От тоски. (Рассказ)

Ждали.
Хуже нет ждать и догонять.
А старики ждали целую неделю. Письмо, занесённое соседкой, с почтением положили у самовара на небольшой дубовой полочке.  
Наступил заветный день. С раннего утра бабка не знала за что хвататься: то ли полы мыть, то ли блины печь…Сделалась красная, злая. Крикнула:
-Илья!
Дед, мирно скрывавшийся в смородиновых кустах, собирал крупные чёрные ягоды в широкую, как вспаханное поле, ладонь. Помедлив, будто готовясь к чему-то очень важному, задрал голову и, бережно высыпав всё в рот, аккуратно прожевал. Отрешённо улыбнулся, потянувшись снова к кисло-сладкому лакомству.
-Илья!- старухин оклик, как кнут ударил.
Дед кашлянул и вполголоса крякнул:
-Иду я.
Он знал, что нужно встретить сына с женой и годовалой внучкой. Уважить. Проплыть на лодке километра два до деревни Заозерье. Выйти навстречу былинным седеньким старичком. Изобразить счастье.
Илья вздохнул. Надо, конечно, а как иначе - родные ведь. Но помимо воли тоска, неодолимая, непрошенная, сковала его. Вот ведь проклятая настигает всегда в самые неподходящие минуты. И нет от неё спасу. Всю жизнь без малого семьдесят лет одолевали его эти приступы отупляющей, тошнотворной безысходности. Родился Илья в ноябре 1904 в деревне Федковщина, поэтому первые месяцы жизни провёл в душной полутёмной избе. Он стал привыкать, что мир- это разводы копоти на потолке, ворчливые бабкины припевки, скрип растрескавшейся вековой люльки. Он был бессловесной и безвольной частью всего этого. Тепло берегли, в дверь заскакивали быстро, плотно притворяя её за собой.
  Порыв морозного воздуха с торжеством вломившийся в комнату, когда братья, забыв обо всём, убежали гулять, изумил малыша. Илья в волнении задёргал ноздрями. И стал жадно пить восхитительную леденящую свежесть, чувствуя её вкус и вбирая её силу. Благодать, явленная в северном ветре, разбудила его. Илья ощутил, радость оттого, что может дышать. Напрягаясь от сложной задачи, он приподнял ручку, чтобы потрогать своё личико, и, скользнув по вздёрнутому носику, сжал пальчики, впервые осознав, себя хозяином своего тельца…Крик счастья тут же переродился в истошный рёв, потому что дверь захлопнули, и сразу за открывшейся свободой, его сдавила унылая зависимость от пелёнок, пахнущих навозом рук, спёртого угарного духа. Илья вопил, пытаясь вернуть ту великую радость, которой его лишили. Бабка нажевала хлеба, сплюнула его в льняную тряпицу, обмакнула в кагор и положила, завязав в узелок, на рот беспокойного дитяти…
Но вино давало лишь забытьё, пробуждение после которого было томительным и тяжёлым. Взрослея, Илья научился улавливать мучительную связь между прорывами к неизреченной радости и резкими падениями, когда всё блекнет и теряет смысл… Он стал бояться собственных взлётов, найдя в бесстрастном покое уютную нишу. В молодости, конечно, его срывало, заносило, потом било с безжалостной закономерностью. Но постепенно Илья научился сохранять равновесие, чем долгие годы был очень доволен. Пока липкое неуловимое однообразие не принялось затягивать петлю на его шее. Дед догадывался, что бесчувствие гибельно. Но насколько- понял слишком поздно. И тогда тоска вернулась к нему, а вот Благодать уже нет.
Крепкое лекарство дед прятал в кустах калины рядом с озером. У ёлки с двумя макушками, он свернул влево по едва заметной тропочке, снял с берёзки авоську и расположился на крепком ещё пеньке. Илья, щурясь, взглянул на солнце, угадывая время, потом посмотрел на часы и довольно кивнул. Семь. В начале июля долго светло. Дед налил немного, он помнил, что должен ехать, наказав себе,  посидеть тут лишь самую малость. Задумался. Сын-то, наверно, ещё больше растолстел, и опять в дорогом костюме. А жена его, крашенная - лица не видно, да ещё в тёмных очках, кто её знает, какая она на самом деле. О внучке дед рассудил: « писклявая девка», хотя ни разу её не видел. Он был уверен, что у таких родителей другого быть не может.
Исчезая, солнце пожалело старого друга, пробившись сквозь листву цепким упрямым лучиком, который и разбудил задремавшего деда. Илья встряхнулся, помотал головой:
-Опоздал. Ну, да и ладно. Пришли сами, куда же им деваться.
Встал, направился к лодке. Постоял на плоту, глядя, как пар белыми клубами тянется к центру озера. Клочки тумана принимали причудливые формы, прозрачные фигуры, будто привидения, брели по воде. Дед вздрогнул, как в детстве хотелось верить в духов умерших, которые бродят по вечерам бесплотные и неприкаянные, собираясь на озере. Перекрестился. Достал из лодки стлани, снял с куста влажную тряпку, окунул её в озеро, умело отжал. Сердце сокрушенно ударяло в виски. Стараясь не думать ни о чём, дед отдался мытью лодки. Но в сумерках грязь уже не была видна, возвращение домой становилось неотвратимо.
Поднимаясь по склону холма, на вершине которого красовалась их избушка, Илья тихо насвитывал, готовясь отразить атаку старухи, несокрушимым молчанием и богатырским храпом на лежанке. Но дома оказалось темно. Угощались на летней кухоньке. Дед, как нашаливший мальчишка, подкрался к окну. Бабка разливала чай, уже наклоняя самовар. Сын пиджак снял, а галстук оставил, лишь бы  деревенским не показаться. Жена, на ночь глядя, пудрилась- летучих мышей пленять.
-Мама, а можно мы Аннушку у вас оставим?- донёсся голос сына.
Старуха покачала головой:
-Да, что я…Живу горемыка с пакостным мужиком. Куда он пропал? Ведь встречать вас отправила.
-Мы кандидатские защищаем,- не отставал сын.
Бабка заохала, закряхтела:
- Дед, сами знаете, как крокодил заморский, кто его поймёт? Будет он помогать, не будет? Не заставишь ведь силком.
-Нас в Германию приглашают на стажировку…- мечтательно взмолился басок.
Дед плюнул. Быстро войну забыли.
Разозлился, хотел было гаркнуть в окно сыну-дурню, что-нибудь вразумляющее, но лишь рукой махнул и пошёл в избу.
Когда открыл дверь, маленькие любопытные глазёнки сверкнули из детской кроватки, которую он сам ещё неделю назад разместил в уютном уголке.  Дед замер, девочка - тоже, повела носиком, вдыхая свежесть. Илья взялся было за ручку, чтобы закрыть дверь и лечь. Но знакомое выражение ошеломило его. Он понял, почему малышка сейчас истошно завопит. Дед обмяк, разволновался и хриплым от нежности голосом произнёс:
-Не тоскуй, Нюшенька. Дай-ка, я тебя на улицу вынесу.
Девочка кивнула и протянула ему трогательно маленькие ручки.
Илья долго носил её по саду, укутав в ватник, нежно целуя в русый затылочек, и вернулся домой только тогда, когда услышал, что их хватились.