притула,
Портной по местному – кравец.
Весь век грузинам шил сутуло –
И позвоночник натрудил –
Ни разогнуться ни согнуться...
Звенигородки долгим был
Путь жизни. Если оглянуться,
В тринадцатом прошлись по ней
Набегом злобные монголы...
Она была еще древней:
В земле нашли каменьев сколы,
Что означает: в тех местах
Ходили и неандертальцы.
Кололи камни на камнях,
Наверно, отбивая пальцы,
Но научились мастерить,
Скребки, пробойники, рубила,
Охотиться, огонь хранить,
С природой жить в ладу... Поила
И омывала их река –
Они ее любили... Ты лишь
Не смейся – не пойму пока,
За что Гнилым прозвали Тикич...
Еще в дни Киевской Руси
Воздвигнута Звенигородка.
Откуда имя то, спроси –
Стояла крепость-загородка,
В ней колокольня, а с нее
Звонили, недруга встречая...
Нелегкое житье-бытье
У пограничников... Большая
Беда – монгольская орда...
В тринадцатом примчалась веке,
Казалось, город навсегда
Был уничтожен в том набеге.
Звенигородцы молодцы:
Из пепла город возродили...
В те годы – города отцы –
Князья Карачевские или –
Звенигородские... Они
Из Рюриковичей... Последний –
Князь Александр в лихие дни
Литвяг, не отстояв обедни,
Пошел с литвягами на Русь
С сынами в свите Свидригайла –
И потерял здесь власть... Дивлюсь
Перипетиям: протекала
Здесь жизнь в борении культур
Литовской, ляшской, русь-хохлацкой...
Когда здесь пращуры Притул
Явились – неизвестно... Сказкой
Не стану потчевать, что мы
Потомки Рюрика... А впрочем,
Как знать? Видны из древней тьмы
Лучи преданий смутных очень...
В конце шестнадцатого здесь
Создали Корсуньскую область.
Опять Звенигородке честь:
Являя воинскую доблесть,
Хранить границы, чтобы враг
Не подобрался бы внезапно...
«Вчера» слагалось града так,
Да будет радостнее завтра...
Из этих мест вокруг Черкасс
Пошло казачество... Отсюда –
Богдан Хмельницкий и Тарас
Шевченко... Начали нехудо
Из свеклы сахар добывать
Здесь хитромудрые селяне,
Литвяги, злобный ляшский тать
С них драли шкуру в виде дани,
Пока хохлацкий вождь Богдан
Соседний Чигирин столицей
Не объявил... Указ им дан –
С Россией воссоединиться.
Военный предпоследний год...
Здесь, у моей Звенигородки,
Котла Корсунского ворот
Захлопнулись литые створки –
И наша армия пошла
Месить фашистские армады...
Немногие лишь из котла
Живыми вырывались гады...
Иван Ефремович, отец,
Здесь подрастал, в Звенигородке.
Голодомор извел вконец
Семью... Казалось, что короткий
Отмерян путь земной ему...
На хлебородной Украине,
В бесхлебную попавшей тьму,
О чем она скорбит поныне.
Соседям, бросившим жилье,
Чтоб в край бежать грузинский, сытный,
Ванюшку, чадушко свое,
Притулы отдают, чтоб ситный
Лаваш грузинский спас его...
Марию привезли с Кубани.
Она мне мама... Ничего
Не помню из Тбилисской ранней
Ребячьей жизни... Я себя
Осознаю в Звенигородке...
Здесь местом игрищ всех ребят –
Военный грузовик... Колодки
Взамен колес воображать
Нам не мешали шоферами
Себя, -- рулить в войну играть... ...
Здесь тяжко приходилось маме
Пока отец не одолел
Свою портновскую хворобу –
Он еле жив – и не у дел.
Вскорми одна семью, попробуй.
На долю мамы горьких дней
Пришлось так много с малолетства.
Отец ее, казак Андрей,
Был раскулачен – грех соседства
Завистливого... Кулаком
По правде старый Ляшов не был...
Несправедливо – в горле ком –
Лишен двора, родного неба,
Семьи... Четырнадцать детей
У «кулака»... Уклад разрушен –
Одна из сталинских затей –
Дом разорен, очаг потушен...
Дед в ссылку ехать не желал,
От власти бесноватой скрылся.
Никто не знает, где пропал,
В пространстве горько растворился.
От Лабы до Куры судьба
Тогда забросила Марусю.
На юг стремилась голытьба,
Расставшись с кровожадной Русью.
Здесь домработницей ее
Взял добрый адвокат Шапиро...
Происхождение мое
Не требует пера Шекспира....
Заносит половодье строк
Реки воспоминаний в пойму:
Я лет, пожалуй, с четырех.
Себя в Звенигородке помню.
Мороз – одна душа жива,
Уже и щеки прихватило...
В кабине старой пацанва
По очереди руль крутила.
Мороз кусается. А все ж
Домой не тянет. Впрочем, дома
У нас и нету... За платеж
Хпзяйка местная пустила
Пожить... А денег вечно нет.
И мама ходит по соседям:
Стирает людям, встав чуть свет.
Порою мы с сестрицей следом
Плетемся... Все вокруг бедны.
Богаче только парт-элита.
И у учителя штаны
Новей... Лишь он меня досыта
Кормил: черняшку поливал
Олией – маслом из бутылки –
И сахарком то присыпал...
Пирожное!
-- Москаль! –
Дразнилки
Везде у пацанвы в ходу.
Заговорив довольно поздно,
Попал в хохлацкую среду.
Уже привык терпеть бесслезно
Издевки, что не говорю,
Как равный на хохлацкой мове...
Молчу, судьбу свою корю...
Но вскоре стал по местной моде
По-украински стрекотать...
Учитель мне читает книжки.
Для малышей их негде взять,
Но чем же подпитать умишки?
Из Гоголевских «Вечеров...»
Еврей истории читает...
Да так читает – будь здоров! –
Страх просто за душу хватает,
Но я прошу:
-- Еще, еще!
Стою, жую свою черняшку.
Боюсь, придет страшилище –
И унесет меня, бедняжку...
А мама платья продает
И руки рвет на постирушках.
Идет пятидесятый год –
И не мечтаю об игрушках.
В Звенигородке главный пан –
Негреба –двинут на рембазу.
Он в бурках – и партийный клан
В таких, чтоб узнавали сразу.
На прочих – серые пимы
И кирзачи, что просят каши.
С натугой выживали мы.
Такие были годы наши...
Еврей-учитель был в войну,
Как помню, красным комиссаром.
В Неметчину его жену
Угнали. Занимаясь с малым,
Со мною, то есть, оделял
Меня, должно быть, той любовью,
Что не родившимся не дал
Своим детишкам... Сердце кровью
Не обливаться не могло...
И брат отца Федос был угнан
В Неметчину, что батю жгло
Всю жизнь...
-- Он выжил, верю. Умным
Федос был парнем... Верю: Жив
В Неметчине сейчас отменно.
Не пишет, чтоб не сокрушив
Нам судбы, не загнать мгновенно
В ГУЛАГ... –
Об этом говорить
Стал вслух он лишь в шестидесятых...
Кого за этот страх корить?
Страх черный цвет имел и запах
Страх всей страною овладел...
Хворь отступила понемногу...
-- Обратно, в Грузию! – велел –
Мы снова двинулись в дорогу.
Тбилиси в чаше между гор.
К одной из них спиной прижалась
Нахаловка. Судьбе в укор
Мы жили так, что просто жалость
Брала... Нужда была горька.
Снимали микрокомнатенку
У украинца-земляка,
А он приляпал ту хатенку
К скале одна стена была
Скалой – она всегда сырая.
В ужасной тесноте жила
Семья, в тех горестях сгорая.
В Тбтлтиси снова надо мной
Мальчишки стали потешаться,
Поскольку с мовою родной
Мне трудно сразу распрощаться.
-- Хохол! – смеется пацанва, --
Хохол! – вновь прекращаю речи.
Молчу – не месяц и не два –
Полгода... Но и это лечит
Неспешно время... Я уже,
Обиду затворив в кутузке,
Иначе говоря – в душе,
Читаю по складам. По русски.
Три книжки было у меня
Для восхитительного пира
Читательского. Я ни дня
Без книжки. Подарил Шапиро.
Из трех особо я любил
«Три поросенка». Мир Диснея,
Что к ней рисунки сотворил.
Подарок щедрого еврея.
В четыре, пять, шесть, десять лет
Никто в писатели не хочет.
На нашем поколенье след
Войны, что взрывами грохочет.
В войну играют пацаны.
Другие игры неизвестны.
Наследники боцов войны,
Мы пели фронтовые песни.
-- Я буду летчиком!
-- Бойцом!–
Танкистом!...
-- Моряком!...
-- Комбригом!...
Ая престранным был мальцом –
Меня всегда тянуло к книгам,
А эти игры не любил.
Душа судьбу предвосхищала?
И вправду я престранным был:
Шел к книге с самого начала...
Была сестрица у меня
Родная, старшая – Ирина...
Скала, возможно, и фоня,
С ней злое дело сотворила:
Вдруг заболела – вот беда...
Так жалко бедную Ирину...
Не зря ль мы прибыли сюда,
Покинув неньку-Украину?
Вся комната – квадратов семь.
В ней главным – длинный стол портновский,
На нем я сплю, за ним я ем –
И наблюдаю труд отцовский.
Он изумительный портной.
Его мальцом отдали в Умань
Еврею-мастеру...
-- Родной, --
Учил еврей, -- смотри и думай,
Учись лекала применять
Учтя и рост и стать клиента. –
Отец искусство перенять
Сумел вполне... Одномоментно
Все о клиенте понимал
И строил знатные костюмы...
Так нас с сестрою поднимал...
Меня не покидают думы
Печальные: такой портной
Наверно нажил бы хоромы
В другой стране... В стране родной
Мы – нищие... Судьбы изломы:
Отец работал в ателье –
Его зовут в совет министров,
Где, обещают, кутюрье
Получит бонусы... Неистов
Отец в стремленье заслужить
Оплату выше и квартиру...
Но стало лишь труднее жить –
Министры обманули... Иру
Хвороба давит все сильней...
Тут родилась еще Танюшка...
Мне, значит, нянькой быть при ней...
-- Хлебни, Витек! – под нос мне кружка
Подставлена... В глаза глядел
Мой крестный батя.
-- Выпей, Витя! –
Мне шесть всего –то... Не хотел...
-- Такое важное событье,
Хлебни во здравие сестры
Успеха ради и удачи.
На это дело мы востры... –
Представьте, выпил кружку чачи.
Потом на улицу пошли,
На лыжах скатывались с горки...
Те дни дошкольные – вдали,
Я – ученик тбилисской школки,
Грузинско-русской... Полон класс
Армян, евреев, украинцев.
Никто не разделяет нас
По расам-нациям, на принцев
И нищих... Все равно бедны,
Одежки и обувки жалки –
Укором для родной страны...
А папе дали в коммуналке
Побольше комнатку. Теперь
На пятерых – шестнадцать метров
В пятиэтажзке... Вот и верь
Посулам... Лишь растрата нервов..
При доме был колодец-двор...
Наш дом большой, восьмиподъездный.
Торцом к нему другой в упор –
И там по коммуналкам бедный,
Полуголодный жил народ...
Потом – фабричная общага.
В ней разновозрастных живет
Душ триста трикотажниц... Тяга
Мужчин в тот вряд ли монастырь
Всем очевидна и наглядна.
И нравы у девиц просты...
Живем без шика, непарадно...
Дзивлетская... Здесь разный люд.
И обездоленные курды
В бараках злобные живут,
Скитальцы без страны... Откуда
В Тбилиси эти – не узнать.
По правде – и не интересно.
Мы их старались избегать.
Боялись курдов, если честно.
Был случай. Рядом стадион,
Где мы, мальчишки, мяч гоняли...
Парнишка-грек... Недавно он
Лишился матери – мы знали.
Примкнувший к нам зачем-то курд
Вдруг начал матерно ругаться.
Грек на расправу быстр и крут –
Ножом ударил святотатца...
Нет оскорбления сильней
В Тбилиси -- мата для грузина.
Нет в мире никого святей,
Чем мама для грузина-сына.
Мы, здесь живущие, сыны
Народов запада, востока.
Быть тоже тщательны должны
В словах, не то побьют жестоко...
Еще во дворике у нас
Смешная башенка стояла
С решетками. Народный глас
Вещал: собою представляла
Заборник воздуха – внизу
Бомбоубежище скрывалось.
Страна готовилась грозу
Встречать военную, боялась...
Полнее частностей охват,
Деталей, среди коих жили...
Кого назвать мне из ребят,
Дворовых, с кем тогда дружили...
Я сходу вспомню двух Валер.
Один – Шпаченко, Майсурадзе –
Второй... Изяществом манер
Не отличались... В нашем братстве
Дворовом не они в чести,
А честность и души открытость,
Готовность защитить, спасти...
Любой из них романтик-витязь...
А в классе вдохновляет нас
Учительница наша Клара
Свет Соломоновна – и класс --
Сказал бы кто дурное – яро
Пошел бы в драку за нее.
Она читать-писать учила,
Но сердце восхитить мое
Сумела – и в него вложила
Навечно нравственный закон.
Внушила:
-- Бог в душе, ребята,
Он – совесть, состраданье – Он,
И добротою будь богата,
Любовью детская душа...
Мы эти максимы вбирали,
Внимая Кларе, не дыша,
И эту правду принимали.
Библиотека... Улетал
Душою в светлый мир Майн-Рида,
О приключениях мечтал,
Открытиях... Эфемерида
Воображения меня
В строй мушкетеров водружала.
Мечталось: шпагою звеня,
Прославлюсь и меня держава
За подвиги вознаградит...
Я не был вовлечен кружками,
В искусствах не был даровит –
Мечтал с дворовыми дружками,
Впустую не комиковал –
Мол, клоун, Пат и Паташон –де...
По классам смело пошагал...
Меня историк школьный Швондер –
Но не булгаковский типаж –
Увлек рассказами о прошлом.
В них погружался, как в мираж,
Рождали мысли о хорошем.
Был Александр Ильич простым,
Интеллигентным и доступным.
Вещал нам голосом густым –
И замечаю, как расту с ним,
Неспешно изощряя ум....
А историческая проза –
Подпиткою для чувств и дум...
Нас по литературе Роза
Свет Соломоновна вела –
Еще один источник мыслей.
Любовь к серьезной привила
Литературе русской... Мы с ней
Учились вдумчиво читать
И вдумываться в тайны слова,
Что помогало мне мечтать...
Учители! От них – основа
Судьбы, строй мыслей, первый шаг
К тому, что станет направленьем...
С их поощрения душа
Смелеет... Каждым сочиненьем
Я нашу Розу удивлял.
Она писатетельскую долю
Мне предвещала. Я внимал –
И верил, хоть и знал: крутою
Была к писательству тропа...
А для физ-химии уж точно
Особо голова тупа:
Что ни учу – забылось прочно.
Жизнь-школа... Сложная игра.
И в ауте нельзя валяться...
Внезапно тут пришла пора
В девчонок трепетно влюбляться...
Вначале офицера дочь,
Совсем как пушкинская Маша...
Влюбила так, что спать невмочь –
Мальчишеская доля наша...
Потом другая обожгла
Соседка – Балашова Таня...
Тут Ина Богачук вошла
В мальчишеские грезы тайно...
Одновременно в двух влюблен –
Такая вышла незадача.
Мне явь не явь и сон – не сон.
Я изнываю, чуть не плача,
От их воздушной красоты,
К ним страшно было прикоснуться...
Так чувства первые чисты...
Дни юности стремглав несутся...
Те искры раннего огня,
Наверно, детство увенчали...
А эти девочки меня,
Представь себе, не замечали...
Наверно миллионы раз
Так было с сотворенья мира...
Позднее в наш веселый класс
Явилась новенькая – Ира.
И ей пришелся по душе
Не кто-нибудь, а сам Притула...
Мне стало сложно жить – шерше
Ля фам – а чувство к ней потухло.
Мне жаль, что Ира – не одна
Из тех, по ком душа стенает.
Нет чувства – не моя вина,
Другие мне милы – бывает...
Ирина, старшая сестра,
Заболевает все сильнее...
Печаль по ней была остра.
И мама уезжает с нею
В Москву, меня опекуном
Оставив для Танюшки, младшей...
Шли час за часом, день за днем...
Молю: Всевышний, ты подладь же
Здоровье Иры, чтобы нам
Порадовться за сестрицу...
Несусь по жизненым волнам.
В душе стремление искрится
К неприземленному. Хочу
Творить в гуманитарной сфере.
В актерстве? Может быть... Свечу
Возжгу в душе мечте и вере...
Был день рожденья у сестры...
Хотелось заработать денег
Ей на подарок. Не мудры
Мыслишки... Ну, решил, затейник,
Что если напишу статью,
То встречно будет гонорарик.
С доходом бабки подобью,
Смогу купить сестре подарок.
А озаглавлю «Битломан...»
Добавлю что-нибудь такое –
Разэтакое, чтоб в карман
Рублишки потекли рекою.
Вот: «... на веревочке»... А что –
Забавно и оригинально.
В конверт свой опус, прыг в пальто –
И в «Алый парус» шлю нахально.
Пришел из «Паруса» ответ,
Публиковать шедевр не станут.
Но я не безнадежен, нет...
-- Пиши еще. Глядишь, не канут
В корзину прочие... – Пишу...
Есть! Напечатали! Удача...
И, стало быть, не засушу
Дар слова... Впереди маяча,
Влекла высокая стезя,
Возможно – киносценариста...
А тут вошел ко мне в друзья
Нодари Омиадзе... Быстро
Друг в друге распознали, вмиг --
Стремленья общие и цели –
Ценители хороших книг,
Кино взыскательно смотрели,
Надеясь главное понять
В кинематографе серьезном,
Который должен нас принять
В свои ряды, пока не поздно...
Мы книжники -- Нодар и я.
У букинистов видим книги
Германской выделки. Змея
Восторга – все ковриги
Отдал бы, только б обладать
Всем Пушкиным в отдельном томе,
Вем Гоголем... Так издавать
Нигде и не укмеют, кроме
Германии. А те тома
По репарации военной
Для нас печатали весьма
Старательно и современно.
Но мне такие не купить..
Взрослевшие в то время детки
Едва ли где моглм добыть
Приличные на книги деньги...
Окончил школу, накопив
Газетных публикаций стопку...
В желанный ВГИК не поступив,
Так горевал... Не взят, поскольку
Акцент грузинский помешал,
К хохлу непрошенно прилипший...
Меня Нодари утешал:
-- Зато в Тбилиси ты не лишний. –
Я ВГИК повторно штурмовал –
Но так и не попал в актеры...
Конечно, сильно горевал.
Наметил новые повторы...
Но тут военная труба
Призывникам сигнал пропела –
Шинель казенную судьба
Без спросу на меня надела,
Служить забросив в Краснодар...
Он весь в садах и винограде.
Дуб в парке Горького видал
Тех запорожцев, что в отраде
Добытой воли на Кубань
От ока царского сбегали –
И освятили в иордань
«Фортецю», кою основали.
Потом Екатеринодар,
«Град войсковой» Екатеринин
Рубеж державы ограждал...
Дуб с тех годов растет поныне.
Град переназван в Краснодар
В двадцатом в честь красноармейцев,
Чем град их храбрости воздал.
В нем тысячи в трудах умельцев,
Студентов... Репин здесь писал
Свою картину «Запорожцы»...
Сюда и Пушкин заезжал
И Маяковский... Заберешься
В историю – тогда понять
Характер сможешь Краснодара...
В бой позвала Отчизна-мать
Для отражения удара,
Что вероломно нанесен
Фашистской варварской ордою,
Забыв тотчас покой и сон,
В единоборство с той бедою
Вступил и мирный Краснодар...
Тринадцать возрастов надели
Шинели. Каждый, млад и стар,
Вступить в сражение хотели.
Подростки, женщины, деды
Работали на оборону.
Все недокормлены, худы...
Завод «Октябрь» за тонной тонну
Слал в бой снаряды для «катюш»,
А маргаринный – минометы...
Кто дюж и кто совсем не дюж,
Все в оборонные работы
Впряглись – и не жалели сил.
Все для победы, все для фронта.
Никто поблажки не просил...
Но явственней от горизонта
Гром канонады: у врага
И танков и орудий много.
Метет шрапнельная пурга,
Не может подойти подмога –
И занят Краснодар врагом –
Тот август горький и трагичный
В году лихом сорок втором...
Лай неумолчный гаубичный,
Треск мотоциклов на шоссе
И «новый» вражеский «порядок»
Погибельный запомнят все.
Фашист до разграбленья падок...
Полгода бесновался враг
Чумой кровавой в Краснодаре.
Фашисты лютых злей собак –
Тринадцать тысяч жизнь отдали
Безвинных, мирных человек
За эти страшные полгода...
Рождает переломный век
Всегда морального урода –
И аморальностью своей
Он все пространство заражает...
Сопротивление сильней,
Хоть враг силен и окружает,
Но партизаны рвутся в бой...
Игнатов – командир отряда
Двух сыновей берет с собой,
Евгения и Геню... Надо
На рельсах поражать врага...
Подрыв – игнатовское дельце.
Здесь и секунда дорога:
Евгений – головой на рельсе:
-- Идет – и близко. Поспешим... --
Но бронепоезд – вот он, рядом...
-- Что, братец Геня, как решим? –
И младший отвечает взглядом,
Что долг исполнят до конца. –
И братья эшелон взорвали,
Погибнув на глазах отца –
И удостоены медали
Посмертно – Золотой Звезды...
Воздал поэмой краснодарский
Поэт, чьим творчеством горды
Все горожане – Милославский:
Для счастья грядущих родных поколений
Уснули навеки Евгений и Геня,
Мелькнула, как блеск боевого клинка,
Их жизнь, ослепительна и коротка.
Но юная кровь их не пролита даром,
Прошла она мстящим и грозным пожаром
И путь проложила для красных лавин
За Вислу, за Одер - на вражий Берлин!...
Освободительный февраль
Казался маем в Краснодаре.
Фашисты откатились вдаль.
Им наши так здесь крепко дали,
Что немцы дали драпака...
На башне здания крайкома
Горно-стрелкового полка
Бойцы – участники разгрома,
Сигналом, что отброшен враг
И Краснодар опять советский
Установили красный флаг...
Вот в этот город мировецкий
Меня послал военкомат.
Решили в кадрах по анкете,
Что можно доверять... Виват,
Удача: в чистом кабинете
Я в штабе корпуса служу.
Не, главным, ясно, а в обслуге.
Но в увольнения хожу,
Понеже я в элитном круге...
Весь город в зелени садов
И радует архитектурой
Богатых южных городов,
Со спортом дружит и культурой.
Он пополняет что ни год
Команду наших олимпийцев,
Азартно, радостно живет,
К чему и я рад прилепиться.
Я видел дивное кино.
Впивал в нем каждый кадр: «Мужчина
И женшина»... Берет оно
Так сильно в плен... Еще причина,
Что страсть, стремление писать
Вдруг вызрело во мне острее
С решеньем сценаристом стать...
Ну, ВГИК, бери меня скорее!
Нодар... Тбилисская зима.
Сквер Александровский январский.
У загородки – кутерьма.
Леграновскою киносказкой
О зонтиках прельщает нас
Холодный кинозал без крыши.
Но фильм был точно – высший клас –
И даже выше, много выше...
Нодарчик слезно умолял:
-- Мне напиши такой сценарий! –
И я хотел, но опоздал...
Где он теперь, мой друг Нодари?
Так много общего всего
У нас с ним, вдохновенным было,
А не омталось ничего:
Случайность подлая сгубила.
У друга Алика в гостях
До поздней ночи засиделся.
Перебегал дорогу... Ах!
Водитель то ли загляделся,
То ль был в тот вечер сильно пьян.
Удар! Вот так погиб Нодари.
Сложить его судьбы роман,
Снять фильм судьбы ему не дали.
Невоплощенная мечта
Меня казнила рикошетом.
В мне и рядом – пустота.
Штурмую ВГИК тем горьким летом.
Я конкурс творческий прошел.
Маневич, группу набиравший,
Кивнул мне:
-- Пишешь хорошо! –
Был странный казус, помешавший...
Экзамены успешно сдал,
Но вышла странная накладка:
Был в ведомости ниже балл,
В листке зачетном выше... Гадко –
Что я на подозренье... Но
Я не причастен к той ошибке.
Все ж мне аукнулось кино.
Противны мерзкие улыбки
«Приемщиков» -- гнилой миманс...
Беру бумагу в «Комсомолке» --
И на журфак... Поймал свой шанс –
Успел веселой балаболке
В комиссии бумаги сдать
В последний час – и позволяют
Судьбу повторно испытать...
Здесь тоже нервы мне мотают:
По сочинению – «пятак»,
А устный и немецкий – с тройкой.
Мне по истории никак
Нельзя отделаться четверкой...
Бывают все же чудеса:
Сдаю историю отлично.
Решили, видно, небеса,
Поскольку, вроде, жил прилично,
Меня в попытке поддержать
Прорыва к творческому делу,
А факультет не стал мешать
Солдату... Вот и завертело
В круговороте разных дел
Студенческою каруселью.
Я этой жизни и хотел:
Наукам день, а час – веселью.
Был ректорский солидный бал,
Час посвящения в студенты –
И налетел девятый вал
Нагрузки дикой... В прецеденты
Мне не хотелось угодить:
Досрочно изгнанным с журфака
Вон не желаю уходить –
Всю силу воли ставлю на кон...
Судьба нас в комнате свела
С ребятами высокой пробы...
Нас ждут великие дела.
Раздоров жалкие микробы
Дух верной дружбы победил...
Вот те, с кем я, деля каморку,
По зову сердца задружил –
Я перечислю всю пятерку.
Чудесный Ленька Крохалев,
Милейший Гриша Ованесов,
Болгарин Бижев – будь здоров --
По русски... Жаль, что ни бельмеса
Я -- на болгарском языке.
Валерка Мастеров – четвертый,
Я пятый... В общем котелке
Похлебку варим, делим твердый
Хлебец, завариваем чай...
Живем бесхитростно и дружно....
-- Истпарт, салага, изучай! –
Учу, пишу конспект натужно...
С Митяевой вступаю в спор.
Она:
-- Кто – движущая сила,
С кем пятый над страной простер
Стяг революции? – спросила.
-- Но революция была
Демократично-буржуазной?
-- Да...
-- Буржуазия вела
В ней массы...
-- Ересью заразной,
Притула, вы поражены...
Вы понимаете, Притула,
Что из истории страны, --
Она с угрозой грохотнула, --
Не понимаете совсем,
Притула, ничего... Учтите... –
Да, лучше не касаться тем
Партийных – и последствий ждите...
Плохих последствий, к счастью, нет.
Декада выдалась тревожной,
Но исчерпал себя сюжет...
Решил, что стану осторожней –
Ведь нечего дразнить гусей...
Из многоликой, многогласной
Профессорской команды всей
Великой нахожу, прекрасной
Кучборскую... Театра с ней
Не надо: дивный голос, жесты –
И воскрешает из теней
Героев «Илиады»... Здесь ты –
Свидетель давешней войны
За обладание Еленой.
Не конспектировать должны
Ее рассказ, что вдохновенно
Нас в сопричастность вовлекал --
Снимать на камеру с синхроном,
Чтоб глас ее не затихал.
Как минимум – магнитофоном
Для будущего сохранить
И каждый вздох ее и слово...
Эх, не умеем мы ценить,
Что нам дается – дорогого...
В Татаринову я влюблен
Не как-нибудь – по полной форме.
Что красотою ослеплен,
Так это все, здесь это в норме.
Что восхищает, как она
Плач Ярославны выпевает –
Она и всех... Но есть струна
Любви – так нежно задевает
Ее Людмила, что меня
Порой буквально в жар бросает:
Я – южный человек. Огня
Во мне желаний пробуждает
Лицо, и голос, смех и стать...
Такого с вами не бывало?
А мне досталось испытать...
А ей, гляжу, и горя мало.
Наверное не я один
Профессорским поддался чарам.
Над нами Эрос – властелин.
Стрелою с ядовитым жалом
Уколет – и считай, готов:
В плену всесильнейшего чувства.
Ни сна, ни яви... Да, нет слов.
Особый дар и род искусства –
Быть женщиной в виду толпы
Парней, в эмоциях незрелых,
С высокой не сходить тропы...
В оценках резких, оголтелых
Нас – изумлять и восхищать.
И в таинства живого слова
Так вдохновенно посвящать –
За курсом курс... Пришедших снова,
Как тех, что были год назад,
Пять, десять лет назад – и раньше.
Я прячу мой влюбленный взгляд.
О, чувство странное, не рань же
Профессоршу... Ее судьба
Отдельна от моей. Так надо.
С собою нелегка борьба –
Буквально нет с душою слада,
Но одолею свой недуг...
Зато француженку смущали
Молоденькую... Я и друг –
Григорий Ованесов – дали
Ей песню: просим, мол, помочь
Перевести... Она – в смущенье,
Как пятиклассница – точь в точь:
Эротики полно творенье:
«Же тэм, муа нон плю...» Гинсбур
Поет...
-- Татьяна Николавна,
О чем он, только честно, чур! –
Татьяна розовеет славно...
Мой в телегруппу переход –
Дань светлой памяти Нодара.
Потерь и достижений год –
Мечта себя не оправдала...
Вот орфоэпия – предмет
Для тех, кому звучать с экрана.
Труднее не было и нет,
Но ясно: поздно или рано
Возьмут за глотку, свяжут рот
Произносительные нормы.
Берет нас в жесткий оборот,
Старается не для проформы.
Орфоэпиня Зарва. Ей
Естественная кличка Стерва
Дана – она, чем надо, злей.
Порою на надрыве нерва
Ее проходят тренажи...
Машинопись осталась сбоку.
В «марлене» пищи для души
Не нахожу... Но по потоку
Доплыл до сессии... Зачет
Экстравагантен у Кучборской...
Она для нас – и бог и черт...
Как над наивною девчонкой
Куражилась! Причина в чем?
Степанова идет Ольгушка
Великой отвечать... Поймем
Легко: античность – не игрушка.
Нам здесь Степанова – пример.
Глядит на лекторшу влюбленно –
Ребенок из нездешних сфер:
-- Я восхищаюсь Антигоной.
Так я и куклу назвала...
-- Что? Куклу? Куклу – Антигоной? –
Богиня в бешенстве была...
Ушла походкой похоронной
Ольгушка. Горько – незачет...
А я прорвался сквозь барьеры –
Сдал сессию... Да, все течет,
Включая трудные семестры...
Весна – пора любить, дружить,
Любите, юные, дружите...
Курс первый трудно пережить...
Летите, дни судьбы, летите...
Вновь сессия нам портит кровь,
А пуще всех, конечно, Шведов,
При том, что общая любовь
К нему сильна, но и скелетов
Студенческих в его шкафу,
Зачет не сдавших корифею,
Не счесть... Мне «незачет» в графу
Писать не надо, мэтр! Робею...
Он вызывает отвечать
Пятерками... Молчим, как доски...
-- С кого прикажете начать? –
Поплся первым Медведовский.
-- Читали Данте?
-- Да, читал...
-- О ком там – в третьем круге ада... –
Я еле слышно подсказал:
-- Франческа, -- выручать же надо.
-- Франческа, -- Гришка повторил, --
Добавив от себя:
-- С любимым...
-- Так... Что же он там с ней творил?
-- Летали, -- я шепчу. – Незримым
Пока для мэтра остаюсь...
Григорий повторил:
-- Летали...
В гробу... –
Я дуиал, что свалюсь
Со стула...
-- Славно прочитали, --
Филлипыч Гришку оглядел,
-- И в белых тапочках, конечно? –
Я чуть совсем не улетел.
-- Ступайте и читайте спешно!
Потом вопросик по Рабле
Филлипыч задает девице:
-- Мамзель, ответьте, силь ву пле,
Как удосужился родиться,
Гаргантюа? Какой при том
Употреблялся женский орган?
-- Вы хам, профессор!
-- Ну, дурдом!
Толкуй Рабле безмозглым ордам! –
Извольте книгу прочитать! –
Но вот и до меня добрался...
-- Вы – кто?
-- Хохол...
-- Должны все знать...
Декамерон... –
Я чуть напрягся...
-- В чем, если кратко, в книге соль?
Начнем главы хотя бы с первой... –
Нелегкая досталась роль,
Я чувствую дрожанье нерва.
Беседа с мэтром – жесткий спорт,
Но я не уползаю с ринга,
А тотчас выдаю экспромт,
-- И первая глава и книга –
Вся об эротике...
-- Хохол, --
Профессор хохотнул довольный, --
Конечно, сильный ход нашел,
Н творческий вполне, не школьный...
Короче, сессия сдана –
И -- в стройотряд... Без нас, студентов,
Безрука, видимо, страна...
Взвалив на нас, интеллигентов,
Бетон в носилках и кирпич,
Селяне в пьяном обалденье...
Спасибо, Леонид Ильич!
Где взять еще студенту деньги?
Но деньги пропиты в три дня.
Где б раздобыть еще немножко?
Зарплату посулив, меня
Опять зовут пахать: картошка!
Но я картошку не копал,
Не надрывался на погрузке –
За быт студентов отвечал,
И без усушки и утруски
Продукты в лагерь завозил,
О бане вел переговоры –
Старался, не жалея сил,
Решая трудовые споры.
Сентябрь вначале согревал,
Потом дождливым стал, холодным.
Я Ованесова послал
За телогрейками...
-- Негодным
Посланник твой себя явил:
Прошло два дня – где телогрейки? –
Озябший люд меня корил.
-- Да подождите с пол-недельки, --
Я недовольных убеждал, --
Он с бюрократией воюет.
И верно. Вот и он. Примчал.
Привез. Народ ликует.
Нам выделили под жилье
За Серпуховом детский лагерь.
Картошка... Кто там был, ее
Не позабудет. Я наладил
Неплохо для студентов быт...
Потом ребята побросали
Одежду, инвентарь – отбыт
Сентябрьский номер – и умчали.
Мы с Ованесовым еще
Неделю собирали вещи.
-- Кто честен, тот и не прощен, --
Рек Ованесов. Слово веще.
Прислали вскоре грузовик.
Мы вещи отвезли в столицу,
На склад отдали.
-- Все, кирдык!
Поехали теперь учиться...
Отрадой чистой для сердец –
Восторгов взрыв и тьма вопросов:
Журфаку выделен дворец!
Пред ним – Михайло Ломоносов.
Порой у ног его сидим
И вспоминаем стройотряды...
Мы с ним толкуем, как с живым,
Он с нами... Мы, конечно, рады...
Картошка, стройотряды нас
Сильней сроднили и сплотили.
Пусть черств наш хлеб и кисл наш квас --
Студенческое братство! Жили
В сердечном, искренном родстве...
Большая Ленинская ярко
Освещена... И в волшебстве
Преподнесенного подарка –
Высоких озарений, нам
Вручаемых профессорами,
Благословляем чистый храм
Наук – журфак, любимый нами.
В подвале с нами проводил
Занятия майор Монголов.
Он, в общем-то бурятом был,
Но из детдомовцев – психолог
Военный – он готовил нас
К психологическим сраженьям
Войск неприятеля и масс
Его ж народонаселенья
В стране заморской супротив...
Наверно все нужны науки.
Еще сильнее нас сплотив,
В башку влезают эти штуки.
В общажной кельюшке моей
Честично новые соседи.
Вот Валдис Романовский, змей,
О чем подробнее в беседе
Потом отдельно расскажу,
Художник Сашка Иваненко...
Ну, ладно... Нынче не держу
Я зла на Валдиса... Маленько –
И я б переступил порог,
Откуда нет уже возврата.
А кто в той дури мне помог?
Он, Валдис... Голь на дурь богата.
С иного все-таки начну –
Приподниму над личным штору:
В общаге девушку одну –
Блондинку Танечку Кройтору
Я заприметил… У нее
Два рыцаря на курсе нашем:
Кулиш с Успенским… А мое
По ней сердечко, прямо скажем,
Измаялось… Ну, да, влюблен.
Подкатывает Романовский:
-- Рецепт известен: вечный сон! –
И у него таблеткт в горстке.
Я заглотал – и повело.
Еще чуть-чуть – и впрямь отъеду.
-- Ребята, плохо мне! – Свело
Лицо, в глазах туман… Беседу
Уже не в силах продолжать.
Ну, «скорая» не запоздала.
Взялись в больнице промыхать
Мне потроха – всерьез спасала
Команда опытных врачей…
Свасли… А Валдис напугался:
Ведь спосят: по вине по чьей
Таблеток Виктор наглотался?
И лучше выдумать не мог:
Сам наглотался тех таблеток.
Его с сиреной уволок
Фургон туда, где из-за клеток,
Кокаинисты в мир глядят:
И он как наркоман пристроен
В одну из клеток. Дикий взгляд…
Побудь там, Валдис, на постое,
Отведай дэковскиъ хлебов!
Но все ж судьба свела с Танюшей –
Была взимная любовь.
Сложилось так оно, послушай:
Еще во царствие Петра
По Яузе ходили струги.
Река была мощна, быстра.
Леса обширные в округе.
Верст за четыре от Кремля –
Крутой и благовидный берег –
Красна Московская земля.
Крест в вышине – духовный пеленг –
Шесть сотен лет лучится здесь
На всю Россию посылая
Духовную святую взвесь
Для праведных – посулом рая.
Спасо-Андроников стоит
Здесь монастырь оплотом веры.
Дал Алексий-митрополит
Обет: уймутся злые ветры,
Грозившие скорлупку-струг,
В котором плыл он, в Черном море
Волнами потопить – (вокруг –
Ад, светопреставленье, горе) –
Он возведет в Москве собор
Во имя Спаса... Стихла буря...
Был на холме расчищен бор
Площадку сгладили, трамбуя,
Фундамент каменный сложив,
Подняли стены... Был Андроник
Назначен зодчим... Освятив
Собор, что весь – в святых иконах,
Андроник стал его главой.
Он – Радонежского наперсник
И ученик его. Святой
Духовный вождь и благовестник.
Собор расписывал Рублев.
В монастыре и упокоен.
Сто бурь и тысячи ветров
Над куполами колоколен
Андрониковых пронеслись.
Но так же, как при славном зодчем,
Кресты и ныне рвутся ввысь.
В монастыре есть, между прочим,
Могила светского творца:
Здесь Федор Волков похоронен,
Что всеми признан за отца
Театра русского... Уроним
Над светлой памятью слезу,
Склоним главу над ним, великим.
Пусть в мире каждую грозу
Мы пред Нерукотворным ликом
Спасителя мольбой смирим...
С Танюшей древнюю обитель
Мы посетили... И сидим
Потом в кафе... Видать, Спаситель
Решил послать любовь в сердца...
Мы поглядели друг на друга...
Лучились счастьем два лица...
Любовь! Взлет радостного духа,
Зов молодых и жадных тел...
Финансы мне поют романсы,
А я любимую хотел
Вседневно радовать – нюансы
Относим к гордости мужской.
Приходится искать работу...
И вот я на Тверской-Ямской
Стою с лотком. Торгую. То-то!
От «Дружбы» книги продаю,
Самоучители, альбомы.
Пока я с книгами стою,
Профессора вбивают томы
Ценнейших знаний тем в главу,
Кто аккуратен и послушен.
А я взираю на Москву...
Имедашвили, с коим дружен,
В кварталах двух стоит с лотком...
Конечно, я его пристроил.
Вещаю звонким голоском:
-- Альбомы... -- Славненько усвоил
Искусство уличных продаж –
Альбомы – нарасхват... Наружно
Продать – сумей! Прибавку дашь
За лихость к жалованью, «Дружба»?...
Негаданно пришла беда:
Я с Ованесовым в провале.
Нас обвинили, что тогда,
Картошки после, мы продали
Часть телогреек и сапог.
Видать, открылась недостача...
Обиды я сдержать не мог –
Спешу к декану, чуть не плача.
Засурский выслушал меня...
Подумал и сказад:
-- Улажу.
Коль так, то прочее – фигня.
Подумать – приписали кражу!
Но я же никогда не крал!
Оставила рубец обида...
А тут и сессия – аврал.
Вся прочая фигня забыта.
У Танечки Кройтору – хворь.
Она в жару всю ночь металась.
-- Я – рядом...
-- Выпей, вот, не спорь! –
Я молока согрел...
Досталось
Той ночью рядом с Таней мне.
Невыспавшийся – на зачете
У Ванниковой – на волне
Эмоций не в себе, в заботе
О Тане, о себе... Строга
Мэтресса и принципиальна...
Но тут сама моя рука
Поверх ее легла нахально.
И за руку ее держа,
Несу, что на язык ложится:
Тартюф-де мерзкий был ханжа?
О чувствах женщине годится
Открыто, прямо говорить...
Глаза профессорши все шире...
Я продолжаю городить
В таком же духе, будто в мире
Остались лишь она и я...
Она, освободив ручонку,
«Зачет» -- губами шевеля,
Вписала бережно в зачетку.
Глядит: что, дескать, не встаю?
Но озадаченному взору
Навстречу молча подаю
Зачетку Танечки Кройтору.
-- Она болеет, -- прошептал.
Поставьте ей зачетик тоже...-
-- Вы – что: дурак или нахал? –
Пожав плечами, пишет все же
Зачет и Тане... Поклонясь,
Я две зачетки забираю –
И томных взглядов сторонясь,
Прочь с факультета убегаю...
Второй семестр не тек – летел...
Вел Леонид Золотаревский,
Известный ас тэвэшных дел,
Наш спецпредмет... Прямой и резкий...
Когда Абрамыч к нам пришел,
Был в возрасте слегка за сорок.
Афронт житейский к нам привел,
Но как он стал нам сразу дорог!
Он импозантен. В седине
Легла волнами шевелюра.
Пиджак из твида – вот бы мне! –
На брюках стрелочки – культура! –
Сияющие башмаки,
Взгляд иронический и грустный:
Кто, дескать, эти простаки?
Он – мастер – приговор изустный,
А мы – тупая молодежь,
Сырая «сборная Союза».
В соседней группе не найдешь
Иногородних... Есть у вуза
Особый к москвичам подход.
В столичных школах подготовка,
Понятно, качественней... Год
Считай за два. Итог головка
У москвичонка все ж умней.
Само собою – не из бедных,
А обеспеченных семей,
При династически наследных
Талантах... Я не говорю
О языках. У них – спецшколы.
Нет зависти – я в корень зрю.
Ну, может, редкие уколы...
У тех – амбиции... У нас
Нет оснований для амбиций.
Но вот наш мастер входит в класс –
Не лучший день его в столицу.
Из «Времени» его пинком
Отправил Летунов зловредный.
А был Абрамыч вожаком
Природным, ярким... Юра – бледным
Пред подчиненным представал.
Он тех, кто явно даровитей
Его, активно выживал,
Комплексовал бездарный «витязь»,
Швырял чернильницы в людей –
Был сверх всего еще и хамом,
Прорвавшийся наверх злодей
Хотел во всем быть самым-самым,
А был бездарным... А итог –
У нашей группы – классный мастер.
В профессии он – царь и бог,
Напротив – мы, «зеленых» кластер.
Что о профессии вещал,
Золотаревский нам в прологе?
Он легких дней не обещал.
Стращает нас наставник строгий,
Бескомпромиссный – не моги
С ним спорить даже о деталях –
Умело ставит нам мозги,
Особо – в творческих заданьях.
Он не играет в поддавки,
По нервам бьет и жаждет крови.
Мы для него – не новички,
Он за уши нас тащит в профи.
Желает мэтр увидеть в нас
Тех, кто необщим выраженьем
Лица мог ошарашить класс.
Непримиримый к возраженьям:
-- Не интересны никому
Причины, если не сумели.
Никто не спросит, почему.
Вас просто не оставят в деле.
Назвался груздем, так сумей!
Мне тоже ваши отговорки
Не интересны... –
С первых дней
Он нас морковкою на терке
Остругивает... Предложил
-- В порядке первого зачета
В программе «Время» покажи
Достойное вниманья что-то... --
В дуэте я и Крохалев...
Задача – ошарашить мэтра.
А он придирчив – будь здоров!
По-снайперски ударим метко?
Общажный мирный вечерок.
Нам с пленки Джимми Хендрикс воет.
Пьем «Три семерки» -- портвешок.
Заданье мэтра беспокоит.
-- Ты с фотографией знаком?
-- Конечно, -- отвечает Леня,
Уже согретый портвешком,
Он шапку придержал в ладонях,
Пальтишко тонкое на нем.
Ему – в детсад, в ночную смену –
Охранником, учиться днем.
Знал жизни истинную цену
Уральский славный паренек.
Еще мальцом ушиб колено,
И после травмы занемог:
Жил хромоного и согбенно –
Ломал костей туберкулез.
Прошел сквозь тройку операций.
Судьбу свою достойно нес.
Характерец без аберраций.
С таким – в разведку, на гоп-стоп –
Не выдаст даже и под пыткой...
-- А «Красногорск», кинишко чтоб?...
-- Поучимся, рискнем попыткой... –
Нам нужно было снять сюжет,
Но не простой, а самый лучший.
Ведь мы – с судьбою тет-а-тет
Судьба подбрасывает случай.
Нам важно лидерами стать,
Поймать за хвост свою Жар-птицу,
В программу «Время» заверстать
И воодушевить столицу,
А вместе с нею – всю страну,
Дождаться славы и оваций...
Сенсацию! Хотя б одну!
В году на всю страну сенсаций
В программе «Время» -- пара горстк...
Шестнадцатимиллиметровый,
С ручным заводом «Красногорск»,
Не новый и не самый клевый –
Его поспешно Крохалев
Осваивает с лаборантом...
-- Сумеешь, Леня? –
-- Будь здоров!
-- Не подведи!
-- С моим талантом?... –
Пока он камеру кромсал,
Учился ракурс брать и фокус,
Я разрешенья пробивал...
-- Ну, приступаем, студиозус? --
Мы с Леней камеру берем.
Я сценарист, он – оператор.
И в Пушкинский музей идем.
Хвост очереди на экватор
Вдаль потянулся от дверей...
Что привлекло нелюбопытных,
Амбициозных москвичей?
Манок из самых аппетитных?
Нам на метро лишь перегон –
И мы выходим на Волхонку.
Пришли к искусству на поклон
Ушедшей девочке вдогонку
Тьмы в чудо верующих толп...
-- Снимай, мой юный друг, картину, --
Я – Лене, как усталый «столп»...
Застрекотав, очередину
Снимает «Красногорск» в руках
Камерамэна Крохалева.
А я одолевая страх –
С бумагами к начальству... Снова
«Камерамэна» нахожу:
-- Проходим в залы. Разрешили....
От удивления дрожу:
В душе волшебный свет включили
Рисунки Рушевой... Так жаль
Мне эту девочку-подростка,
Судьбою забранную вдаль
Так неожиданно и жестко.
Казалось, яркая судьба
Возвысит и прославит Надю...
Возвысила... Но так скупа
На годы для нее... Стенаю –
Так откликается душа...
Гомеровские полубоги...
Пушкиниана хороша...
Вот Маргарита, Мастер... Строги
И радостно вдохновлены,
На чудо сказочное глядя,
Вошедшие со всей страны...
Ах, до чего же жалко, Надя!
Там был особенный один
Рисунок: в свитере девчонка
Художницу былых годин
Рисует пламенно и тонко.
И та выходит из холста
Восторженная и живая.
Невыразимая мечта:
Сама на чудо уповая,
Творила Надя чудеса...
Смотрели, думали, снимали...
-- Проявка через два часа...
-- Пошли! –
Увидев, повздыхали.
-- Прекрасна очередь-змея,
«Архимеденок», «Кентавренок»...
А остальное – в браке. Я
Готов заплакать, как ребенок.
-- Вот, «Пушкин маленький»...
-- Сойдет...
-- «Наташа...» -- ничего – «Ростова»...
Хорошие – наперечет.
Просматриваю пленку снова --
Так жаль возвышенной души.
Жаль: Нади на Земле не встретить...
Но как рисунки хороши!
Нельзя банальностью ответить
На вдохновенный вернисаж...
И озаренный впечатленьем,
Я сотворил сценарий наш
С особым воодушевленьем,
Хоть съемку Леня запорол.
Почти вся пленка – брак голимый.
Нам с ним – в свои ворота гол.
Золотаревский наш любимый
Исхлещет вдоль и поперек.
Но выход отыскали все же –
И в этом важный был урок:
Изобретательность поможет.
Мы, опираясь на стоп-кадр,
На Нади Рушевой рисунки,
Сумели выстроить театр
Своей идеи… Чуть не сутки
«Битлз» слушаем и пьём «Агдам»
-- Ну, что, Витек, мы проиграли?
-- Нет, я позиции не сдам.
Спасем свой репортаж!
-- Едва ли.. --
Законам жанра вопреки,
Трюизмом начинаю строчку
«В Элладе эллины живут.
Там маленький Архимеденок...»
Слова страшат, а мысли жгут:
Что скажет мэтр?
Он мудр и тонок...
Не просто профи он, а гранд...
Воспринимает иронично
Наш с Леней странный реприманд...
-- Сюжета нет!, -- категорично...
-- Есть, -- уверяю, -- есть сюжет! –
-- Увидим, -- мастер, -- на просмотре. –
Два дня мы с пленкой тет-а-тет.
Монтируем – и страх во взоре.
Смонтировали репортаж…
Мой текст был ярким, эксцентричным..
В итоге трудный опус наш
Выходит, вроде, симпатичным:
Рисунки Леня поснимал,
Людей, глядящих изумленно,
Наполнивших музейный зал...
Смонтировали... Озаренно
Я начитал свой монолог...
Разбор студенческих заявок
На гениальность... В потолок
Глядит Золотаревский... «Пьявок»
Раздал без счета всем подряд.
Все зачесались от смущенья...
У мэтра кислый-кислый взгляд:
-- Не понимаю сам, зачем я
Часы на группу убивал.
Все что я видел здесь – халтура,
И ваш провал, и мой провал...
Но, правда, в группе есть Притула.
Его и буду впредь учить,
А остальные – ну, глядите!... –
Еще б удачу подключить...
А вы не многого хотите?
Задание второе. Мэтр
Велит всем выпорхнуть на площадь,
Где встал могучий, словно кедр,
Поэт... Мне б что-нибудь попроще.
Предложен репортовать
О чем-нибудь сверхинтересном.
Все точки группа разобрать
Успела... Что же мне – о пресном,
О скучном? Лучше промолчу?
На том и репортаж построю.
Вновь мэтра удивить хочу.
Скульптурища стоит, под кою
Я с микрофоном выхожу.
А накануне пили пиво
Под Мика Джаггера... Держу
В горсти все нервы. Чтобы живо
И весело репортовать,
Что площадь имени поэта
Отныне станут называть
Моей провальной. Мат сюжета.
Сюжет Абрамыч обозрел:
-- Талантливыйший проходимец,
Прожженный шарлатан! Созрел.
Предположенья подьвердились... --
Что обо мне предполагал,
Чем оправдал предположенья,
Учитель не расшифровал,
Но дал посыл для вдохновенья...
Бабаев скромен, и велик:
Тих, незаметен, неплакатен.
Он знал такое, что из книг
Не накопаешь. Деликатен.
Известно: он не завалил
Ни одного. Вот «Литгазету»
Демонстративно постелил,
Читает... Все, что по билету,
Ты спишешь...
-- Книгу не читал... –
Вослед глухому вздоху скажешь.
Бабаев, думаешь, ругал?
Нет, полагая так, промажешь....
-- Эмоций ждет девятый вал,
Завидую, -- вещал Бабаев, --
Зато Рожновский бичевал
И в хвост и в гриву раздолбаев..
Рожновский лекции читал
О европейском романтизме.
Словами, как бичом, хлестал,
Коль уличал в идиотизме.
А под раздачу попдешь –
Не будешь знать, где дверь, где стенка...
-- Айвенго был индейский вождь... –
-- Как вы сказали? Кто? Айвенго?
Рожновский стал лицом багров,
Усы профессора скрутились...
Колечком... Выдал – будь здоров.
Все, кто присутствовал – смутились...
Так сотворился анекдот...
Не поздоровилось девице...
Учебный завершился год...
Мне как-то удалось отбиться...
В душе усталой и мозгу,
Остался след глубокий, резкий...
Покинуть следует Москву:
Тут шлет меня Золотаревский
На практику на Енисей
В составе агитколлектива –
Меня из группы нашей всей
Лишь одного. Вот так красиво
Дал знать, что помнит мой сюжет
О Наде Рушевой... Сюрпризом
Судьбы неслабый пируэт
Внезапный, что считался призом,
Для третьекурсника... Летят
В Сибирь Видрашку и Онучко,
Да пара избранных девчат...
Что я сумею, малоучка?
Уже успели третий курс
Два парня и одна девица
Закончить... Ладно, вовлекусь,
Там поглядим. Мне пригодится
И опыт, новый кругозор
Дарящий, со страной знакомство –
И круг общенья: до сих пор
Был погружен в журфаководство,
А здесь представлен будет ВГИК,
Литинститут – перетолкуем
О том, что добыли из книг
И лекций мэтров... Воспитуем
Во мне литературный дар
И восприимчив дар сценарный...
Лечу, короче, в Краснодар...
Тьфу, -- в Краснояпск. Комплиментарый
Вояж, считайте, стартовал.
Потом – вагон до Абакана,
Где – сбор отряда. Возглавлял
Какой-то каперанг... Декана
Посланник нашего в поход
Георгий Кузнецов собрался.
Он с нашей кафедры препод...
Здесь нам автобус подавался.
Несемся среди синих скал
По котловине Минусинской...
Вот царь местечко отыскал,
Куда губителей Российской
Империи затрамбовать!
Быть может, верил Николашка,
Что красотой сих мест попрать
Сумеет дух вражды, что тяжко
Страну позднее изломал...
Мы в Шушенское прикатили.
Райцентр. Уже не слишком мал...
Ну, нас, конечно проводили
В мемориальный уголок...
В такую ссылку было б любо
И мне укрыться на годок...
Могучие лабазы, срубы
Из кряжей двуохватных... Дом
Зырянова и дом Петровой.
Трактир... Я полагаю, в нем
И вождь посиживал, толково
За чаркой наблюдая ход
Развития капитализма...
Минувший век, последний год –
Еще марксизм без ленинизма.
Последний прозябает здесь,
Катаясь на коньках по Шуши,
Готовя взрывчатую смесь –
Наверное, хотел, как лучше,
А получилось, как всегда:
Намеренья благие снова
Лукаво увели туда –
Чур, чур! – Не стану даже слово
Ужасное употреблять...
А местные комсомолята
Банкетище роскошный дать
Не поскупились... Так богато
Попотчевали сирых нас,
Что вдохновленный Цветоватый,
Литинститутовец, тотчас,
Уже «уетый» и поддщатый,
Поэзу выдал на-гора –
И был овациями встречен,
Объятьями с «гип-гип-ура!»...
Шедевр талантищем отмечен:
Здесь Владимир Ленин жил,
Ленин с Наденькой дружил...
-- А дальше?
-- Рифма не идет, --
Рек Цветоватый – и заплакал...
-- Придет! – сочувствовал народ
И щедро беленькую капал
В стакан поэту...
-- От винта! –
«Упитый» каперанг едва-ли
Соображал, чего куда...
Платочком шлюпкам помахали –
В путь энтузиастичных нас
Достойно проводив – с приветом
В честь съезда партии... До масс
Мы доносили этим летом
Партийных планов громадье,
Подстать великому поэту,
Что пел «...отечество мое», --
Его стихи не канут в Лету –
И мы митинговали всласть –
И прославляли без подначки
Отечество свое и власть...
Мы ратовали не за стачки –
Ударный безоплатный труд
На съездовской безумной вахте,
Всем, дескать, позже воздадут.
На поле ковыряйтесь, в шахте,
Перекрывайте Енисей
Здесь, у Саян... А по балету
Мы – «впереди планеты всей...
Нам весело несло по лету.
Мелькали шлюпки, катера,
«Ракеты» на подводных крыльях –
Вниз по теченью... Жизнь текла
Во вдохновении... Точно в шильях
Все стулья: митинг у Саян,
Еще один – у Дивногорска:
«В честь съезда перекроем план!»
В походе нас, считай, что горстка,
Но мы шумим на всю страну...
А Енисей – несет на Север,
Черна вода – всю глубину
И силу пряча... Мы от плевел
Идеологии зерно
Реальной жизни отделяем.
Извечно слабое звено
Тоталитарности – впиваем
Те чувства, коими живет
Сибирский скромный созидатель:
Картошку ест и водку пьет...
КПСС – ный прихлебатель –
Вампир – всю силу из него
Высасывает... В том походе
Я в душу нахватал всего
Помалу о живом народе –
Не о плакатном... Те дары
Однажды для судьбы опорой
Послужат.... К устью Ангары
Подобрались «ракетой» скорой.
Река прозрачна и светла,
В ней хариусы, как щенята,
Снуют... Над берегами мгла
Мошки сибирской... Здесь, ребята,
Едва я не отдал концы:
Я в Ангаре, жестокой леди,
Смел искупаться... Храбрецы
В реке забвенья лучше, Лете,
Бездумно удаль бы свою,
Чем в Ангаре являли миру.
И то, что я живой стою
Пред вами и покуда лиру
Моей журфаковской судьбы
Из рук не выпустил, наверно –
Итогом маминой мольбы
За сына Витю... Было скверно:
Едва и впрямь не утонул.
Из омута спасенный чудом,
На жизнь серьезнеее взглянул.
Решил, что впредь держать под спудом
Я буду вольности свои...
По Ангаре на теплоходе
Простом двухпалубнов везли...
Здесь вгиковцы – не дети вроде,
Зазвали в карты поиграть
Речного волка, капитана...
Как начал пацанов кидать –
Все вынул деньги из кармана –
Те проигрались в пух и прах...
«По Ангаре...», как в старой песне
И Евтушенковских стихах
Идем, вдали от Красной Пресни,
От Якиманки... Свет в сердцах
От неоглядности России...
Я побывал в таких местах,
О коих многие другие
Узнают разве из газет...
Был в легендарных Богучанах,
Где будет ГЭС (Да будет свет!).
Тут Гера Кузнецов – начальник
В газету местную меня,
Как чушку, запродал в аренду
В Сев. Енисейске... Колготня
Районная... Ущерба бренду
Журфаковскому не нанес...
На «кукурузники» мотался
В село Маковское, в лесхоз,
Где в фольклористах подвизался:
Перенимал у старичков
Старинные казачьи песни
Чалдонов – первоходоков,
Неведомых колумбов местных.
Потом опять на Ангару
С ребятами из Ленинграда
Пошел – осваивать Югру.
И мне и им деньжонок надо –
Намылились на лесосплав...
Но дела нет на лесосплаве..
Решили так, что, стыд поправ
И без мечты о громкой славе,
В концертах станем услаждать
Ангарского аборигена...
Овациями награждать
Нас стали щедро... Мы отменно
Про клен опавший погрустим
И про цыганку-молдаванку.
У нас непревзойденный стиль...
Сверх пенья я еще и байку
Исполню – сам и сочиню
И раззадорю конферансом
В репертурном есть меню
И Визборские песни с трансом,
И Городницкий, Юлий Ким,
Высоцкий, Кукин, Окуджава,
Берковский... Честно, неплохим
Был наш концерт... Но душит жаба
Районную сов-парт-фин власть...
Мы своевременно рвем когти –
В цугундер не хотим попасть...
Игра неравная на корте:
Мы – против власти... Теплоход
В последний миг нас вырывает
Из длинных рук властей – и вот
Я в Красноярске... Принимает
Скитальца местное тэвэ,
Где занимаюсь новостями...
А в забубенной голове
Выстраивается частями
Сценарий фильма, а в него
Вошла вся масса впечатлений
Агитпохода... Что с того?
Да будь я хоть сценарный гений,
«Семь дивногорских адресов» --
Так назывался мой сенарий –
Навечно сунут под засов
Иль вовсе брошен в колумбарий.
Ну, что же, дря «партейных» фирм
Иное было б ненормально:
Пробить документальный фильм
Студенту «в поле» нереально...
Романтика... Мне дал приют
Студенческий веселый кампус
На острове... Его зовут
Все робинзоньим здесь... Стал капать
Сентябрь на голову... Пора...
А денег – ни гроша в кармане.
Как выбираться из двора?
Без денег ты везде в капкане.
Вождь комсомольский пособил,
Хоть не поэт, но – Евтушенко:
Меня на поезд посадил.
Поголодаю хорошенько
Пока доеду до Москвы...
А в Кирове свела «чугунка»
Кой с кем из вгиковской братвы:
-- Бодров! Сергей! –
Ладони гулко
Ошлепали...
-- И ты – в Москву? –
-- И я...
В права вступает осень...
То лето в сердце и в мозгу
Осталось чем-то важным очень...
Опять на Горького стою –
И продаю с лоточка книги...
Я напишу еще мою.
Она во вдохновенном крике
Откроет всем моей души
Неоценимое богатство...
-- О том, что было, напиши! –
Студенческое просит братство –
И я, конечно, напишу...
И многое еще, конечно,
В судьбе высокой совершу,
Что память обо мне навечно
В толпе журфака сохранит...
Вот, мерзну на ветру сутуло,
Но голос звучен, взгляд горит...
Я – Победитель и Притула!